Инженер Петра Великого 4 (СИ). Страница 39

— Да что вы, господа служивые, я ж для порядка интересуюсь, — он натянул на лицо маску радушия. — Время-то нынче неспокойное. Ну, раз государево дело, то счастливого пути.

Он развернул коня и, бросив на нас последний долгий взгляд, ускакал вместе со своей сворой.

Мы молча проводили их взглядом. Никто не проронил ни слова. Нам недвусмысленно дали понять: за нами следят. Нас ждут. Нам объявили войну еще до того, как мы добрались до поля боя. Эта встреча отрезвила.

Еще через неделю пути, на исходе дня, мы поднялись на высокий холм. И там, внизу, раскинулось бескрайнее море деревянных крыш, из которого, как острова, вырастали сотни золотых и синих маковок церквей.

Москва.

Глава 16

После Питера, застроенного под линейку, где все ровно и по-немецки, Москва навалилась всей своей сумбурной массой. Это какой-то живой организм, который веками рос сам по себе, куда глаза глядят. Кривые улочки, где рядом с боярскими палатами, похожими на расписные терема, в землю вросли почерневшие избы. Воздух — густой, с тысячами разнообразных ароматов — густая смесь капусты, печного дыма, конского пота и сырой земли. В общем, полный набор. Въезжали мы через Дорогомиловскую заставу, не по парадному, наши телеги тут же сели в непролазную осеннюю кашу.

У самого моста через реку нас уже поджидали — с десяток мужиков — хмурых, крепких, в добротных суконных кафтанах. Видно, что люди серьезные. Они даже дорогу не перегораживали, просто стояли в сторонке, но от одного их вида вся уличная суета вокруг как-то сама собой сдулась. Их главный, мужик средних лет с таким лицом, будто его из гранита вырубили, вышел вперед, когда к нему подъехал Орлов.

— Барон Смирнов? — это был не вопрос, а констатация факта.

— Он самый, — отозвался я, высовываясь из кареты.

— Тихон Никитич Стрешнев приказал встретить и проводить, — без всяких там «извольте видеть» доложил мужик. — Покои для вас и ваших людей в Кремле готовы.

Я про себя хмыкнул. Кремль? Еще чего. Лезть в это змеиное гнездо, где у каждой стены есть уши, а в каждом темном углу паутину плетут? Где людишки Демидова наверняка в любой приказ вхожи? Нет уж, спасибо. Брюс в Питере, конечно, советовал остановиться у этого Стрешнева — мол, человек надежный, доверенный, за всю Москву в отсутствие царя отвечает. Но я этого старика в глаза не видел, и лезть под крыло к незнакомому боярину, даже с лучшими рекомендациями, — дело рисковое.

— Передай Тихону Никитичу мою благодарность за заботу, — ответил я, вылезая из телеги и пытаясь отряхнуть с себя дорожную грязь. — Только не к лицу мне в царских палатах отираться. Мне бы куда поближе к железу да к огню. Ведите на Пушечный двор. Там и людям моим место найдется, и для груза моего особого.

Главный из встречавших смерил меня долгим взглядом. И мне показалось, что на его лице промелькнуло что-то похожее на уважение. Видать, ждал увидеть изнеженного щеголя, а тут какой-то перепачканный мужик, который вместо хорóм в мастерские просится.

— Будет сделано, ваше благородие, — он коротко кивнул. — Проводим.

Наш обоз, взятый под невидимую охрану этих молчаливых ребят, пополз вглубь города. Они как-то растворились в толпе, я кожей чувствовал их присутствие — будто нас взяли в невидимое, прочное кольцо, отсекая и любопытных зевак, и возможные неприятности. Пушечный двор оказался именно тем, что надо. По сути — крепость внутри крепости. Высоченные каменные стены, огромные дворы, где пахло углем и металлом, свои казармы и склады. Здесь я был дома. Здесь можно было дух перевести и спокойно готовиться к предстоящей битве.

Едва мы начали располагаться, и я отдал первые приказы насчет разгрузки моего драгоценного макета, как передо мной снова вырос тот же каменный мужик.

— Тихон Никитич ждут вас к вечеру. В своих палатах на Знаменке. За вами пришлют.

Разгрузились мы достаточно быстро. В пушечном дворе нашлось нам место, да и начальство тут вроде адекватное, правда в Питере сидит почему-то. А вечером за мной пришли. От встречи с московским начальником невместно было отказываться.

