Кровавая весна 91-го продолжается (СИ). Страница 17

— Понятно, — хмыкнул Максимов, критически осматривая тонкие руки и субтильное телосложение рыжего. — Даже намека на мускулатуру нет. Сколько ты весишь жертва Освенцима?

— Шестьдесят, — потупился Гринченко. — Может немного больше, я не знаю. Давно взвешивался.

— Значит так, завтра пойдем на рынок и по кооперативным магазинам. Купим тебе творога, мяса и ещё продуктов, чтобы жрал как оголодавший мамонт, выживший после ледникового периода, и увидевший свежую травку. Составим программу тренировок на турниках, устроим в секцию атлетической гимнастики, будешь гантели, штанги таскать, мускулатуру накачивать.

— Так ты же сказал единоборствами и пробежками заниматься? — обеспокоенно уточнил Олег.

— И этим тоже, — подтвердил Андрей. — Имеешь что-то против?

Гринченко сжал челюсти так, что выступили желваки.

— Нет, — тихо, но твердо ответил он. — Я выдержу.

— Отлично, — хищно улыбнулся Максимов. — Легко не будет. Но Лена твоих мучений точно стоит, правда?

Рыжий решительно кивнул.

— А где гитара? — Андрей обвел взглядом комнатушку. — Что-то я её в упор не вижу. Ты же на ней играть учился.

— В шкафу лежит, — сообщил Олег. — Достать?

— Конечно, доставай.

Из глубин шкафа была извлечен чехол с гитарой. Гринченко уселся на кровать, расстегнул змейку, вытащил потертый и поцарапанный инструмент.

— От бати досталась, — вздохнул он, любовно поглаживая полированный желтый бок. — Я на ней играть учился. Когда он ушел внезапно, почти ничего с собой не взял, гитару тоже оставил.

— Хорошо, — кивнул Максимов. — А теперь изобрази мне чего-нибудь душевное и романтическое.

— Спеть? — чуть покраснел Гринченко.

— Нет, снять трусы и бегать, — вызверился политтехнолог. — Спеть, конечно. Надо же понимать твои таланты.

Помолчал и уже потише добавил:

— Давай самую любимую песню. С чувством, расстановкой, чтобы проняло.

— Л-ладно, — смущенно согласился Гринченко.

Медленно коснулся струн. Гитара отозвалась мелодичным гулом.

— Ты меня на рассвете разбудишь,

проводить необутая выйдешь.

Ты меня никогда не забудешь.

Ты меня никогда не увидишь, — тихо, с каждым аккордом набирая силу, начал Олег. Негромкий чистый тенор Гринченко идеально ложился на гитарные аккорды, звенел напряжением и переживаниями, заставляя замереть. Каждое слово отдавалось душевной болью и трагизмом ситуации. Перед глазами Максимова проплывали родные лица дочери, матери, жены. Олег не пел, проживал эту песню.

— И качнется бессмысленной высью

пара фраз, залетевших отсюда:

'Я тебя никогда не забуду.

Я тебя никогда не увижу'.

Голос взмыл вверх, взрываясь фейерверком эмоций, достиг пика накала чувств, начал опускаться и опустошенно замолк. Наступившая тишина тяжелой горечью обволокла комнату.

— Ну как? — спросил Олег, отложив гитару в сторону.

— А, чего? — очнулся Максимов. Песня в исполнении Гринченко настолько потрясла, заставила погрузиться в воспоминания о прошлом, что политтехнолог не сразу вернулся в реальность.

— Говорю, как спел, нормально?

— Отлично спел, — немного помолчав, честно признался Андрей. — Что могу сказать? С этого момента шансы завоевать Лену у тебя значительно повысились. Молодец!

Немного помолчал и добавил:

— Но такое исполнять пока не будешь. Во всяком случае, пока не исправишь впечатление о себе. Я тебе другой репертуар подберу.

* * *

Рудик и Вадик уже нетерпеливо переминались возле сквера. Вернер в тонкой ветровке и штанах «адидас», Вадик в теплом синем костюме «Динамо» и такой же легкой куртке. Оба товарища скользнули взглядами по затасканному джемперу и треникам с пузырями на коленках Гринченко и сделали вид, что не заметили смущения рыжего. Максимов поздоровался с ребятами и представил спутника.

— Парни познакомьтесь, это Олег. Будет с нами тренироваться.

