Ленька-активист (СИ). Страница 6

— Дядько Петро, сосед наш, — рассказывал Митька, шмыгая носом и вытирая слезы тыльной стороной поворота, — мне раньши хлиба давав, такой добрый був… А теперь каждый раз: «Иди, Митько, куда очи дивляться. У мене самого дити голодныи».

И Митька пошел «куда глаза смотрят». Разумеется, в ближайший город. Ему, как и многим деревенским мальчишкам, казалось, что в городе жизнь сытнее, можно найти работу, прокормиться. Но и тут он никому не нужен. Ночевал, где придется — в брошенных домах, поврежденных артобстрелом, под перевернутыми лодками на берегу, зарываясь в старое, прелое сено. Пил теплую, мутную воду из Днепра. А вот с едой было совсем плохо. Попрошайничая, много не добудешь — кто теперь подаст, когда каждый кусок хлеба на счету? Работы не было и для взрослых мужчин, не то что для десятилетних мальчишек. Вот и дошел до воровства.

— Ладно, Митька, — сказал я, когда он закончил свой грустный рассказ. — Не плачь, слезами горю не поможешь. Что-нибудь придумаем.

— А что мы можем сделать? — растерянно спросил Костик, ковыряя босой ногой сухой землей. — К себе его не возьмешь, у самих дома — шаром покати, мамка и так не знает, чем нас кормить.

— Может, в детский дом его пристроить? — предложил Гнатка.

— А это мысль! — обрадовался я. — Детский дом — это тема! Пойдем, Митька, отведем тебя туда. Там и накормят, и оденут, и в школу будешь ходить.

Митька робко поднял на меня глаза, в которых мелькнула слабая искорка надежды.

— А там драться не будут? — с опаской спросил он.

— Да что ты, — усмехнулся я, стараясь делать вид, что верю в свои слова. — Там хорошие тети работают. Все будет хорошо, вот увидишь!

Конечно же, я догадывался, что жизнь в детдоме времен Гражданской войны — нифига не сахар. Но нужно было как-то успокоить пацана, дать ему какую-нибудь надежду.

Мы решили отложить полив на потом, теперь важнее было пристроить Митьку. Я взял его за худенькую узкую руку, пахнущую рыбой, и мы зашагали в город, к управе, в которой помещался ревком.

Местная власть располагалась все в том же старом, двухэтажном здании — бывшем купеческом особняке, покрытом облупившейся желтой штукатуркой со следами от пуль и пыльными, засиженными мухами окнами. После нескольких месяцев у власти большевики больше не ставили у входа часового, так что попасть внутрь не было проблемой.

Внутри было шумно, пахло типографской краской и махорочным дымом. По темным, крытым скрипучим паркетом коридорам сновали люди с обеспокоенными, усталыми лицами в потертых кожаных куртках, выцветших гимнастерках. Тут же было и несколько служащих-женщин в ситцевых платьях.

— Извините, граждане, а где найти отдел призрения беспризорных? — спросил я у первого попавшегося совслужащего, лысеющего товарища с пышными усами.

— Вам к Фотиевой, крайний кабинет справа! — ткнул он рукой в нужную сторону и заспешил дальше по своим канцелярским делам.

Мы без труда нашли нужный кабинет — узкую как гроб комнату с одним окном, выходившим во двор, где пышно цвела акация. За столом, заваленным кипами бумаг, сидела женщина неопределенного возраста, с бледным, невыспавшимся лицом, в простом ситцевом платье, с небрежно повязанной красной косынкой на голове. Она что-то быстро писала, макая перо в чернильницу-непроливайку. Митька забоялся заходить и остался на улице, так что зашли лишь мы втроем.

— Вам, чего ребята?

— Вы — Фотиева? Значит, мы к вам. Мальчонку в приют хотим определить! — сообщил я, протискиваясь в дверь.

Чиновница выслушала нас без особого интереса.

— Да, мальчик, — сказала она, когда я закончил, — таких, как этот твой Митька, сейчас — пруд пруди. Беспризорников вокруг — море! Только детского дома у нас нет. Ближайший — в Екатеринославе, и он переполнен сверх всякой меры. Рассчитан на пятьдесят человек, а там их уже больше ста пятидесяти! Была я там — ужас, что твориться! Спят вповалку на полу, в коридорах, на лестницах. Кормят, чем придется, чаще всего — пшенной кашей на воде да пустыми щами. Одежды нет, обуви нет, болезни всякие — тиф, дизентерия, чесотка… В общем, сказали они больше им никого не присылать!

— Так что, вы его не возьмете? — с досадой спросил я.

