Учитель. Назад в СССР 4 (СИ). Страница 33

М-да, Лиза, дружочек, плохо у тебя с выдержкой. Прорывается твой стервозный характер, никуда от него не деться. Видать, слишком много влюбленный Егор тебе позволял, что ты вот так, походя, мужика, которого считаешь своим, мордой по столу пытаешь поелозить, унижая и оскорбляя при посторонних. И как Зверев такую диву вляпался, уму не приложу, вроде и характер у парня был, да и сам не дурак далеко. А вот поди ж ты, любовь зла, полюбишь и кикимору столичную.

— А что, Митрич, хорошая идея, не находите? — улыбнулся я растерявшемуся дядь Васе, который замер с чашкой в одной руке и куском сахара в другой.

— А? — очнулся Митрич.

— Говорю, с блюдца-то чай сподручней хлебать, — расширил я свою мысль.

— Эт точно, Ляксандрыч. Помню, бабка моя, она тока так и пила, с блдца-то. Говорила, так, мол, скуснее, — подтвердил Василь Дмитриевич, макнул сахар в кружку, отправил подмокшую сладость в рот и, довольный, запил чаем, все так же шумно и с громко.

— Вкуснее, — ошарашенно выпалили Лиза, во все глаза глядя на Митрича.

Я хмыкнул про себя: похоже, бывшая невеста Егора не догоняет, что мы с Василь Дмитриевичем теперь уже на пару над ней издеваемся. И нет, стыдно мне не было. Очень хотелось сделать все возможное, чтобы Баринова забыла обо мне, да и вообще мою фамилию и дорогу в мой дом раз и навсегда. И оставила все своим матримониальные планы по отношению к Звереву.

Надо, кстати, выяснить все-таки, зачем я ей так срочно понадобился, что она решила помириться, и за ради этого бросила своего перспективного дружка, которым хвасталась в письме к Егору.

— Чегой? — удивился Митрич, когда до него дошло, что Лизино слово «вкуснее» адресовала именно ему.

— Вы неправильно говорите, — ледяным тоном отчеканила Баринова. — Слова «скуснее» не существует. Есть слово вкуснее. Так понятней?

— А, вона чего, — улыбнулся Митрич. — Ты, чего, тоже учителка, как наш Ляксандрыч, что ли? А по какому предмету, никак по русскому? А?

— Нет, — процедила Баринова и демонстративно уставилась на меня, требуя всем видом избавить ее от общения с непонятным товарищем. Я проигнорировал призыв.

— Ты, дочка, на меня не обижайся, старый я, поздно мне переучиваться-то, а чай пить мне вот так-то скуснее. Вкусно — это жеж оно всегда. А чай — оно скуснее вприкусочку, разницу чуешь? — дядь Вася подмигнул опешившей Лихе, снова шумно отхлебнул из кружки. — Не чуешь, эх, — огорчился сосед, посверлив Баринову взглядом. — Так, говоришь, чего, рассталися? Никак, мириться приехала? — озадаченно покрутив головой, поинтересовался Митрич.

Ответа дядь Вася не дождался и уточнил у меня:

— А ты что ж, Ляксандрыч? Мириться будешь?

— Оно мне надо? Оно мне не надо. Да и не ссорились мы, расстались как цивилизованные люди, — ухмыльнулся я, выбрал из коробочки очередной кусок сахару, макнул в чай и с удовольствием схрумкал на глазах у изумлённой столичной публики.

— Егор… — практически простонала Лизавета, прикрыв ресницы. — Ай! — тут же вскрикнула девчонка.

— Что такое? — всполошился Митрич, ставя чашку на стол. — Мыша, что ли, заприметила? Так вроде жеж нету их у Ляксандрыча.

— Тут есть мыши? — вскрикнула Баринова, поджимая ноги и тут же прохныкала. — Нога-а-а-а… Бо-о-льно!

— Чего нога-то? — не понял дядь Вася. — Ляксандрыч, чего надо? Докторшу? Так я мигом метнусь. Ты скажи, сынок! — разволновался Василий Дмитриевич.

— Ничего не надо, дядь Вася. Гражданка в туалете ногу подвернула, вот, видать, вспомнила, что болит, — усмехнулся я.

— Егор! Как ты можешь! Ты раньше не был таким… жестоким! — практически всхлипнула Баринова, кривясь от боли то ли по-настоящему, то ли играя. — Мне правда больно… Пожалуйста, сделай что-нибудь.

— Так чего, Ляксандрыч, сбегать за фельдшерицей-то? — уточнил Митрич.

— Не надо, дядь Вася. Бинтом перемотаю, йодом намажу, к утру пройдет. Перелома и вывиха нет, значит, просто неудачно встала. Синяка, я смотрю, тоже нет, да и припухлость, если и есть, то едва заметная, — прокомментировал я.

— Это да, это понятно, — важно покивал дядь Вася. — Так я чего приходил-то… Завтрева выходной, я там кой-чего раздобыл, надобно глянуть да и к Бороде в мастерские. Времечко-от оно жеж летит. Поджимает. Конструкцию-то надобно на колеса ставить.

— Достали, значит? Это хорошо, — крикнул я из комнаты, роясь в шкафу в поисках коробки, в которой хранил всякое разное для первой помощи.

За август чего только не насобиралось, когда пацаны и девочки в моем дворе готовились к первому сентября. Бинт и йод с зеленкой точно были. Может, зеленкой разукрасить Баринову? Быстрее сбежит.

— Так-то да, — ответил Митрич. — Так чего, Ляксандрыч мы завтра тадысь с Григоричем сами? Гости у тебя, — хитро добавил дядь Вася.

— Да какие гости, сегодня же и съедут, — отозвался я. — Кстати, Василий Дмитриевич, а не возьмешь к себе на ночевку дорогую гостью из столицы? Оно не с руки незамужней девице у холостого парня в дому ночевать. Да и кровать у меня одна.

— А матрасик? — удивился Митрич и тут же виновато прикусил язык. — Так возьму, отчего жеж не взять. Девка молодая, справная, поди, не храпит? Не то что моя бабка, — оглядев Баринову с головы до ног, выдал Беспалов.

— Что? Егор! Я к нему не пойду! — запротестовала Лиха. — Ой… у меня нога очень болит! Егор! Я у тебя переночую, нам надо поговорить! Я не хочу к чужим людям! Егор! Пожалуйста! Я уеду, завтра! Давай мы вместе уедем! Егор!

— Ну, последнее вряд ли, — ласково улыбнулся Бариновой. — Ты забыла, дорогая, я здесь на отработке. Уезжать мне еще рано. Так что уедешь ты одна. И, надеюсь больше не вернешься, — отчетливо добавил я.

— Егор! Ну, зачем ты так! Вот поговорим и тогда решим! — взволнованно заявила Лизавета.

— Так чего, Ляксандрыч. — перебил Митрич Баринову. — Забираю гость-то? Поздно жеж. И это, насчет завтерева.

— Завтра все по плану, дядь Вася. Как и договаривались, встречаемся в обед у Степана Григорьевича в мастерской.

— А я? — возмущенно пискнула Лиза.

— А ты надеюсь, к обеду уже будешь ехать в автобусе в Новосибирск, — отчеканил в ответ.

— Но… у меня нога болит, Егор! Как поеду одна? — снова залепетала Баринова. — Мне, правда, больно.

— Сейчас исправим, — заверил я. — Снимай колготки, — приказал Лизавете.

— Что? — охнула гостья и густо покраснела, зыркая из-под ресниц то на меня, то на Митрича.

— Ляксандрыч, ты это… ну… не смущай девку-то… вона, зацвела как маков цвет, — хмыкнул дядь Вася. — Так чего, оставляешь, значится у себя что ли? Или ко мне ведем? Машка радая будет. Давненько у нас гостей-то не бывало.

— Егор! Я тебя прощу! Умоляю! Требую, в конце концов! — вскрикнула Елизавета Юрьевна, испуганно глядя на меня.

— Требуешь? — удивился я. — Это по какому такому праву?

— Прости, пожалуйста, — ту же защебетал столичная гостья. — Я… волнуюсь… и нога… все эта кутерьма… мне плохо… воды! А-а-ах…. — залепетала Лиза и начала заваливаться со стула.

— Эк ее пробрало, — крякну дядь Вася, с удовольствием наблюдая за третьим актом хорошо подготовленного спектаклем. — Ох ты, ж ёк-макарёк! Ляксандрыч, лови, падает жеж, — охнул Митрич, дернувшись со стула.

Я успел первым, не дал гостье свалиться на пол.

Глава 16

— Евпатий коловратий, ох, ты ж, чего творится-то, — заохал Митрич, наблюдая за тем, как я подхватил падающую Елизавету. — И чего это с ней, а, Ляксандрыч? И куда теперь её? Может, это… скорую вызвать? Эй, девка, ты там чего, окочурилась, или жива?

Митрич подошёл поближе и потыкал заскорузлым пальцем Елизавету в ногу. Баринова не подавала признаков жизни. Судя по дыханию, обмороком тут и не пахло, Лизавета просто усиленно делала вид, что ей совсем нехорошо. Ну да ладно. Упала, так упала, будем лечить. Где-то у меня вроде нашатырь завалялся, сейчас оживим.

— Так чего, Ляксандрыч, фельдшерицу звать? — волновался Митрич.

— Нет, Василий Дмитриевич, говорю же, сами справимся, — отмахнулся я от предложения дядь Васи. — Шторку мне придержите, пожалуйста — попросил соседка.