Свадебное проклятье (СИ). Страница 24
С другой стороны — взгляд за окно — погода хорошая, а никаких планов на сегодня у меня нет. И обговоренный срок общения с Чэном еще не истек. Да и буду я с ним не наедине (успокойтесь, господин секретарь!), а еще и с его дочерью, к тому же в людном-прелюдном месте. Так почему бы и нет?
Покупаю подсказанные любящим отцом сладости и отправляюсь в ближайший парк — Чэн озаботился, чтобы для знакомства с вероятной падчерицей мне не пришлось слишком далеко добираться.
Альбина держится скованно и вежливо. Рассматривает меня неприкрыто, в упор, как это свойственно детям и любопытным старухам. И уличным хулиганам. Твердо решив, что никаких отношений налаживать я не собираюсь, задаю несколько дежурных вопросов: как ей нравится в школе, завела ли там друзей, какие оценки получает и не хочет ли попробовать вот эти чжимацу[1] с пастой из семян лотоса? Отвечает девочка кратко, с неохотой. А потом я просто разговариваю с Чэном, обсуждая погоду, дела и галдящих неподалеку студентов. Маркус поглядывает то на дочь, то на меня, но как-то свести нас поближе не пытается, за что я ему очень благодарна.
Видимо, такая нейтральная тактика и приносит свои плоды — когда Чэн отлучается прикупить воды, я слышу неожиданное:
— А вы красивая!
Улыбаюсь.
— Спасибо. Ты тоже.
— Еще пока нет, но вырасту и буду, — без малейшего сомнения заявляет девочка. — Я ведь похожа на маму.
— Твоя мама красивая?.. — чуть не добавляю «была». Альбина важно кивает и вытягивает из-под ворота нарядного платья медальончик на серебряной цепочке.
— Да. Хотите на нее посмотреть?
Да не особо… Но я прикусываю язык и разглядываю маленькую фотографию. Простенькое личико вполне симпатично — как и все в юности; не понимая этого, мы с упоением выискиваем в своей внешности мельчайшие недостатки и жутко из-за этого комплексуем. А после перекраиваемся у пластического хирурга. Девочка смотрит выжидающе, приходится подтвердить:
— Да, очень красивая.
— Вы будете моей новой мамой?
Тяня время, распаковываю следующую пачку сладостей. Спрашиваю нейтрально:
— Кто тебе такое сказал?
Девица не сводит с меня темно-карих глаз — материнские гены победили зеленый отцовский цвет.
— Папа… — едва я раскрываю рот, еще не зная, что отвечу: «твой папа ошибся» или «твой папа соврал», как Альбина продолжает: — …никогда раньше не знакомил меня ни с какими тетеньками. Вот я и подумала, вы решили пожениться.
Это твой папенька решил, а вовсе не я! Улыбаюсь как можно беспечнее.
— И ошиблась, это не так!
Ребенок удивляется, причем искренне.
— Не хотите за моего папу замуж? А почему? Он ведь красивый!
Следуя за ее взглядом, оборачиваюсь. Снизу, от набережной, поднимается наш «красавец». Тащит напитки и пару гелиевых шаров. Сегодня на нем очередная тенниска и светлые летние брюки; волосы взъерошены речным ветром. Чэн видит, что мы на него смотрим, машет нам, один шар в виде розового пони коварно этим пользуется и совершает побег. Мужчина подпрыгивает, пытаясь его поймать, Альбина всплескивает руками и с укоризненным криком «ну па-ап!» несется на помощь.
Некоторое время отец с дочерью бегают по поляне, тщетно пытаясь поймать удравший шар; потом Маркус оставляет Альбину с группкой гомонящих детей и возвращается ко мне, уже издалека белозубо улыбаясь и разводя руками. Перехватываю заинтересованные взгляды женщин, а то и девушек, расположившихся неподалеку на скамьях и траве. Наверняка со стороны мы выглядим такой же отдыхающей в парке семьей…
— Хотел и вам принести шарик, но ваш пони оказался слишком резвым! Уф! — Падает рядом на плед и подает мне бутылку. — Вот вода.
— Спасибо. — Откручиваю колпачок с бутылки, роняю небрежно: — Альбина показывала фото своей мамы.
