Новая жизнь (СИ). Страница 14

Возившаяся у печки хозяйка при этих словах зарделась и украдкой смахнула слезу; видно было — гордилась.

— Ну, давайте кашу… Да вот, молочко, яйца… А хлеб уж какой есть.

Хлеб — каравай — и впрямь был какой-то странный, ноздреватый, серый, с горьковатой отдушкой.

— Лебеды пришлось добавить… Мука-то у Субботина в лабазе — гривенник за фунт! А до войн-то по две копейки была! Как так-то?

Еще похлебали какого-то варева — по вкусу, крапивный суп с овощами… За столом много не болтали — кушали степенно, перекрестясь на божницу в красном углу.

— Поели? — наконец, осведомилась хозяйка.

«Как же ее зовут-то? — запоздало подумал Артем. — Ах, не спросил у Аглаи… совсем забыл. Неудобно».

— Мам мы на улицу!

— Козу отвяжите — да в хлев. Да полить не забудьте.

— Подоим, матушка, ништо! А потом можно побегать?

— Набегаетесь ишо… Ох, Иван Палыч… Как муж на войну ушел — так никого сладу. С полгода назад забрали. Письмецо недавно прислал! Где-то он в Перемышле, что ли… Повезло — в обозных. Ну, так он всю жисть с лошадьми…

Убираясь на столе, женщина вдруг искоса глянула на постояльца:

— Иван Палыч… А вправду вы Аглаю хвалите?

— Да уж конечно!

— Да-а… Вы не смотрите, она хоть и не грамотная, да девка умная, шустрая…

— Грамоте бы её не худо б…

— Да хотела в школу отдать… Так тятенька все — зачем девкам грамота, да замуж никто не возьмет! Так и не отдали… Ой! Иван Палыч! Вы ведь завтра в управу? За жалованьем?

«Вот! Все уже знают, что завтра в город за зарплатой надо. Один я особо не в курсе! Был…»

Артем усмехнулся:

— Ну да!

— Так вы, Иван Палыч, не забудьте, напомните там про дрова! Вам пять возов забесплатно положено. Как раз на зиму и хватит. Если шибко-то не топить. В горле-то дрова по восемьдесят пять копеек воз… А у нас Суботин, черт, по целковому продает! Одно слов — ирод. Ой… совсем забыла сказать… — хозяйка почему-то понурилась. — Аглая-то в трактир собирается — посуду мыть. Пять рублев обещают! Неплохи деньги…

— Это Субботина трактир-то?

— Его… Потому и боимся. Одначе ведь — деньги. Жить-то на что-то надо.

Наемная «квартера» доктора занимала полноценную горницу в два окна — почти полдома. Узкая кровать, лоскутное одеяло, стол, шкаф, этажерка с книгами… Чехов, Лесков… медицинские журналы… похоже, на немецком…

В шкафу обнаружилось суконное черное пальто, шляпа и штиблеты. Хорошо, есть в чем в город съездить! Теперь было бы — на что…

В столе нашлось портмоне… и — ура! — деньги… Две купюры по три рубля… и еще мелочь…

Хм… Интересно, до города хватит? И как еще до него добраться-то, а?

* * *

Следующий день пролетел чрезвычайно быстро и, можно сказать, вполне хорошо. Если не считать женщины с провалившимся носом, явившееся на прием уже ближе к обеду.

Сифилис, что уж тут говорить. И в запушенной стадии. «Темное пятно скверны», как сказала Аглая… Да, что уж тут говорить. Интересно, много в селе таких?

Зато прооперированная Марьяна явно пошла на поправку: порозовела, заблестели глаза… Даже с аппетитом съела принесенную Аглаей кашу. И блины с черничным вареньем.

Как пояснила помощница — и то и другое принесла тетка Марьяны Пистимея… Навестила, значит, племянницу. Славно!

А вот чаепитие у Анны Львовны вышло каким-то сбитым — не вовремя пришли родители одного из учеников. Правда, учительница попросила их обождать немного.

— Сама же их и вызвала! — разливая чай по расписным фаянсовым чашкам, виновато призналась Анна Львовна. — Только на завтра. А они, видите ли, сегодня пришли. Ну, не прогонять же!

— Конечно, не прогонять, — дуя в блюдце, улыбнулся Артем.

— Вот! Вы пейте, пейте, не торопитесь! Берите, вот, конфитюр.

Улучив момент, молодой человек все же справился о Субботине.

