Ленька-активист (СИ). Страница 8

— Любую, товарищ председатель! — горячо воскликнул я. — Какую поручите! Мы можем улицы подметать, мусор убирать. Можем в больнице помогать — полы мыть, больным воду носить. Можем на огородах общественных работать — полоть, поливать. Дрова пилить для школы или для столовой. Да мало ли работы в городе, где мужских рук не хватает, потому что все на фронте? Мы — не белоручки, работы не боимся!

— Хм… — Фирсов снова задумался. — Идея, конечно, не лишена смысла. Беспризорников в городе действительно много, и это — проблема. А если их организовать, направить их энергию в полезное русло… Может, и толк какой выйдет.

Он остановился, посмотрел на меня в упор.

— Ладно, командир. Убедил. Напишу в губком, чтобы ваш «пионерский отряд имени Парижской Коммуны» признали официально. Пайки выделим, и дел вам найдем. Город у нас запущенный, после всех этих… властей, — он выразительно хмыкнул, — дел невпроворот. Будете помогать городскому хозяйству. Но, — он поднял палец, — нужен будет над вами старший. Взрослый человек, который будет за вас отвечать, за дисциплину, за порядок. А то я вас знаю, сорванцов — без присмотра чего только не натворите!

Старший… Это было неожиданно, но, в общем-то, логично. Кто-то должен был нести ответственность. Но абы кого видеть над собой, какого-нибудь назначенного ревкомом чинушу, который будет только командовать и мешать, мне совсем не хотелось. И тут я вспомнил про рабочего Свиридова. Завод почти не работал, и он, несмотря на награды за уничтоженный бронепоезд, перебивался теперь случайными заработками. Вот кто мог бы стать для нас настоящим наставником и защитником!

— Товарищ председатель, — сказал я решительно. — Есть у меня на примете такой человек. Свиридов Иван Евграфович. Рабочий с Днепровского завода, инструментальщик. Человек уважаемый, подпольщик. Он сейчас не у дел. Он бы мог нашим отрядом руководить. И мы бы его слушались.

Фирсов кивнул.

— Свиридов… Знаю такого. Хороший мужик. Что ж, кандидатура подходящая. Присылай его ко мне завтра, поговорим. А ты, командир, — он снова посмотрел на меня, и в его глазах мелькнула усмешка, — заходи тоже. Будем составлять план работы для ваших… пионеров.

— Есть, товарищ председатель! — гаркнул я, чувствуя, как от радости и гордости у меня перехватывает дыхание. — Не подведем!

Жизнь нашего «пионерского отряда» круто изменилась. Нас признали, дали работу. Со Свиридовым я, хоть и не без труда, но договорился. Зайдя к нему в тот же вечер, рассказал весь расклад, и слезно попросил:

— Иван Евграфович, помоги ты нам, ради Христа. Возглавь, хотя бы временно, нашу коммуну!

— Лёнька, ты что, очумел? Да какой я тебе педагог? — возмутился поначалу Свиридов.

— Да мне, главное дело, чтобы перед начальством нас представлять. А так-то я сам с ними возиться буду!

— А ну как натворите чего?

— Да что они натворят, хуже обычного беспризорного баловства? Ну, стащат что-нибудь — так накажем!

В конце концов, Свиридов согласился. Он был человеком строгим, но справедливым, и ребята его уважали и слушались. Сам Иван Евграфович получил паек совслужащего, и, кажется, был вполне этим доволен. Надо сказать, что среди подростков он очень быстро завоевал авторитет: рассудительный и спокойный, а главное — очень мастеровитый, умеющий изготовить что угодно, Иван Евграфович вскоре стал примером для подражания у ребят. Несколько раз мы устраивали натуральные экскурсии по заводу, где он много рассказывал про его работу — про гигантские прокатные станы, мощные паровые молоты, прессы, бесконечно-длинные вальцы, огромные, ныне потухшие домны и мартены. Его слушали, открыв рот: для этих, по большей части деревенских ребят, увиденное казалось каким-то чудом, обителью гигантов, способных творить невообразимые простым смертным вещи.

Но эти «экскурсии» бывали все больше в выходные. В будние же дни мы работали с утра до вечера. Подметали улицы, убирали мусор, который скопился за годы разрухи, чинили заборы, помогали на огородах. Наша «водовозочка» теперь доставляла воду не только частным лицам, но и в городскую больницу, и в столовую, где кормили раненых красноармейцев. За работу мы получали паек — хлеб, пшено, иногда немного картошки или свеклы. Это было немного… но это было хоть что-то, а в это голодное время не стоило пренебрегать ничем.

