Викинг. Бог возмездия. Страница 41

Его снова, будто холодная океанская волна, поглотил мрак.

Он оказался в дубовом лесу – и прятался, скорчившись, за кустом, потому что к нему быстро приближалось какое-то существо, которое громко фыркало. Сигурд затаил дыхание. Из зарослей появился кабан – гора торчащей в разные стороны черной шерсти и мышц, несущие смерть громадные верхние клыки, заточенные о нижние.

Кабан продирался сквозь кусты; его шкура была такой толстой, что насекомые не могли ее прокусить. Он искал добычу. Даже тому, что находилось под землей, грозила опасность, ведь могучему зверю ничего не стоило это выкопать. Кабан пировал, и весь мир превратился в его добычу. Вот он принюхался и повернул большую голову в сторону Сигурда. Глаза загорелись, и он бросился вперед, ломая ветки на своем пути, летя над землей, бесстрашный и стремительный, и Сигурд знал, что заставить его свернуть в сторону невозможно. Эта ощетинившаяся гора ярости ударит в него, точно кузнечный молот, и клыки разорвут мышцы ног. Однако кабан промчался мимо, тугой воздух ударил Сигурда под ребра, зверь влетел в кустарник и исчез.

Юноша с облегчением выдохнул, поднял голову и сквозь ветви увидел парящую в голубом небе тень – могучие крылья длиннее копья, хвостовые перья белые, как снег. Он почувствовал, как тень громадной птицы коснулась его лица, словно холодный морской бриз, и услышал жалобный крик, наполнивший небо. Но и он пропал, однако Сигурд знал, что это был огромный орлан, который легко выхватывает когтями рыбу из воды и может унести с пастбища козу или оленя.

А потом он снова погрузился в забытье.

Его разбудил дождь – холодный, свежий; жирные капли падали с листьев и веток на поднятое вверх лицо и в открытый рот. Вдалеке, на востоке, гремел и ворчал гром, который, казалось, приближался к нему.

– Что ты видел, сын Харальда?

Шея Сигурда так затекла, что стала жесткой, словно кочерга, и он даже не стал пытаться взглянуть на Асгота. Его губы не могли выговорить ответ, не могли даже пошевелиться; он чувствовал только привкус железного кольца, на которое попали капли дождя и смешались с кровью из его потрескавшихся губ.

Теперь его уже держали на месте видения, а не веревки. Они опутали его, неподвижные и тяжелые, словно бринья, и такие же реальные, как живое дерево, к которому он был привязан. Но Сигурд совсем не хотел от них избавиться.

– Что ты видел, мальчик?

Он не хотел, чтобы сны или видения, или что там это было, рассеялись сейчас, когда он вернулся в мир живых, отчаянно желая, чтобы они впитались в его плоть и кровь, точно дым от очага, который проникал в потолочные балки «Дубового шлема» и навечно оставлял там свой след. Он знал, что они важны и посланы богом.

Ветви дерева и листья снова исчезли, словно лодка, скрывшаяся в тумане. Сигурд попытался закричать, поднял руку, как будто мог ухватить само сознание, но не сумел даже пальцем пошевелить, точно его конечности принадлежали ольхе, к которой он был привязан.

Юноша чувствовал, что сердце отчаянно колотится у него в груди, а в следующее мгновение ощутил пальцы у себя во рту и решил, что задыхается, но сглотнул и попытался сделать вдох. Снова вернулась сухая горечь, которая обожгла горло, и его сильно затошнило.

«Я умру, – подумал он. – И никогда не встречусь с отцом, братьями и нашими предками в Вальхалле. Судьба уготовила им хорошую смерть. Они погибли с оружием в руках. Они будут избраны. Я же умру здесь, словно лис, попавший в капкан, и мое имя станет всего лишь тенью. Для моих врагов я буду крошечной звездой, влетевшей в их двери и унесшейся в небо через дымовую трубу».

Тут Сигурд снова услышал бой барабана – медленный, точно нежная рука любимой. Он пульсировал в его крови, гремел в ушах. Он был рукой матери, гладившей его в детстве, колыбельной, которую она пела перед сном. Мать…

Потом ему привиделся конунг зверей, медведь, которого пожилые люди считали своим братом, потому что он мог стоять выпрямившись и ходить на короткие расстояния на двух лапах, как человек. О, Боги! Этот медведь был гордым существом! Он ушел далеко от своей пещеры в поисках меда и, когда, наконец, нашел, увидел, что его охраняет стая разъяренных пчел. Их жужжание наполняло весь мир, а от шороха десятков тысяч маленьких крылышек у Сигурда забурлила кровь в венах.