— Вот как? — Маркус вскидывает взгляд и переводит на дочь: та наконец сбросила панцирь чинной скованности и как нормальный ребенок играет с другими в «догонялки». — Вы никогда не спрашивали, и я не знал, стоит ли вообще об этом говорить…
Я молчу. Не думаю, что стоит, но теперь уже хочу знать что-то еще кроме даты рождения и смерти в той «рекламной» папке: разговор с дочерью и старый снимок превратили его жену из безликого факта чэновской биографии в реального человека.
Маркус садится на пледе, рассеянно наблюдая за детьми.
— Мы с Джией учились в одной школе. И поженились практически сразу после выпуска. — У меня слегка приподнимаются брови, и он торопится пояснить, хотя я ничего не спрашиваю: — Нет, не по необходимости, в смысле, не из-за незапланированной беременности, Аль родилась гораздо позже! Просто в сельской местности парень шестнадцати лет считается уже взрослым мужиком, должен сам зарабатывать себе на жизнь. А нам с Джией не на кого было вообще рассчитывать, кроме как друг на друга — ее мать умерла как раз перед окончанием школы. Так что…
Я пытаюсь представить… пусть не себя, а, например, нашу младшенькую, которая самозабвенно истерит из-за любого запрета или сломанного ногтя, женой юного крестьянина, а затем начинающего с нуля бизнесмена. У них-то явно не было никакого стартового капитала и поддержки влиятельной семьи… да вообще никакой поддержки!.. а значит, на протяжении многих лет только лишь одно полуголодное существование и работа без сна и отдыха…
Словно подслушав мои мысли, Чэн говорит:
— У нас была мечта: выбраться в большой город, стать богатыми уважаемыми людьми. Мы почти ее осуществили, уже жили в Сейко… Джия умерла внезапно.
Мы молча смотрим, как над лужайкой с галдящими детьми несется целая стая мыльных пузырей, огромных и совсем маленьких. Жизнь похожа на такой вот мыльный пузырь: летящий по ветру, переливающийся всеми цветами радуги планов и возможностей, но однажды он неизбежно лопается, не оставив и следа… Как жизнь этой маленькой семьи. Как моя собственная жизнь.
Собираюсь произнести дежурное «соболезную», но вместо этого спрашиваю зачем-то:
— Вам очень ее не хватает?
Чэн рассматривает свою руку так внимательно, словно впервые ее видит: поворачивает, сжимает-разжимает пальцы. Говорит просто:
— Джийя была моей первой любовью и моим лучшим другом. Так что одно время мне было… — Он пожимает плечами и умолкает: что говорить, и так все ясно. Я тоже молчу, жалея, что вообще спросила; всё, хватит, давай уже без уточнений, отчего она умерла и какой была при жизни! Зачем мне это? Чужая жизнь, чужое горе… Чэн продолжает через долгую паузу: — Я виноват. Я плохо о ней заботился. Но поклялся в будущем заботиться о своей семье как следует.
Вернулись из прошлого в настоящее. Очередной саморекламный слоган? Искреннее обещание?
— Альбина! — Маркус неожиданно вскакивает и несется вниз по склону. Вытянув шею, гляжу, как он добегает до свалившейся с лесенки дочери. Вздергивает ее на ноги, осматривает колени, отряхивает платьице и то ли ругает, то ли наоборот утешает: почему-то кажется, что интонации у Чэна выходят одинаковыми. Попадает и мальчишкам, неосторожно ее толкнувшим или просто лазившим рядом. Отец за ручку с дочерью возвращаются, а я пытаюсь вспомнить, случались ли в моем детстве такие же семейные пикники. Хотелось бы сослаться на плохую память, но… Я что, сейчас завидую этой девчушке-полусироте?!
Подходя, Маркус разводит виновато руками — то есть одной, второй крепко держит лапку Альбины.
— Дети!.. Знаете, с появлением дочери я начал с подозрением присматриваться к мальчишкам, играющим в песочнице рядом: а ну как раз вот этот болван вырастет и обидит мою малышку?! Наверное, такова участь всех родителей.
Вероятно. Я не в курсе.
Прощаемся на набережной, хотя Чэн настойчиво предлагает подбросить меня до дому: видите, дождь собирается? Отказываюсь — недалеко, не сахарная, не растаю. Напоследок все-таки не удерживаюсь от замечания:
— Мне кажется, на пикник ребенку лучше надевать что-то более удобное и практичное…
Чэн только сейчас замечает, во что превратилось дочкино розовое кружевно- воздушное, буквально «принцессино» платьице. Наклоняется, тщетно пытаясь отряхнуть пятна от травы, краски и ржавчины, говорит убито: