Королевы и монстры. Яд. Страница 12

– А вдруг у него ЗПП?

Она тяжело и выразительно вздыхает.

– Слышала о такой новомодной штуке – презерватив? Детишки из-за них просто с ума посходили!

– С презервативом все равно можно заразиться.

– Ладно. Я сдаюсь. Наслаждайся своим целибатом. Пусть другие упиваются многообразием сексуальной жизни с самыми неподходящими партнерами как нормальные люди.

Какое-то время мы молчим, но тут Слоан говорит:

– О. Я поняла. Ты боишься не того, что у вас не возникнет эмоциональной привязанности, ты боишься… что она возникнет.

Я уже открываю рот, чтобы удариться в пламенные возражения, но вместо этого серьезно задумываюсь.

– Он первый мужчина, вызвавший у меня подобную реакцию со времен Дэвида. Остальные парни, с которыми я встречалась, были скорее как братья. То есть я считала их милыми и мне нравилось проводить с ними время, но не более. Тусоваться с любым из них мне доставляло такое же удовольствие, как сидеть дома с Моджо. И у меня точно не возникало желания с ними спать. С ними просто было… спокойно. Но Кейдж как будто разогнал мою эндокринную систему до максимума. Тогда, на парковке, казалось, что ко мне подключили электроды и заряжают током, как чудовище Франкенштейна. И это при том, что я его едва знаю.

– Ты не влюбишься в него, если вы пару-тройку раз переспите.

– Ты уверена? Потому что именно такие отвратительные вещи со мной обычно и случаются.

– А-а-а! Ты сама-то себя слышишь?

– Я просто говорю.

– А я просто говорю, что нельзя всю оставшуюся жизнь бояться того, что может произойти! Ну и что, если у тебя проснутся к нему чувства после секса? Что такого? Он вернется к своей жизни, ты – к своей, и ничего не изменится, только у тебя останутся приятные воспоминания и приятно ноющая вагина. Ничто не ранит тебя сильнее, чем то, что уже случилось. Ты пережила худшее из того, что только можно представить. Время снова начать жить. Хочешь, чтобы через двадцать лет мы вели такие же разговоры?

Мы обе тяжело дышим, пока я не отвечаю:

– Нет.

Слоан горестно выдыхает.

– Ладно. Я сейчас кое-что скажу. Будет неприятно.

– Неприятнее того, что ты уже наговорила?

– Дэвид умер, Нат. Он мертв.

Эта фраза во всей своей окончательности повисает в воздухе. У меня внутри что-то сжимается, и я изо всех сил пытаюсь не расплакаться.

Ее голос смягчается.

– Вряд ли есть другое объяснение. Он не мог сознательно тебя бросить, Нат, потому что любил до безумия. Его не похитили инопланетяне и не обработали сектанты. Он поехал на велосипеде в горы и погиб. Сорвался и упал в ущелье. Вот и все.

Мой голос ломается, когда я отвечаю:

– Он был отличным спортсменом. Маршрут знал как свои пять пальцев. Он ездил там миллион раз. Погода была идеальная…

– И все это не уберегает от несчастных случаев, – тихо говорит Слоан. – Дэвид оставил дома кошелек и ключи. Он не ушел навсегда и не пытался исчезнуть. Деньги на его банковском счету остались нетронуты. Как и на кредитках. Ты же знаешь, что полиция не нашла никаких признаков преступления или левых схем. Мне очень жаль, детка, и я тебя очень люблю, но Дэвид не вернется. Хотя ему бы ужасно не понравилось то, что ты творишь с собой.

Я сдаюсь под натиском подступающих слез. Они беззвучно скользят по моим щекам, оставляя обжигающие следы, и капают с подбородка на рубашку.

Даже не буду вытирать их с лица – кто меня видит, кроме собаки?

Я закрываю глаза и шепчу:

– Я все еще слышу его голос. Все еще чувствую его прикосновения. Все еще отчетливо помню его улыбку, когда он поехал кататься в горы перед репетицией свадебного ужина. Мне кажется… – Я вздыхаю, и у меня колет в груди. – Мне кажется, будто он еще здесь. Как я смогу быть с кем-то другим, если это ощущается как измена?

Слоан сочувственно протягивает:

– Ох, милая…

– Я понимаю, это глупо.