– Ты готов сразиться с тучей пчел ради сладкой добычи? – спросил у медведя Сигурд. – Ты же знаешь, что они станут жестоко тебя жалить. Может быть, даже убьют.

Медведь повернулся к Сигурду и рассмеялся, как человек, и его смех был подобен раскатам грома.

Сигурд почувствовал, как его виска коснулся легкий ветерок, промчался между косами, поиграл бородой, охладил голову и лицо. Ветер подняли крылья громадного ворона, который оказался так близко, что Сигурд видел только пурпурное, зеленое и черное сияние и его могучий клюв.

«Я не умер, падальщик, – сказало его сознание птице. – Если ты пришел пировать моим телом, тебя ждет разочарование».

Но ведь у Одина Драугардроттина, Господина мертвых, два ворона. Он выпускает Хугина и Мунина на рассвете, а вечером они возвращаются, садятся ему на плечи и рассказывают, что видели. Может быть, эта птица – одна из них, и прилетела не за тем, чтобы выклевать ему глаза, а посмотреть на сына ярла, висящего на дереве. Расскажи своему господину, что ты увидел. Всеотец любит хаос. Пусть он последует за мной.

Сознание накатывало и отступало, словно прилив. Порой Сигурд испытывал жуткую, невыносимую боль, и его тело дрожало, как будто все кости в нем превратились в лед. Иногда он вообще ничего не чувствовал, или обретал свободу и парил, как птица, быстро, точно стрела, следуя вверх за потоками воздуха и видя вершины одиноких дубов, темно-зеленые сосновые леса, соломенные крыши домов, окутанные дымом труб, и сияющие фьорды с маленькими точками рыбачьих лодок.

Возможно, он думал, что парит в небе, словно ястреб, в тот момент, когда Улаф залез на дерево и развязал веревки, все, кроме той, что была у него на груди и под мышками, чтобы медленно спустить его к остальным, ждавшим внизу.

– Мы не закончили! – услышал Сигурд далекий голос.

– Еще как закончили! – прорычал кто-то.

Когда Сигурд снова пришел в себя, оказалось, что он лежит в сарае Ролдара, на соломенной постели, накрытой меховой шкурой.

– Мне не суждено понять, как тебе удалось остаться в живых.

Перед глазами у Сигурда все расплывалось, но он догадался, что рядом на табурете сидит Улаф. Он поднес чашку к губам Сигурда, тот сделал большой глоток, и сладкий медовый напиток напомнил о видении, в котором он встретился с медведем.

– Сигурд Счастливчик. – Улаф покачал головой.

Юноша попытался посмотреть на рану у себя на боку, но увидел только льняную повязку на животе.

– Твоя рана не начала гноиться, – сообщил Улаф. – Но мы не стали ее зашивать. Она перестала кровоточить, и Асгот следил, чтобы она оставалась чистой. Это самое малое, что он мог сделать, – добавил он и бросил мрачный взгляд на годи, вошедшего с кем-то в сарай.

Сигурд плохо их видел – только темные тени в дверном проеме, залитом ярким солнечным светом, проникавшим внутрь.

– Песнь Ворона, – выдохнул Сигурд, садясь, когда Хагал встал под масляной лампой, висевшей на стене над головой Сигурда.

Скальд кивнул.

– Сигурд Харальдарсон. Я рад видеть, что ты поправляешься после выпавшего на твою долю тяжелого испытания.

– Я чувствую себя как никогда хорошо, – соврал Сигурд, голова у которого сильно кружилась, и ему казалось, что его вот-вот вырвет. – А ты что тут делаешь?

– Я отправил Гендила, Локера и второго сына Ролдара, Алейфа, найти его на следующий день после того, как тебя подвесили на дерево, – объяснил Улаф. – Я подумал, что если ты собираешься устроить нечто такое, что может сделать только безумный бог, нам следует иметь поблизости скальда, дабы он сочинил об этом песню. – Он показал пальцем на Хагала. – К сожалению, я не знаком с приличными скальдами, поэтому нам пришлось остановиться на нем.