На какое–то время все «устаканилось». Наша коммуна потихоньку росла, и я все чаще задумывался о дальнейших путях ее (и моего) развития. Что дальше? Посвящать свою жизнь борьбе с беспризорностью я не собирался. Кроме того, педагогических знаний у меня не было совершенно. Вот бы передать все это дело толковому специалисту! И тут я все чаще вспоминал о Макаренко. Этот знаменитый педагог, который, как я знал из своей прошлой жизни, именно в эти годы где-то на Украине создавал свою знаменитую колонию для беспризорников, творил чудеса, превращая малолетних преступников и бродяг в настоящих тружеников и патриотов. Его система воспитания, основанная на труде, коллективизме, самоуправлении — вот что нам было нужно! Но где его искать, этого Макаренко, как на него выйти? Украина большая — может, он сейчас где-нибудь под Харьковом? Да и как объяснить здесь, в Каменском ревкоме, кто он такой и почему его опыт так важен для нас? Ведь в этой реальности он был еще никому не известен.

Размышляя обо всем этом, я все чаще заходил в ревком, в отдел Фотиевой. Теперь она встречала меня уже не так враждебно, даже с некоторой долей уважения. Ее звали Вера Ильинична. Она была заведующей отделом народного образования, или сокращенно — наробразом. Я рассказывал ей о наших «пионерских» успехах, делился планами, осторожно закидывал удочку насчет организации учебы для наших ребят. Она слушала, вздыхала, обещала подумать, помочь.

И вот однажды, когда я пришел в очередной раз, она вдруг произнесла:

— Знаешь, Лёня, тут такое дело… Из Екатеринослава пришло распоряжение. Губернский детский дом там совсем задыхается: мест нет, да еще дети болеют. Тиф у них обнаружился. И вот теперь они хотят хотя бы часть из них «сбыть» по уездам, распределить по местным приютам, если таковые имеются. Нам, в Каменское, тоже предлагают взять человек двадцать-тридцать. Куда их девать — ума не приложу. Наш-то «пионерский дом» тоже не резиновый. Но, может, что и придумаем. Я вот собираюсь на днях в Екатеринослав, посмотреть, что там за дети, в каких условиях они содержатся, да и вообще, обстановку разведать.

Услышав слово «тиф», страшное в годы Гражданской войны, я поначалу даже растерялся.

— Так, Вера Ильинична, а как так-то? Это нам тифозных, что ли, пришлют? Да они же нам всех позаражают!

— Нет, Леня. Ты не понял. Пришлют как раз здоровых, а сам детдом закроют на карантин.

Немного успокоившись, я начал обдумывать положение, и тут у меня внутри все встрепенулось. Екатеринослав! Губернский центр! Может быть, там я смогу что-то узнать о Макаренко? Или, по крайней мере, о других подобных колониях? Да и у губкомовского начальства на глазах помаячить бы не мешало!

— Вера Ильинична, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал солидно, «по-взрослому», и не дрожал от волнения. — А можно мне с вами? Ну, в Екатеринослав? Я бы тоже посмотрел, как там детские дома организованы. Может, что полезное для нашего отряда почерпну. Да и с детьми бы познакомился, которых к нам пришлют. Помог бы вам выбрать самых… подходящих.

Фотиева удивленно посмотрела на меня.

— Тебе-то зачем это? Дел, что ли, в Каменском мало?

— Мало, Вера Ильинична, — не моргнув глазом, соврал я. — Хочется опыта набраться, посмотреть, как другие работают. Мы ведь только начинаем, а там, в губернии, наверняка уже все налажено. Да и просто, — я немного смутился, — интересно.

Она подумала, потом махнула рукой.

— А, ладно, езжай. Все равно одной скучно. Да и помощь твоя, может, и пригодится. Только учти, поездка казенная, на роскошь не рассчитывай. И харчи свои бери, если есть что!

Глава 4

Поездка в Екатеринослав с Верой Ильиничной обещала быть непростой с самого начала. Пробиться в поезд в те времена было целым искусством, сродни штурму вражеской крепости. Станция в Каменском, да и в любом другом городе, в часы отхода редких, как манна небесная, поездов, превращалась в бурлящий котел человеческих страстей. Выбравшись на перрон, мы увидели уже привычную картину: у каждого вагона — ревущая, напирающая толпа, и измученные чекисты, пытающиеся хоть как-то сдержать этот людской поток.