— А-а, вот вы о ком… — поставив чашку, напряжено протянула барышня. — Знаете, он ведь с моим папенькой когда-то в одной гимназии учился! Даже в классе одном… Ну, что еще про него сказать? Да вы сами знаете… Ой! Хотела вас попросить. Коллега мой приболел малость… Вы бы не могли в земстве за нас жалованье забрать? Я напишу записку…

Доктор радостно заулыбался:

— Да, да! Конечно же, пишите. Буду весьма рад помочь.

— Вот и славненько!

— А… вы обычно в каком месте денежку получаете?

— Там же, где и вы! — подняв глаза, Анна Львовна удивленно моргнула. — В земской управе. Кузнецкая, двадцать пять… Да! С утра на станцию знакомый Николая Венедиктовича, коллеги моего, поедет. На бричке… Он бы вас и подкинул…

— Ага.

* * *

Железнодорожная станция располагалась верстах в семи от села. Симпатичный домик, обшитый досками и выкрашенный в ярко-желтый цвет. На платформе — начищенный до блеска колокол.

Когда подъехали, в него как раз зазвонил служитель.

А вот паровоз на Артема никакого впечатления не произвел. Обычный такой паровоз, черный, с трубой и дымом. Таких доктор много повидал… в фильмах.

Молодой человек ехал в сидячем вагоне, вторым классом — и билет обошелся в полрубля. А, если б поехал третьим классом — то и гривенника бы хватило! Но, там такая толпа… Тетки с корзинками, с мешками, с гусями… Цены на билеты, к слову сказать, Артем подсмотрел на станции, на висевшем на стене плакатике. Да, станция называлась почти так же, как и село — Зарная…

Сосед — по виду, городской — вежливо поздоровавшись, углубился в газету, так что в пути никто доктору не докучал.

Выйдя на перроне, Артем миновал шумный вокзал и оказался на привокзальной площади, вымощенной мощеной булыжником и окруженной липами и акацией. У афишной тумбы — в местном театре давали «Гамлета»! — толпились извозчики.

— Вам куда, барин?

— Кузнецкая, двадцать пять.

— А-а, в управу… Пятьдесят копеек!

— Ого! Это на поезде столько.

— Ну-у, барин…

Сошлись на двадцати, что тоже, наверное, было дорого… Суля по тому, как быстро добрались до места — да!

— Вот вам, барин, сдача… Благодарствуйте!

Хлестнув лошадь, выжига-извозчик был таков.

Земская управа располагалась на третьем этаже помпезно, с облупившейся штукатуркою, здания, несомненно, знававшего некогда и гораздо лучшие времена. Поднявшись по мраморной лестнице с бордовым, траченным молью, ковром, молодой человек с любопытством вошел в приемную. Вытянутое, с портьерами окно, парадный портретом государя императора, огромный конторский стол, обитый зеленый сукном. За столом…

— Здравствуйте! Не подскажете ли…

— А! Иван Павлович! За жалованьем?

Завидев доктора, улыбнулась вдруг худая, в возрасте, дама в глухом черном платье и с дымящейся папиросой в руке. Узкое скуластое лицо, сросшиеся брови, пенсне на длинном, с горбинкой, носу. Прическа в стиле «я у мамы вместо швабры» и, самое главное — голос! Что у дьякона, голос. Таким хорошо орловских рысаков подзывать… Перед дамой, на столе, располагалась устрашающих размеров пишущая машинка иностранной фирмы «Ундервуд».

— Что-то вы нынче припозднились, мон шер! — дама вдруг хмыкнула и выпустила дым. — Не сбежали еще? Да ладно, ладно, не обижайтесь. Проходите сразу к Чарушину, вон… Виктор Иваныч!

— Да слышу, слышу я. Пусть войдет!

Деятель земской управы Чарушин оказался лысеющим молодящимся брюнетом лет хорошо за пятьдесят. Унылое желтоватое лицо, манишка, цветной, с модной заколкою, галстук, сюртук. Иссиня-черные, неестественного цвета, пряди тщательно зачесаны на лысину… Впрочем, человеком Виктор Иванович, кажется был неплохим…

— А! Иван Палыч! За жалованьем явился… Не сбежал еще? А давай-ка чайку-кофейку? У нас чайник электрический — американский! Небось, ты такого чуда в глуши свое не видал! А пальто вон, на вешалку, вешай… Ну, что скажешь, что расскажешь?