Первым протянул ладонь Рудик. Гринченко чуть помедлил и нетвердо пожал. С Вадиком он поздоровался уже решительнее.

— Ну что? — Максимов кинул взгляд на циферблат «Луча». — Сейчас час ноль три. Побежали?

Под ногами трещали, случайно выпавшие на дорогу ветки, хрустела щебенка. Андрей с ребятами держали высокий темп, периодически ускорялись, неслись на пределе возможностей и через минуту-две сбрасывали скорость.

Через десять минут троица вылетела на утоптанную дорожку. Впереди мчались Максимов с Вернером, чуть сзади держался Вадик, Гринченко плелся последним. Лицо рыжего покраснело, на белоснежном лбу блестели прозрачные горошины пота. Первый двадцатиминутный круг вокруг сквера он старался сильно не отставать, второй бежал уже на пределе возможностей, посеревший от напряжения и тяжело дыша. Андрей указал взглядом Вернеру на спортивную площадку в низине, Рудик понятливо кивнул. Через минуту бегуны притормозили возле турников. Вернер и Громов-младший вспотели, но выглядели вполне бодро. Даже дыхание особо не сбилось. Гринченко хватал ртом воздух, согнулся в три погибели, ухватился руками за самую низкую перекладину. Грудь рыжего ходила ходуном, поднимаясь и опадая кузнечными мехами.

— Подтягиваемся десять раз по кругу, — объявил Максимов. — Сначала я, потом Рудик, Вадик и Олег. Начали.

Андрей спокойно сделал десяток подтягиваний, старательно фиксируя грудью перекладину. Вернер и Громов без особого напряжения повторили. Гриченко, морщась и кривясь, дергаясь в отчаянных попытках дойти подбородком до перекладины, сделал шесть раз. Вадик и Рудик, стоящие у него за спиной иронически переглянулись. На втором круге, Олег елё смог «грязно», рывками подтянуться три раза.

— Понятно, — сделал вывод Максимов. — Олег, вечером, на площадке возле дома, повторишь. Твоя задача — каждый день подтягиваться двадцать-тридцать раз. Можно за несколько подходов и с большими перерывами, не вопрос. Задание понял?

Гринченко кивнул.

— Теперь отжимаемся от скамейки.

С отжиманиями у Олега было немного лучше. В первый раз он сделал пятнадцать раз. Второй — двенадцать, третий — еле-еле восемь. Рудик и Вадик вместе с Максимовым отжались по тридцать раз. Могли бы и больше, но такой задачи не ставилось.

— Продолжишь сегодня вечером. Сделаешь сорок раз, так же как и подтягивания, — приказал Максимов. — Твоя задача на полторы недели — довести количество отжиманий до тридцати за раз, чистых подтягиваний — десять-двенадцать. Делай что хочешь, занимайся несколько раз в день, но норму, чтобы выполнил, лично проконтролирую. Теперь вопрос. Драться умеешь?

Гринченко опять покраснел:

— Нет.

— Значит, будем учить. Рудик, покажи ему, как надо стоять.

— Смотри, — Вернер выступил вперед, выставил и чуть приподнял кулаки, закрывая лицо. — Повтори.

Олег неумело скопировал.

— Локти к бокам прижми, иначе в печень получишь и аллес — отдыхать отправишься, — пояснил Рудик, — И ноги так в стороны не растягивай, они должны быть собраны так, чтобы в любой момент можно было уйти в сторону или назад.

Вернер поправил положение кулаков, несколькими пинками по старым кедам Гринченко, выставил правильную позицию, отошел, глянул со стороны, довольно заметил:

— Вот теперь нормально.

Максимов шагнул вперед и выставил ладонь:

— А теперь бей. Сильно, как сможешь.

Гринченко размахнулся, шагнул вперед и неуверенно ударил. Получилось так себе.

— Что это было? — изумился Андрей. — Игривый шлепок гимназистки: «уйди противный»?

Олег опять покраснел и насупился. Рудик и Громов откровенно заулыбались.

— Слушай, я вот одного не пойму, — продолжил Максимов. — Мы вроде в одном городе живем. Шпаны и уголовников в каждом дворе хватает, зареченские, ещё куча гопников мелочь со школьников трусят, ботаников и дрыщей колошматят. Денег, чтобы откупиться у тебя нет, драться не умеешь. Как ты умудрился дожить до этого возраста, в относительной целости и сохранности, динозавр мой ископаемый?