Столичный доктор. Том VIII (СИ). Страница 25

Генералъ Куроки

«Daily Telegraph» приводитъ извѣстную въ общихъ чертахъ біографію ген. Куроки и замѣчаетъ: «довольно любопытно, что ген. Куроки получилъ свое военное образованіе въ Россіи». Сколько извѣстно, японцевъ въ нашихъ военныхъ заведеніяхъ никогда не было.

Когда устаешь, кажется, стоит только прикоснуться к подушке, и вырубишься мгновенно. Как бы не так. Голова гудит, очищая любые мысли за ненадобностью, а сна нет. Ворочался, пытаясь найти такое положение, в котором будет удобно, но успеха не достиг. Согнешь ноги — не то, выпрямишь — через десяток секунд колени сами начинают подтягиваться к животу. Еще и пытаешься при этом не побеспокоить Агнесс, сопящую рядом. Когда нашел ту самую позу, в которой было наименее неудобно, начал считать. Не баранов, прыгающих через кустик, а швы. А что, знакомое дело: вот она, культя бедра конечности, уровень ампутации — нижняя треть, рутинная процедура. Формируем культю, и… один, два, три, укол, выкол, узелок, второй, повтор через пару сантиметров… Что-то умное мелькнуло в голове, но мозг быстро уничтожил чужеродное явление, и я уснул. Вернее, выключил сознание.

И почти сразу мягкий толчок в плечо вырвал меня из забытья. Перед глазами плясали мутные пятна, в ушах еще стоял тихий гул лампы, тщетно пытающейся разогнать темноту в операционной.

— Ваше сиятельство! Срочно! Поднимайтесь!

Голос Михеева, хриплый и тревожный, резал слух. Я сел, автоматически нашаривая одежду.

— Что стряслось? — Агнесс тоже проснулась.

— Опять прорыв? — поинтересовался я. — Везут раненых?

— Хуже, Евгений Александрович. Поручика привезли. Из Седьмого Сибирского. Разведка напоролась на засаду. Тяжелое ранение в голову. Без сознания. Капитан, что его доставил, говорит — почти не дышит. Нужна трепанация, я княжну тоже поднял.

Ясно. Все, что связано со вскрытием черепа — это тушите свет. Нейрохирургия — самая сложная сфера в медицине. А сейчас и вовсе в зачаточном состоянии.

Я потер лицо ладонями, пытаясь стряхнуть остатки сна. Голова гудела. Поручик… Волков номер два.

— Ждите, сейчас буду! Дорогая, спи, — я повернулся к привставшей Агнесс. — Это надолго.

Через пять минут, наскоро умывшись ледяной водой и натянув чистый, хоть и неглаженый халат, я уже стоял в смотровой. На носилках лежал молодой парень, лет двадцати двух, не больше. Бледный, с шумным и неритмичным дыханием. Не удивительно, что сопровождающие решили, будто он уже умирает. Остатки окровавленной повязки лежали в тазу. В правой теменной области овальная рана, с сантиметр диаметром, из которой сочилась темная кровь. Зрачки разного размера, правый расширен, реакции на свет почти нет. А левый ничего, без изменений. Классика внутричерепной гематомы с компрессией мозга. Ну, погнали.

— Докладывайте — обратился я княжне, которая сама держала тонометр.

— Пульс нитевидный, сто тридцать. Давление шестьдесят на сорок. Падает, — доложила Гедройц. — Шансов… Стоит ли его мучить, Евгений Александрович?

Ну да, трепанации нынешние хирурги не любят. Слишком малы шансы у больных. Вот бы включить машину времени, перенестись лет на тридцать пять вперед, и пригласить оттуда Николая Ниловича, только повзрослевшего и с опытом. Я бы при таком раскладе спокойно ушел спать. Но чего нет, того нет.

Интересно, где санитары? Врач Лихницкий бреет голову поручика, будто ему заняться больше нечем.

— Шансы будем создавать сами, Вера Игнатьевна, — оборвал я. — Наркоз не давать, бесполезно. Местная анестезия кокаином по линии разреза. Готовьте стол. Срочно! Мыться, раненого на стол! Будем проводить декомпрессионную трепанацию! Гедройц, Бурденко — ассистенты, оперирую я. Что с инструментами?

— Трепан, распатор Фарабефа, костные щипцы, все стерилизуется, — доложил Михеев. — Через пять минут, пока вы помоетесь, будет готово.