Палаты у Тихона Никитича Стрешнева оказались точь-в-точь как он сам — без лишнего золота, правда чувствуется порода. Все добротное, вековое, даже воздух какой-то пряный и пахнет воском от свечей. Сам Стрешнев, седой старик с умными, глубокими глазами, сидел по-простому, в кресле у камина. На столике — два серебряных кубка с вишневой наливкой. Никакой суеты, никакой лести. Пока я отряхивался с дороги, он встал мне навстречу, поприветствовал. Потом сел и смерил меня долгим, изучающим взглядом,

— Проходи, барон, присаживайся, — голос у него тихий, но с такой сталью внутри, что сразу понятно было, что человек привык приказывать. — А я уж не чаял тебя в Москве так скоро увидеть. Думал, в своем Игнатовском увяз, от дел не оторвешься.

Видимо, этот Стрешнев знает больше обо мне, чем я о нем.

Я плюхнулся в кресло напротив. В камине трещали дрова, блики плясали по огромной карте Московии на стене.

— Дела такие, Тихон Никитич, что сами в Первопрестольную пригнали, — уклончиво буркнул я, принимая кубок.

— Слыхал, — он усмехнулся в седые усы. — Про твою пикировку с уральским нашим самодержцем, с Демидовым. Хитро он тебя, лис, к себе на суд выманивает. Но это мы еще обсудим. Я тебя вот зачем позвал: хочу, чтоб ты, покуда здесь, в Москве, одно дело уяснил. А то, не ровен час, наломаешь таких дров, что нам потом с Брюсом не разгрести.

Интересное начало. Он отхлебнул из кубка, помолчал, собираясь с мыслями.

— Ты, Петр Алексеич, человек дела. Железо чуешь, машины твои — воистину диво. А вот в делах людских, в политике этой змеиной, ты, уж не обижайся на старика, пока как медведь в посудной лавке. Вломился, все горшки перебил, а зачем и почему — и сам не понял.

Я напрягся. Такого начала я не ожидал. За пару мгновений дважды удивил меня старик.

— Да ты не хмурься, — он поднял ладонь. — Я же не с укором. Я, напротив, восхищен. Только восхищение это, знаешь, с тревогой. Ты как камень, что с горы сорвался — шуму наделал, лавину за собой потащил. Только вот куда эта лавина дальше покатится, ты и сам не знаешь.

Он наклонился ко мне.

— Думаешь, ты шведский завод спалил? Пустое. Ты фитиль подложил под всю британскую корону. Граф Брюс, светлая голова, твои бумажки из Евле в оборот пустил. И наша дипломатия, которая годами как слепой щенок в двери тыкалась, вдруг за один месяц обросла клыками. Их посол, этот надутый индюк Эшворт, после разговора с Яковом Вилимовичем чуть не поседел.

Стрешнев театрально выдержал паузу, чтобы я прочувствовал момент.

— Выяснилось, что твой утопленник, капитан Ллиамах, был лишь служкой. А заправляли всем не их король с адмиралами, а целая свора знатнейших лордов из ихнего парламента. Ты ж, чай, ведаешь, что у них там не как у нас — слово государево закон, а вечная собачья свалка двух партий? Одни — тори, другие — виги. Как два волка в одной яме — грызутся насмерть. Так вот, бумаги твои, барон, угодили прямиком в это волчье логово.

Я внимательно слушал, и мои обрывочные знания из начинали трещать по швам. Война за испанское наследство… тори и виги… Что-то такое припоминаю. Тори — землевладельцы, консерваторы, за короля. Виги — купцы да банкиры, за парламент. Вся английская политика на этой их грызне и строилась.

— Так вот, хозяевами этого твоего пирата, — Стрешнев перешел почти на шепот, — оказались главные заправилы из партии тори. Харли, Сент-Джон… тебе эти имена ни о чем не говорят, а для Англии это все равно что наши Меншиков с Головкиным. Эти господа на словах радели о славе Британии, а на деле такую кормушку себе устроили — любо-дорого глядеть. Под шумок войны они втихаря от своего же короля и казны тащили из Швеции лучшую сталь за медяки. А потом, не удивлюсь, эту же сталь втридорога своему же флоту и продавали. Можешь ли вообразить, какой узел ты разрубил?