Ковчег Времени, или Большой побег Рафала из Когда-то в Сейчас через Тогда — и обратно. Страница 24

— Дедушка, хватит! — кричу я. — Не играй больше!

Он не слышит. Я залезаю на шаткую груду. И вдруг она уплывает из-под меня. Падая, я разеваю рот, чтобы закричать, и…

Открываю глаза. Я слетел с ящика! Вода спала, сквозь окошко сочится бледный утренний свет. Гроза кончилась. Но вместо земляного пола в погребе теперь болото! Густая, черная, липкая грязь покрыта мокрой, разбросанной по всей комнатке соломой, на которой я спал. И что мне теперь делать? Чтобы все это высохло, потребуется много дней. Какое счастье, что я не упал с ящика в эту грязюку, а только съехал с него на постель.

Раздается стук — два быстрых удара, потом тишина и еще два. Эмек!

— Эй ты, гном, — говорит он, заглядывая в приоткрытый люк, — ты живой?

— Живой! — с облегчением кричу я. — Но тут все испортилось.

— Что испортилось?

— Дождь смыл мою солому, и пол весь раскис, — со слезами в голосе поясняю я, хотя очень стараюсь не разреветься. — Что мне теперь делать?

— Не волнуйся, — говорит Эмек. — Что-нибудь придумаем. Пошли скорее, а то сейчас повылазят огородники.

Я поправляю ботинки на плече и спускаюсь с ящика. Холодная, как лед, грязь забивается между пальцами ног. Так противно, что по спине пробегает дрожь. Вытягиваю одну ступню из болота, которое неохотно выпускает ее и возмущенно причмокивает. Прохожу таким способом несколько шагов, останавливаюсь и оглядываюсь по сторонам. Банка из-под молока лежит на боку у стены. Я поднимаю ее и иду к лестнице.

— Вот, — я протягиваю банку Эмеку, — теперь можно будет носить на огороды больше воды.

— А теперь что? — спрашиваю я, когда наконец удается отскрести от пяток въевшуюся грязь.

Хожу по кругу по мокрой траве, которая щекочет мне ноги.

— Надо найти тебе другое место, от этого сейчас толку мало.

— Но где?

— Еще не знаю, — пожимает плечами Эмек. — Есть разные варианты. Глянем на них чуть позже, а пока что можешь у меня поспать. Сдается мне, что тебе особо поспать не удалось.

— У тебя? — радуюсь я. — Но… ты же говорил, что мне лучше не…

— Ну говорил. Но раз надо, значит, надо. Не будешь же ты в болоте сидеть. Это была самая кошмарная гроза, которую я в жизни видел, — заявляет он. — Настоящий конец света.

И правда. По дороге к жилищу Эмека я вижу поломанные ветки деревьев и кустов. Повсюду лужи.

— А где ты живешь? — спрашиваю я.

— У жирафов, — со вздохом отвечает он.

— Это далеко?

— Не очень. Ближе, чем до Вислы. Но надо торопиться — я прямо чувствую, что сегодня здесь будет такое движение, как никогда.

Эмек оказывается прав: сюда стекаются почти все владельцы огородов. Они пришли оценить потери и починить все, что удастся. Некоторые из них вдобавок привели с собой семьи, так что в зоопарке стоит такой шум и гам, какой наверняка царил здесь раньше — когда люди толпами приходили смотреть на Дюжину и других зверей.

Однако я не беспокоюсь, потому что сижу вместе с Эмеком в его убежище, которое он называет «аистовым гнездом». Оно находится между крышей и остатками потолочных балок в павильоне жирафов. Здание почти полностью разрушено. Остался только угол с частью крыши, но и он держится «на честном слове», как сказал Эмек. Взобраться наверх нелегко. Взрослый бы не смог. Сначала нужно залезть на кривое, расколотое бомбой дерево, а затем по скобам, которые Эмек вбил в уцелевшую стену. Это замечательное убежище, в сто раз лучше, чем погреб под вольером для зебр, и к тому же оно отлично обустроено. Здесь есть запасы воды и еды, стул, множество ящиков, два одеяла. И керосиновая лампа! И гамак! Когда я его впервые увидел, то вообще не понял, что это — хотя мне и попадалось слово «гамак» в книгах (у того же Жюля Верна), но там не было никаких рисунков. Оказывается, лежать в нем удивительно приятно — Эмек разрешил. К сожалению, гамак здесь только один, моя кровать — это несколько составленных вместе ящиков, но я совсем не против. Наконец-то я чувствую себя в безопасности. Может, не настолько, как с Дедушкой в Квартале, но уж точно больше, чем в погребе под вольером для зебр.

