Ковчег Времени, или Большой побег Рафала из Когда-то в Сейчас через Тогда — и обратно. Страница 26

— Зачем ему инструменты? — шепчу я.

— Эмеку? Если захочет, сам тебе расскажет, — отвечает Лидка.

— Я все слышу! — откликается Эмек, не открывая глаз.

Когда солнце прячется за горизонтом и становится темно, Лидка отправляется в свое убежище. А я, кстати, до сих пор не знаю, где она ночует.

Эмек укладывается спать в своем гамаке, я закутываюсь в одеяло на ящиках. Моя мокрая одежда висит на шнурке под крышей. Сквозь щели между досками видны звезды над Варшавой. Каждая звезда — солнце, такое же, как наше. Только эти солнца очень далеко, поэтому и не дают так много света. Когда-нибудь люди на специальных ракетах полетят ко всем звездам и исследуют каждую. Я бы хотел быть одним из них.

— Эмек, — тихо спрашиваю я, — ты спишь?

— Секунду назад еще спал, — сонным голосом отвечает он.

— Зачем тебе инструменты?

— Увидишь, — бормочет он и поворачивается на другой бок, а гамак скрипит.

Сквозь щели между досками просачиваются лунные лучи. В темноте они выглядят как серебряные струны, натянутые в воздухе. Я закрываю глаза.

Глава 3

Следующие дни проходят очень спокойно. Погода хорошая, солнце греет так сильно, будто сейчас середина лета. Но — как сообщает мне Эмек — уже и правда лето, июль вот-вот перевалит за середину. Мы каждый день ходим на огороды за овощами. Я поливаю грядки незнакомых людей, выпалываю сорняки, старательнее всего — в огороде той старушки, которую видел в первый день (и еще два раза после этого). Она двигается очень медленно и тяжело опирается на палку. Мне ее жалко. Хоть мы и незнакомы, но мне кажется, что она хорошая. Есть что-то такое в ее движениях, в том, как заботливо она склоняется над растениями, что вызывает во мне симпатию. Однажды я мастерю из колышков подпорки для ее помидоров — те подпорки, которые она сделала сама, падают от малейшего ветра. На следующий день под одним из кустиков я нахожу обвязанную ремешком корзину с плетеной крышкой. Внутри лежат кусок хлеба, печеное мясо, завернутое в тряпочку, и банка молока, а под ней — сложенный вдвое листок, на котором написано «Спасибо». Мне очень приятно, но Эмек вовсе не рад; он велит мне оставить корзину там, где я ее нашел. Говорит, что я очень неосторожен и могу втянуть нас всех в неприятности. Я знаю, что он прав, но продолжаю ухаживать за грядками старушки, а она время от времени оставляет нам немного еды, хотя мы никогда не берем.

После работы на огородах Эмек чаще всего исчезает на целый день, обычно вместе с ним исчезают и инструменты, но не всегда — бывает, что он уходит в город. Из таких вылазок Эмек приносит хлеб, иногда сыр, сало или колбасу. Возвращается он всегда расстроенный и угрюмый, но не хочет отвечать, когда мы спрашиваем, что случилось.

Я узнаю, где живет Лидка. То есть это не столько я узнаю, сколько она меня туда приглашает. Укрытие находится за набитым хламом бассейном для гиппопотамов. В задней части павильона, где они жили, есть отлично замаскированный лаз, ведущий к каналу. Под землей, возле туннеля, находится небольшое помещение с низким потолком. На одной из стен куча труб и рукояток, наверно, с их помощью бассейн наполняли водой. А теперь, к сожалению, в трубах воды нет. «К сожалению» — потому что иначе ей бы не пришлось каждый раз таскать себе воду в бутылке. Покрытая бетоном подземная комната — холодная, но сухая. Ее не залило даже во время дождя, потому что вся вода ушла в канал. У Лидки здесь своя койка, которую Эмек сколотил из досок, и полка. Еще у нее есть свечи — укрытие ведь под землей, поэтому она может не бояться, что кто-то заметит свет. В треснутой банке стоят цветы, а большой осколок оконного стекла заменяет Лидке зеркало. Это очень хорошее укрытие — в него трудно попасть, и к тому же здесь есть подземный переход, по которому можно сбежать в случае чего. Канал проходит под главной аллеей, раньше он доходил до самого вольера для уток (рядом с входом в зоопарк). Потом потолок туннеля частично обвалился, но из него можно вылезти за птичником, через лаз. В стене туннеля, недалеко от комнаты Лидки, есть трещина — наверно, появилась во время бомбежки, когда земля тряслась от взрывов. Мы бросаем в нее несколько камешков — проходит очень много времени, прежде чем до нас долетают тихие отголоски их стука. Может быть, это путь к центру земли. Точно таким же путем шли профессор Допотопнов и доктор Мухолапский. Я рассказываю об этом Лидке, мы долго прислушиваемся, не донесутся ли из таинственного коридора голоса динозавров, но, увы, — ничего такого не слышим.