– Это не глупо. Это благородно, романтично, но, к сожалению, абсолютно неоправданно. Это память о Дэвиде ты, как тебе кажется, предашь, а не самого Дэвида. Мы обе знаем, что он хотел только одного: чтобы ты была счастлива. А такого он тебе точно бы не пожелал. Ты гораздо больше почтишь его память, став счастливой, а не застряв на одном месте.

У меня дрожит нижняя губа. Голос ломается.

– Черт возьми. Почему ты всегда должна быть права?

А потом я окончательно срываюсь и начинаю всхлипывать.

– Я еду. Буду в десять.

– Нет! Пожалуйста, не надо. Я должна… – Попытка вздохнуть приводит лишь к серии прерывистых всхлипываний. – Должна двигаться дальше, и в том числе это означает, что мне надо перестать воспринимать тебя как животину для эмоциональной поддержки.

– Могла бы сказать просто «жилетку», – сухо реагирует Слоан.

– Нет, это не передает смысл. К тому же мне нравится представлять тебя большой зеленой игуаной, которую я беру с собой в самолеты.

– Игуаной? Я чертова рептилия? Почему я не могу быть маленьким милым песиком?

– Либо она, либо сиамская кошка. Я решила, что ты выберешь игуану.

Посмеиваясь, подруга отвечает:

– По крайней мере, ты не растеряла чувство юмора.

Я вытираю нос рукавом рубашки и шумно вздыхаю.

– Спасибо, Сло. Мне ужасно не понравилось то, что ты сейчас сказала, но спасибо. Ты – единственная, кто не ходит вокруг меня на цыпочках, будто я стеклянная.

– Ты моя лучшая подруга. Я люблю тебя больше, чем некоторых членов семьи. И любую суку за тебя порву. Не забывай об этом.

Я не могу удержаться от смеха.

– Теперь мы можем повесить трубку? – спрашивает она.

– Да, – говорю я, посмеиваясь. – Можем.

– И ты сейчас пойдешь стучаться в соседнюю дверь, чтобы оторваться с этим достойнейшим представителем мужского рода?

– Нет, но моя вагина благодарит тебя за беспокойство.

– Ладно, только не жалуйся, если у следующего твоего ухажера будут генитальные бородавки и убийственный запах изо рта.

– Спасибо за твою веру в меня.

– Пожалуйста. Созвонимся завтра?

– Ага. До скорого.

– Можешь еще позвонить, если вдруг случайно соскользнешь и упадешь с огромного чле…

– Пока!

Я с улыбкой вешаю трубку. Только со Слоан можно перейти с рыданий на смех за какую-то минуту.

Встретить ее было удачей. И у меня есть тревожное подозрение, что за все эти годы Слоан стала для меня чем-то большим, чем просто лучшей подружкой и плечом, в которое можно поплакаться. Она спасла мою жизнь.

Звонок в дверь отвлекает меня от этих мыслей. Я хватаю коробку салфеток со столика, вытираю нос, приглаживаю волосы и пытаюсь прикинуться нормально функционирующим взрослым человеком.

Я подхожу к двери, смотрю через глазок и вижу на пороге молодого незнакомого парня с белым конвертом в руках.

Когда я открываю дверь, он спрашивает:

– Натали Питерсон?

– Да, это я.

– Здравствуйте, я Джош Харрис. Мой отец владеет апартаментами «Торнвуд» в Лейкшоре.

Я замираю и перестаю дышать. Кровь леденеет.

Дэвид жил в Торнвуде, когда пропал.

– Да? – удается прохрипеть мне.

– Мы тут делали капитальный ремонт: крыша, много работы с отделкой. Знаете, прошлая зима была суровой…

– И? – перебиваю я срывающимся голосом.

– И мы нашли это, – он протягивает мне конверт.

Я смотрю на конверт выпученными и полными ужаса глазами, как будто там бомба.

Джош робко продолжает:

– Эм, папа рассказывал мне, что случилось. С вами. Меня тогда тут не было, я жил с мамой в Денвере. Родители в разводе, так что… – Явно смущаясь, он откашливается. – В общем, этот конверт застрял между стеной и почтовым ящиком в лобби. Знаете, такие, которые открываются спереди?

Он ждет какого-то ответа, но я потеряла дар речи.

На конверте написаны мое имя и адрес. Это почерк Дэвида.

Кажется, меня сейчас стошнит.

– Мы не очень понимаем, что случилось. Ну, ящик для отправки почты был довольно потрепанный. Там была дырка в том месте, где он проржавел, так что… Видимо, конверт просто завалился в щель и застрял. Мы нашли его, когда стали менять ящики.