Новая жизнь (СИ). Страница 7

И от этого стало так легко на душе!

— Ладно, — пробормотал Артем, потирая виски. — Допустим, я здесь. Допустим, это правда. Что я могу? Работать. Лечить. А там… разберёмся.

Он выпрямился, чувствуя, как в груди разгорается искра — не уверенности, но решимости. Он не знал, как долго пробудет в этом времени, не знал, вернётся ли в своё. Но если уж судьба закинула его сюда, то он не будет тратить время на панику. Он будет делать то, что любит и умеет лучше всего — спасать людей.

* * *

Насвистывая незатейливую мелодию, Артём толкнул скрипучую дверь хибары и шагнул внутрь, стряхивая с сапог комья грязи.

Внутри было всё так же сумрачно, пахло сыростью, щами и чем-то травяным, что Аглая, видимо, добавила в печь. Марьяна спала на скамье, её дыхание было ровным, и это немного успокоило его. Артем прошёл к столу, где всё ещё стоял чугунок с остывшими щами, краюха ржаного хлеба, пироги и варёные яйца. Желудок предательски заурчал — парень только сейчас понял, как сильно проголодался. Всё, что произошло — шок, гнев, церковь, улица, осознание — выжгло силы, и теперь тело требовало своё.

Он сел на колченогий стул, подвинул к себе чугунок и снял крышку. Аромат щей, простых, с полбой и капустой, ударил в нос, и Артём невольно улыбнулся.

«Постный день, — вспомнил он слова Аглаи. — Ну, постный так постный».

Он взял ложку, зачерпнул густой суп и отправил в рот. Вкус был непривычным — без мяса, с лёгкой кислинкой, но тёплым и на удивление приятным. Артём отломил кусок хлеба, макнул в щи и принялся есть с аппетитом, которого сам от себя не ожидал. Каждый глоток будто возвращал его к жизни, прогоняя усталость и смятение. Он даже не заметил, как начал напевать что-то под нос — кажется, «Амурские волны», что слышал у трактира.

Дверь скрипнула, и в хибарку вошла Аглая, неся охапку дров. Она остановилась на пороге, глядя на Артёма, и её круглое лицо с россыпью веснушек расплылось в улыбке.

— Ох, Иван Палыч! — воскликнула она, ставя дрова у печи. — Гляжу, аппетит-то у вас, как у молодого жеребца! Щи-то по нраву пришлись? Я ж говорила, вкусные, с солью!

Артём проглотил очередной кусок хлеба и кивнул, не отрываясь от чугунка.

— Вкусные, Аглая, спасибо, — сказал он, и в его голосе не было ни тени недавнего гнева. Он чувствовал себя… легче. Будто решение, принятое на улице, — работать, лечить, использовать свои знания — дало ему точку опоры. — Ты молодец. И пироги, и щи — всё в самый раз.

Аглая зарделась, её щёки вспыхнули, и она неловко поправила платок.

— Да ну, полноте, Иван Палыч, — пробормотала она, но было видно, что похвала ей приятна. — Главное, что Живица у вас, кажись, вернулась. А то давеча такие смурные были, я уж думала, Скверна вас взяла.

Артём усмехнулся, отставляя ложку. Он вытер рот рукавом — чужой рубахой, к которой всё ещё не привык, — и посмотрел на Аглаю. В его глазах горел новый огонёк, не яркий, но твёрдый.

— Аглая, — начал он, постукивая пальцами по столу. — Слушай, теперь всё будет по-новому. Хватит этой толкотни у больницы, как сегодня утром. Люди толпятся, орут, друг друга перебивают — так дело не пойдёт. Надо порядок навести.

Аглая моргнула, её брови приподнялись, но она кивнула, явно заинтересованная.

— Порядок — это дело хорошее, Иван Палыч. А как его навести-то?

— Записывать людей на приём будем. Очередь — слыхала о таком? Организованная очередь! — сказал Артём, будто это было очевиднее всего. — Пусть приходят по очереди, не всей гурьбой. Ты будешь записывать — кто, с чем, во сколько. Я посмотрю, разберусь, кому срочно, кому можно подождать. Так и время сэкономим, и толпу разгонять не придётся. Прием — до обеда, операции и процедуры — после.

Аглая замерла, её улыбка поблекла, и она опустила глаза, теребя подол юбки. Артём нахмурился, заметив её растерянность.

— Что? — спросил он. — В чём дело?

