Космонавт. Том 2 (СИ). Страница 25

Двадцать четвёртое октября 1960 года — катастрофа на Байконуре. Взрыв ракеты Р-16 за пятнадцать минут до старта. Почти сотня потерянных жизней, включая главного маршала артиллерии Неделина. Большое количество раненых. Это чёрный день в космической отрасли СССР. И если отец имел отношение к этому проекту, его перевод мог быть не повышением, а ссылкой. Или попыткой спасти его от чистки.

И, если мои догадки верны, отец пытался предотвратить катастрофу. То есть он предвидел неполадки и докладывал наверх, но ему отказывали по каким-то причинам. Кто и почему — непонятно. Да и я могу ошибаться. Но, думаю, я мыслю в верном направлении.

Я перечертил спорную схему на кальку, а сам блокнот спрятал под фанерное дно чемодана. Теперь мои мысли выстраивались в логическую цепь: грабители искали не просто документы. Им нужны были именно компрометирующие материалы. Значит, кто-то хотел замести следы. Или подготовить почву для новой аварии, списав её на старые ошибки. В общем, этих «или» у меня было много. Теперь мне ещё больше хотелось взглянуть на документы из-за которых нас едва не убили.

Спустя три дня после нападения грабителей, ко мне домой заявился Ершов. Официальной причиной визита значилось сообщение о переводе отца в санаторий закрытого типа под Казанью. А неофициально у Ершова были другие цели.

— Ваша мать уже в курсе, — сказал он мне, после того, как сообщил новость. — Ей сказали, что у твоего отца осложнение после аппендицита, — Ершов бросил папку с документами на стол, отчётливо показывая всем своим видом, что ожидает вопросов.

— Как допросы идут? — Не стал я оттягивать с переходом к интересующей меня теме.

— Арсений Фёдоров, он же Сеня, запел о каком-то лётчике, — начал рассказывать Ершов, но я его перебил.

— Сеня — это кто? Тощий или коренастый? Мне для понимания картины нужно.

Ершов поджал губы, но в глазах его заплясали смешинки.

— Тощий, — ответил он. — Так вот, по его словам этот лётчик приходил к их главному. Но кем является этот человек на самом деле, мы пока не выяснили. Это мог быть и в самом деле лётчик, а может быть просто человек, который пытался выдать себя за такового.

Я понимающе кивнул. Сейчас в союзе мода на всё, что связано с авиацией и космосом. Многие хотят походить на лётчиков или космонавтов. Так что какие-то определённые выводы делать пока рано.

— Георгий Макаров, известный в узких кругах, как Жорик, пока молчит, — тем временем продолжил свой рассказ Александр Арнольдович. — Но отпечатки на ноже совпали с делами трёх «несчастных случаев» в Воронеже. — Ершов потянулся к пачке «Казбека», но, поймав мой взгляд, спрятал папиросы обратно.

— Благодарю, — сказал я. — Не люблю, когда в помещении курят. Даже отец перестал дымить в квартире.

Александр Арнольдович неопределённо покачал головой, что могло означать одновременно и «понимаю», и «ерундой занимаетесь». Отхлебнув чай из чашки, он продолжил:

— Что самое интересное, жертвы этих трёх несчастных случаев так или иначе были связаны с Качей, — Ершов внимательно посмотрел на меня.

Я безразлично пожал плечами.

— Бывают и не такие совпадения.

— Бывают, — согласился Ершов. Кто дёргает за ниточки, мы пока тоже не выяснили. У них там многослойное… начальство.

— Понял. Спасибо, что поделились, Александр Арнольдович.

Ершов ничего не ответил, зато внезапно поинтересовался:

— Когда уезжаешь?

— Послезавтра. — Я кивнул на собранный чемодан у входа на кухню. — Как раз перед вашим приходом взялся проверять всё ли упаковал. Кстати! — Вспомнил я и встал из-за стола, направившись в свою комнату.

Когда я вернулся на кухню, положил на стол перед Ершовым жучок.

— Вот, возвращаю в целостности и сохранности, — сказал я, присаживаясь на своё место. — Благодарю, что присмотрели за Ваней.

Александр Арнольдович кивнул, принимая благодарность. Несколько минут мы просидели в тишине. Я обдумывал возможность обратиться к Ершову с ещё одним вопросом. Решив, что попробовать всё же стоит, я спросил:

— Александр Арнольдович, я могу поговорить с отцом наедине?