Трепан… даже название тяжеловесное. Массивная ручная коловоротная дрель с набором фрез. Неудобная штука, громоздкая. Пока просверлишь отверстие, можно состариться. Тем более, что у нас для него всего две фрезы, одна из которых наверняка тупая. Распатор я взял с собой по наитию, его сейчас редко применяют в полевых условиях. Но вот так бывает, где подручными материалами обходимся, а где по высшему классу работаем. И тут я вспомнил, какая умная мысль мелькнула в голове перед засыпанием. Проволочная пила Джильи! Они ведь лежат где-то в коробках, я сам туда положил сверток с ними! Ампутации можно проводить в два раза быстрее!

— Александр Васильевич, пока не забыл, запишите: пила Джильи, найти в грузе, заказать ручки, ввести в практику. Большими буквами и подчеркнуть трижды! Готовы инструменты? Начинаем!

Обработали поле, теперь крестообразный разрез. Быстро накладываем лигатуры — на волосистой части головы сосуды не спадаются при кровотечении, будет кровить, пока не закроешь. Распатором отделил надкостницу, быстро, будто масло на хлеб намазал. Аккуратно сверлим отверстие в области теменного бугра справа от раны. Скрипнула фреза, врезаясь в кость. Пошла белая костная пыль. Осторожно, чтобы не повредить твердую мозговую оболочку. Тем более, что кость в области ранения истончена, явный признак перелома. Еще немного… Есть! Отверстие готово… Расширяем его кусачками.

— Горячий воск! — скомандовал я.

Этого добра хоть вполне достаточно. С помощью воска будем останавливать кровотечение из кости. Теперь убираем костные отломки, пытаясь не повредить сосуды. Это вам не армейские развлечения с мытьем полов зубной щеткой, тут уровень повыше. Ну вот и очистили твердую мозговую оболочку — напряженную, синюшную. Гематома там, сомнений нет.

— Скальпель! Осторожно крестообразным разрезом вскрываем твердую мозговую…

Из-под разреза хлынула темная, густая кровь со сгустками. Гематома. Большая. Субдуральная, скорее всего.

— Отсос! Быстро! Убирайте сгустки! Ищите источник кровотечения! Еще отсос! Физраствор!

— Николай Нилович, с отсосом осторожнее, — предупредила Гедройц. — Одно неловкое движение, и половина мозга у вас в банке.

Я выругался про себя, промакивая операционное поле салфетками. Осушить до конца рану не получается. Пулю придется искать наощупь зажимом. Костный отломок, еще один… И ведь не оставишь на потом, надо вытаскивать сразу. Ага, вот она, в глубине теменной доли… цепляем… блин, соскользнул зажим! Сердце дернулось, будто меня по лбу стукнули. Еще попытка, и еще.

— Лоб мне вытрите! Физраствор еще, и отсос сразу! Сейчас достану!

Ну вот, готова, летит в таз. Некогда рассматривать.

— Вера Игнатьевна, ревизия раны. Лампу поправьте!

— Зажим! Тонкий! Осторожно… Дайте больше света! Лигатуру готовим!

Щелкнул зажим Пеана, перекрывая артерию. Кровотечение остановилось. Теперь — лигирование. Шелк… Игла… Аккуратно прошиваем… Затягиваем узел… Еще один, контрольный.

— Убирайте отсос. Смотрим. Сухо?

— Сухо, Евгений Александрович, — подтвердил Бурденко.

— Отлично. Промываем рану. Дренаж… Оболочку оставляем, шить не надо… Скобки на кожу… Все!

Операция закончилась. Поручик задышал ровнее, пульс стал пореже, давление начало расти. Наблюдать теперь. Если за сутки зрачки вернутся в норму, жить будет. Если не случится осложнений. А они будут: отек мозга как минимум. Именно поэтому мы оболочку не ушивали, и костный дефект не закрывали. Я снял перчатки, почувствовав, как по спине струится пот. Руки мелко дрожали от усталости и напряжения. Захотелось прямо по-михеевски накатить рюмашку. Но вдруг привезут еще одного такого поручика?

Сон был испорчен окончательно.

Вернулся в палатку, что служила мне «кабинетом». Зажёг керосиновую лампу. Спать расхотелось. Перед глазами всё ещё стояло бледное лицо поручика. Значит, снова днём придётся глушить недосып крепким чаем. И чем это отличается от михеевской «рюмки для бодрости»? Те же яйца, только в профиль. Он — по спирту, я — по кофеину. Оба держимся на стимуляторах, пока организм не сдаст. А конца этому безумию всё не видно…