— Ну, запишу его в свою очередь. Может, через какое-то время место и освободится, если кто-нибудь из тамошних «постояльцев» сбежит или помрет. Но, честно говоря, мальчик, — она посмотрела на меня усталыми, выцветшими глазами, — не уверена я, что для него там лучше будет, чем на воле. У нас там, знаешь свои законы. Старшие младших обижают, последнее отбирают, и еду, и одежду. Воспитатели с ног сбиваются, а толку мало. Народ там скверный — и воришки, и хулиганы…

— Ладно, мы подумаем — хмуро ответил я, кивнул друзьям, и мы вышли обратно на запыленную улицу, чувствуя себя в тупике. Нда… Не все проблемы можно решить наганом!

— Ну и что делать будем? — спросил меня Коська. — Запишем, может, в детдом? Вдруг он там ко двору придется?

— Нет, — сказал я, глядя я вдоль пыльной, раскаленной улицы. — В Екатеринославе мы его не отправим. Пропадет он там.

— А что же делать? — Костик растерянно посмотрел на меня. — Не можем же мы его вечно с собой таскать!

— Нужно что-то придумать здесь, в Каменском, — нахмурился Гнатка. — Может, все-таки есть какой-нибудь приют? Церковный там, или еще какой?

Но такого приюта не было. Вот если его самим создать… Но кто нас, малолетних подростков, слушать будет? Пошлют, как эта Фотиева, и всего делов. Это не Макаренко, который за детдомовцев радел и целую систему их воспитания создал.

Макаренко! — прострелила меня мысль. — Вот кто точно смог бы нам помочь. Но как на него выйти-то? И пока выйдем, Митьке все равно надо где-то жить. Но сама идея хорошая. К тому же Макаренко создавал самоуправляемый детский дом. Может, начать самим такой делать? Детдом, где дети будут не только жить, но и работать, учиться, и вырасти чем-то более полезным для общества, чем воры и проститутки.

— Слушайте, ребята, — остановился я так резко, что Гнатка, не ожидавший этого, налетел на меня сзади. — А что, если нам самим… устроить детский дом? Прямо здесь, в Каменском!

Гнатка и Костик удивленно посмотрели на меня, потом друг на друга, потом — снова на меня.

— Ты что, Лень, с ума сошел? — первым пришел к себе Костик. — Какой детский дом? Мы и сами-то не сильно взрослые! Это же надо как-то устроить? И чем мы их будем кормить?

— А мы не будем просить, мы будем предлагать! — горячо возразил я, чувствуя, как идея захватывает меня все сильнее. — Создадим не просто приют, а… трудовую колонию! Для беспризорников. Таких, как Митька. Их ведь в городе полно! Мы их заберем, дадим пропитание. Поможем им обустроиться, наладить быт. А потом мы организуем их в отряды помощи! Будем помогать и Советской власти, и жителям города. Воду таскать, дрова пилить, в огородах работать, мусор убирать. И за это мы потребуем от властей помощи! Продуктами, одеждой, ну и там все такое. Это будет не попрошайничество, а сотрудничество! Мы — работа, они — снабжение. И назовем наш отряд… — я чувствовал, что меня понесло, но остановиться уже не мог. — «Пионеры»! Ну, то есть — первопроходцы. Как вам?

Гнатка и Костик слушали меня, открыв рты. Конечно, они недоумевали: идея показалась им, наверное, совершенно фантастической. Но потом, когда я продолжал рассказывать, расписывая все выгоды и перспективы, в их глазах зажегся интерес. Мальчишеская жажда приключений, желание быть активными, да и просто человеческое сочувствие к такому же, как Митька, потихоньку взяло свое.

— А что, — сказал Гнатка, почесав в затылке под своей выгоревшей кепчонкой. — Может, и выйдет что-нибудь путное. Все лучше, чем слоняться без дел да с голоду пухнуть.

— Но где мы это все сделаем? В шалаше? — скептически спросил Коська. Но меня уже было не остановить.

— Да ладно! Что у нас в Каменском, домов пустых нету? Вон, Митька же рассказывал, где он иногда ночевал! Приберемся там, марафет наведем, и можно жить.

Идею мои все же приняли, теперь осталось ее лишь воплотить. А как о нас люди заговорят, можно уже и в ревком идти — требовать (именно требовать, ведь система будет работать) — поставить нас на учет и хоть какое-то довольствие выделять. Если… нет, когда все получится, это станет одной из первых моих ступенек к власти. Покажу себя организатором, который продолжает содействовать в помощи простому народу, да еще и детей воспитывает. Ну и совесть моя будет чиста — хорошее же дело задумали!