— Иван Палыч… — Аглая замялась, её голос стал тише. — Я ж… не обучена грамоте. Ни читать, ни писать не умею. Разве что крестик поставить могу, да имя своё нацарапать, и то коряво. Как же я запишу-то?

Артём осёкся. Он совсем забыл, где находится. Верно. Деревенская девчонка, пусть и смышлёная, вряд ли ходила в школу.

Он провёл рукой по лицу — чужому, с неровной бородой, — и вздохнул. Его планы, такие простые на первый взгляд, уже упирались в реальность этого времени. Но отступать он не собирался.

— Ладно, — сказал он, глядя на Аглаю. — Это не беда. Что-нибудь придумаем. Номерки будешь выдавать. Я сам напишу, покажу, как. А ты будешь помогать — говорить людям, когда приходить, следить, чтобы не лезли без очереди. Справимся?

Аглая кивнула, широко улыбнулась.

— Справимся, Иван Палыч. Ежели вы научите, я постараюсь. Я ж шустрая, матушка говорит.

— Верю, — Артём улыбнулся, и на этот раз улыбка была искренней. Он отломил кусок пирога с капустой, откусил и снова почувствовал, как в груди разгорается тепло. Не всё потеряно. У него есть знания, есть руки, есть дело. А теперь, похоже, есть и помощница. — Завтра с утра и начнем. Собери людей, кто приходил, скажи, чтобы по одному заходили. И… найди мне бумагу какую-нибудь. Хоть обрывок. Карточки заведу. На каждого.

Аглая кивнула, её веснушки заплясали в свете лампы, и она поспешила к Марьяне — нужно было проверить девку. Артём проводил её взглядом, а потом вернулся к щам, зачерпнув ещё ложку. Впервые за этот безумный день он чувствовал, что, может быть, всё не так уж плохо.

Но вдруг тишину разорвал тревожный крик Аглаи:

— Иван Палыч! Помогите! Скорее!

Ложка выпала из его руки, звякнув о стол. Артём вскочил, сердце ухнуло в груди. Аглая стояла у скамьи, её лицо было белее мела, глаза округлились от ужаса. Он рванулся к ней, уже понимая, что дело в Марьяне.

На полу, у скамьи, лежала девушка. Она, видимо, очнулась, попыталась встать, но упала. Её рубаха задралась, открывая ногу, залитую кровью. Бинты, которые Артём так старательно накладывал, пропитались тёмной, почти чёрной кровью, и лужица под ней медленно расползалась по грязным доскам. Марьяна слабо шевелилась, её глаза, мутные от боли, метались, губы дрожали, шепча что-то неразборчивое.

— Чёрт! — вырвалось у Артёма. Он опустился на колени, пальцы привычно нащупали пульс — слабый, неровный. Кожа горячая, липкая. Инфекция? Сепсис? Или что-то хуже? Как же быстро! Ведь совсем недавно проверял — все было в порядке.

Он сорвал бинты, и запах — резкий, гнилостный — ударил в нос. Рана, которую он промывал, почернела по краям, а из разреза сочилась не кровь, а что-то тёмное, вязкое, с зеленоватым оттенком.

— Иван Палыч… — голос Аглаи дрожал, она прижала ладони к лицу. — Это… это Скверна! Настоящая! Она её забрала! Помогите ей!

Артём не ответил. Он понятия не имел, как с этим бороться.

Глава 4

Уфф!

Собраться и действовать согласно протоколу, не обращая внимания на… некоторые странности.

Пришлось снова все делать по новой. Опять дренаж, выдавливать эту чертовую жижу… Скверну, как сказала Аглая. Опять этот чертов спирт или самогон, в качестве дезинфицирующего средства.

Бедная Марьяна… ну, больно же ей, больно! Так больно, что глаза девушки побелели, а в горле застрял крик.

От такого шока и помереть недолго. Даже без всякого сепсиса. Хорошо, Аглая сообразила — улучив момент, дернула за рукав:

— Иван Палыч… А вы в прошлой раз окол кололи, помните? Ну, Колька-то малой с дерева упал, сломил ногу. Так он ить кричать-то перестал.

— Укол? — Артем непонимающе заморгал, отвлекаясь от больной, но тут же все понял.

Неужели же здесь… в глуши этой чертовой… есть хоть что-то…

— В шкапу лекарство-то Иван Палыч. Под замком.

— В шкафу, говоришь? Ну, Аглаюшка, неси!

Помощница никуда не пошла. Стояла, переминаясь с ноги на ногу.

— Чего стоишь-то? — раздраженно бросил Артем. — Сказал же — неси!

— Дак это… ключ-то…