Мы играем с енотом, бросаем ему кусочки морковки и сельдерея. Он собирает их в траве, хватает лапками и внимательно оглядывает. Некоторые съедает, другие складывает в кучу. Лидка пробует учить его разным штукам, но у нее не особенно получается.

Несколько раз нам встречается шакал — притаившись, он наблюдает за нами из-за кустов. Мы пытаемся приманить его морковкой, но она его не интересует. Проделать это удается только с кусочком колбасы, которую принес Эмек. Мы кладем колбасу на землю и отходим, садимся на траву в нескольких метрах от нее. Шакал принюхивается, задирая нос, потом осторожно подкрадывается, не спуская с нас глаз. Осторожно берет зубами колбасу, отбегает. Поскольку мы не двигаемся, он кладет колбасу на траву и, жмуря золотистые глаза, принимается есть. На прощание он бросает на нас еще один взгляд, словно говоря «спасибо», и уходит, помахивая опущенным хвостом. После этого мы видим шакала довольно часто — он смотрит на нас с безопасного расстояния. Наверно, надеется на очередное угощение, но у нас, к сожалению, больше нет колбасы. Лидка предлагает дать ему имя. Мы останавливаемся на «Янтаре» — из-за золотых глаз и желто-коричневой шерсти.

Иногда мы играем в разные игры. Бросаем обручи, которые сами скручиваем из веток: бросить нужно так, чтобы они попали на вбитый в землю колышек.

Каждый раз, когда Эмек возвращается из города, я спрашиваю его, не знает ли он, что происходит в Квартале. Но Эмек отшивает меня и не отвечает. А ведь наверняка что-то знает, хотя бы от своих приятелей, которые продают папиросы на площади Трех Крестов. И другие знакомые у него есть — он рассказывал мне о мальчишках, которые торгуют на площади под колонной Сигизмунда и в Старом городе, а живут в подземельях разрушенного королевского замка. Кажется, они там прячут маленькую девочку. У ребят с площади Трех Крестов нет постоянного убежища, они спят в руинах на Саской Кемпе, на лестничных клетках, иногда на чердаках. Еще они дружат с одной старушкой, которая зимой время от времени позволяет им ночевать в своей квартире.

Столько детей из Квартала! Наверняка они знают, что у нас делается. Почему Эмек не хочет ничего говорить?

В зоопарк два раза приходят морлоки, к счастью, нам удается спрятаться. Они пьют пиво, громко хохочут — я вижу их сквозь щели под крышей жирафьего павильона. Стреляют из пистолетов по пустым бутылкам, потом по галкам. Я не понимаю, зачем они это делают. Чем им помешали птицы? Видно, такая у морлоков натура — им надо убивать. Я волнуюсь за енота и шакала, но раз звери прожили здесь столько месяцев, значит, умеют вести себя осторожно. Я ложусь на ящики и жду, пока выстрелы стихнут и морлоки уйдут. Но уходят они только тогда, когда наступают сумерки.

Привыкаю к такой жизни. Не особенно задумываюсь о том, что будет, — важно, что сейчас хорошо. Все это длится несколько жарких недель. Но не может же оно длиться вечно.

Однажды, где-то в середине июля, Эмек возвращается из города очень расстроенный. Приносит пять буханок хлеба в полотняном мешочке, два кольца колбасы, банку мармелада и большой кусок сала. Я помогаю ему затащить все это в наше «аистовое гнездо». Потом он ложится в гамак и понуро глядит в потолок.

— Тебя заметили? — спрашиваю я после долгого молчания.

— Нет.

— Тогда что случилось?

— Ничего.

— Но я же вижу!

— Ты ничего не понимаешь, — огрызается Эмек.

— Так расскажи мне, чтоб я понял. Ты ничего не говоришь, а я уже совсем не маленький! — начинаю злиться я.