Ершов забарабанил пальцами по столу.

— Тема разговора? — спросил он после недолгого раздумья.

— Личная. Как отец с сыном. Завтра последний день, когда мы можем пообщаться, а потом он уедет в санаторий, ну а я в Качу и неизвестно, когда мы увидимся в следующий раз.

Ершов потёр лоб, явна прикидывая возможные плюсы и минусы нашей беседы. К озвученной мной причине он отнёсся с явным скепсисом.

— Организовать беседу без свидетелей я могу. У вас завтра будет минут десять. Не больше.

— Благодарю, Александр Арнольдович.

На этом наш разговор и завершился. Допив чай, Ершов ушёл, ну а я отправился на свидание с Катей.

Мы договорились встретиться у главного входа ВДНХ, под гигантской аркой, где бронзовые тракторист и доярка застыли в вечном трудовом порыве.

— Ну, чем хочешь заняться? — спросил я, когда мы неспешно пошли под ручку в направлении фонтана «Дружба народов». — На каток?

— Можно и на каток, — улыбнулась Катя, прильнув головой к моему плечу.

Но мне в голову пришла идея получше:

— В павильоне «Космос» ты была? — спросил я, кивнув в сторону здания с куполом.

— Не довелось, — надула губки Катя. — Много раз собиралась, да только так и не дошла.

— Тогда это надо исправить, — я потянул её в сторону, направляя у нужному зданию. — Там как раз к Новому году новую экспозицию открыли. А после можно и на каток.

Внутри павильона пахло свежей краской и воском для паркета. Под куполом, словно в невесомости, замерли модели спутников: первый «ПС-1» с четырьмя антеннами, «Электрон» с солнечными батареями, макет станции «Луна-3», что в 1959 году впервые сфотографировала обратную сторону Луны.

На стенах висели схемы орбит и абстрактные плакаты с лозунгами: «Советской науке — слава!», «Первый человек в космосе — советский!» и так далее. Лиц главных конструкторов не было, как и имён.

— Смотри, «Восток», — я указал на ту часть корабля, где был виден серебристый шар, подвешенный на тросах. Рядом висел скафандр СК-1 — без шлема, чтобы посетители видели грубую строчку на шее, где крепилась гермооболочка.

— Настоящий? — Катя протянула руку, будто хотела прикоснуться, но тут же опустила её.

— Макет. Настоящие хранятся не здесь, — объяснил я, вспоминая историю из будущего. — А вот это…

Мы остановились у диорамы «Белка и Стрелка в полёте». Собаки, застывшие в кабине «Спутника-5», смотрели сквозь иллюминатор на нарисованную Землю. Рядом висела табличка: «Первые покорители космоса. 1960 год».

— А нам в детстве про Лайку истории рассказывали, — пробормотала Катя, разглядывая стенд. — Героическая и добрая собачка.

Я промолчал. Ну не говорить же Кате, что в стране не принято было сообщать о неудачах и трагедиях внутри государства. Поэтому и полет Лайки не вызвал особого резонанса. Это уже потом все гиды будут рассказывать о собачках-первопроходцах, а сейчас об этом молчат.

У витрины с образцами «космической еды» в тюбиках мы задержались дольше всего. Катя тыкала пальцем то в один образец, то в другой:

— И это они едят в космосе? Выглядит как зубная паста.

— Зато не крошится, — парировал я. — В невесомости даже крошка может привести к пагубным последствиям.

Катя покивала головой с важным видом, но тут её внимание перехватил макет лунной станции «Луна-3» — та самая, что первые снимки обратной стороны луны сделала.

— Думаешь, мы на Луну ступим? — Катя приложила ладонь к стеклу витрины, за которым мерцала серебристая модель.

— Обязательно. Лет через пять, думаю, — ответил я, зная, что в реальности это случится не скоро. — И первыми будут наши.

Она повернулась ко мне, и в её глазах вспыхнул тот самый огонёк, что зажигался в аэроклубе, когда она садилась в кабину самолёта:

— Ты бы полетел?

Вопрос повис в воздухе, как маятник Фуко под куполом Планетария. Где-то за спиной экскурсовод вещал о преимуществах социалистической космонавтики.