— Эмек сказал, что ты теперь живешь у него в убежище, — говорит Лидка, встретившись со мной вечером за старыми помещениями для страусов, недалеко от нашего вольера для зебр.

На ней все то же платье и лакированные полуботинки. Лидка расплетает косы и старательно причесывается поломанным гребнем.

— Он меня пригласил, — отвечаю я. — Вода залила погреб.

— Я знаю. Наверно, ты ему нравишься.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что мне он никогда не рассказывал, где прячется. Но я и так знаю. Я как-то раз пошла за ним тайком. Он живет в башне.

— Это не башня, там был павильон для жирафов.

— Может, раньше и был. А теперь какая разница? — пожимает плечами Лидка, продолжая причесывать волосы.

— Зачем ты это делаешь?

— Что делаю? Причесываюсь?

— Ну да. И платье, и ботинки. И ленты. Зачем тебе здесь эти финтифлюшки? Носила бы штаны, тебе было бы удобнее.

— Девочки не ходят в штанах.

— Да кто тебя здесь видит? — пожимаю плечами я.

— Я себя вижу, — с достоинством отвечает Лидка и начинает заплетать косы.

— Оно долго не продержится.

— Платье? Я тоже здесь долго оставаться не буду. Папа придет и заберет меня, а если нет, то убегу вместе с… Я должна выглядеть красиво. И вообще так безопаснее. В случае чего.

— Ты о чем?

Лидка вздыхает, отводит глаза и принимается завязывать ленту на кончике косы.

— Если что-то случится… если кто-то нехороший меня заметит… Например, немецкий солдат… Что он подумает, когда меня увидит? Он подумает: «Какая милая нарядная девочка в бархатном платье, лакированных ботинках, с лентами в косичках. Наверно, погулять пришла. Она уж точно не из гетто сбежала — там все дети ходят грязные и в лохмотьях». Это называется камуфляж.

— Я вот из Квартала, — обиженно откликаюсь я. — Но не хожу грязный и в лохмотьях.

Лидка бросает косичку, смотрит на меня неподвижным взглядом, потом спрашивает:

— А ты себя давно видел?

— В каком смысле?

— Ты выглядишь как чудо-юдо. — Лидка завязывает вторую ленточку и прячет гребешок в карман платья.

— Неправда!

— Да ну? А ты посмотри.

— У меня нет зеркала.

— Погоди. — Девочка встает, исчезает за углом дома и вскоре возвращается, неся под мышкой небольшую створку окна. Прислоняет ее к стене. В раме все еще осталось стекло, хотя и треснутое. Лидка протирает его пучком травы, отступает на два шага назад и с удовольствием глядит на свое отражение.

— Видишь? — говорит она и передо мной делает реверанс, придерживая подол двумя пальцами, словно элегантная дама. — А теперь посмотри на себя.

Бросаю на нее хмурый взгляд, но встаю с травы и подхожу к окну. Отражение темное и не очень четкое, но… это что, я?!

Наклоняюсь к стеклу, отхожу на шаг назад. Я выгляжу как маленькое тощее пугало! Грязная рубашка висит на мне словно на вешалке. Заляпанные грязью штаны с пузырями на коленях напоминают два мешка. Всклокоченные волосы — оранжевое воронье гнездо. Впалые щеки в грязных полосках, круги под глазами… Но я же здесь всего несколько дней, ну, может, пару недель! Как я мог так сильно измениться?

Я поворачиваюсь спиной к стеклу, пытаюсь вытереть лицо полой рубашки. Если бы Дедушка меня таким увидел, у него бы сердце разорвалось! Лидка смотрит на меня исподлобья.

— Да не расстраивайся ты так, — в конце концов говорит она. — Если хочешь, я тебе помогу.

— Это как же, интересно? — со злостью спрашиваю я, приглаживая волосы рукой.

— Нет, так ничего не выйдет. Их нужно расчесать. Но сначала — помыться. И еще надо постирать твою одежду.

Лидка смотрит на солнце, которое медленно опускается все ниже. Оно уже над кронами деревьев.

— У тебя еще что-нибудь есть? — спрашивает она.

— Из одежды? Есть вторая рубашка, свитер и куртка. И шапка.

— Хорошо, — кивает Лидка. — Сходи, возьми рубашку и возвращайся.