Русские не сдаются! (СИ). Страница 27

У меня сразу возникли ассоциации с Наполеоновским нашествием. Наверное, это уже на генетическом уровне — относиться к французам, как к тем, кто когда-то спалил Москву. И плевать на мнение, что это вообще-то могли сделать русские патриоты. Не пришел бы облезлый корсиканец к нам, никто и не палил бы Первопрестольную.

— А казна, как вы это сказали? Где именно будет находиться корабль, куда ее будут грузить? — спросил я, как бы между прочим.

Но, к моему удивлению, француз и на это спокойно ответил, не стал препираться. Нужно будет чуть позже всё-таки спросить, чего это он всё мне выкладывает. Ведь я уже видел, что первый страх у майора прошел, уже и руки не трясутся.

— Я не знаю точного места. Только о том осведомлён, что его ждали к вечеру. Скорее всего, погрузят в доке к северу от старого маяка. Там, где вода в реке глубже. Все опасаются скорого прихода русского флота, будут спешить, — сообщил француз.

Я задумался. Возможность захватить вражескую казну — редкий шанс. Не для себя, конечно. Нет, я не лишен амбиций разбогатеть на войне. Но собирался доложиться перед Лесли или даже Минихом о проделанной работе. Это для них явный подарок.

А если удастся перехватить груз, возможно, и сама Франция задумается: стоит ли игра свеч.

— Хорошо, Эмманюэль, — сказал я. — Вы будете жить. Но теперь вы — мой… считайте, почти что гость. Попробуете сбежать — убью. Попробуете врать — тоже. Но будете честны и полезны — и в Данциге для вас найдётся место, где подают суп и есть крыша над головой. Скоро мы отправимся к моему командованию, там все, что мне рассказали, повторите. Но… Слово чести с тебя, что не станешь жаловаться.

— Слово чести под принуждением, что не стану говорить о ваших угрозах и о том, что били меня? Это уже бесчестно с вашей стороны, — сказал француз, а я демонстративно достал засапожный нож и стал с видом философа рассматривать лезвие.

— Я согласен. Слово чести, что не пожалуюсь! Но это не под угрозой. Это потому, что не пристало французскому офицеру и потомку герцогов жаловаться русским, — горделиво, даже приподняв подбородок, сказал Эммануэль.

— Последний вопрос. Почему вы всё мне рассказываете? — спросил я.

И он прекрасно понял, о чём я.

— Это не наша война, господин унтер-лейтенант. И я сам недоволен, что мой король взял в жены недостойную его имени дочь всего-то польского шляхтича Лещинского, — спокойно сказал француз, а после, будто что-то вспомнил, добавил: — Вы же не станете говорить о моих словах иным французам? [французы не горели желанием воевать за Лещинского. Они даже уплывали, но после мольбы Лещинского и французского посла вернулись. Однако особо активного участия не принимали, кроме боя с отрядом полковника Лесли].

— Нет, пусть ваше признание останется нашей тайной, — усмехнулся я, выпрямился и подал знак Кашину.

Сержант подошел к нам, благо всё ещё переминался с ноги на ногу тут, в шатре, только у входа.

— Отведите его под охрану. Пусть отдохнёт. Не кормите слишком хорошо, вина не давать, пусть помнит, что он всё ещё пленный, — сказал я по-русски.

Кашин, привычно хмыкнув, увёл француза. Я же остался в шатре и достал бумагу. Начал чертить угольками карту, вспоминая каждое слово пленного. Старый маяк… север… доки… Это было недалеко, всего пара вёрст. Если выдвинуться глубокой ночью, можно быть там ещё до рассвета, даже с учетом сложнопроходимого леса.

Я знал — на кону не только золото Лещинского. На кону была возможность повернуть ход этой войны — хоть на дюйм, хоть на день, хоть на шанс.

И русские такие шансы использовать умеют.

Так что уже скоро, собравшись с мыслями и составив план операции вчерне, я отправился к своему, на данный момент, командиру.

Юрий Фёдорович Лесли внешне походил, скорее, на ирландца или шотландца. Он был рыжий, с выдающимися скулами — те выступали даже на полноватом его лице, соперничая со щеками за доминирование. А вот нос — наш, рязанский, картошкой. Да и повадки у полковника были, скорее, здешние, не иностранные, православные. И парик на нём выглядел нелепо, словно на допетровском помещике, никогда не облачавшись в иноземное платье. И этот помещик будто решил покривляться да потешиться, надел срамоту заморскую.

Впрочем, вид несколько нелепого и добродушного дядьки, никак не означал, что Юрий Федорович не умел сердиться или отчитывать. Не был я склонен и считать полковника добродушным.

— Мне уже докладывали, что вы устроили перестрелку в лесу. Намеревался отправить за вами, но то хорошо, что вы сами соизволили явиться, — не так чтобы приветливо встречал меня полковник.

— Да, нас пытались убить французские офицеры, которые проводили разведку и составляли подробную карту местности, господин полковник. И по сему делу у меня есть к вам весьма важный разговор, — сказал я и стал ждать реакции офицера.

Если он начнёт артачиться и выставлять меня глупцом, попробую обратиться напрямую к Миниху. Пусть знает командование, что есть важная информация, но нет волевого решения с ней работать.

— У меня в плену находится французский майор, который занимался картографированием…

— Чем?

Что ж, только лишь на практике я мог постепенно отметать слишком современные слова. Либо же вводить их в оборот среди своих собеседников.

— Составлением карт, — быстро пояснил я. — Так вот, у меня есть сведения, что в Вислу скоро войдёт французский фрегат «Бриллиант», на который планируется погрузить казну Станислава Лещинского, — сказал я и замолчал.

Реакция тут же последовала — но иного толка, чем я мог ждать.

— Вы взяли в плен французского майора? И не сопроводили его ко мне, начальствующему над вами лицу? — с негодованием в голосе спрашивал полковник. — Смотрячи на то, как сладили вы лагерь свой, я грешным делом подумал, что офицер с толком мне придан. Но тут… Вы и впрямь — бунтарь. Уставы вам невместны?

— Ваше превосходительство, вы, видимо, не расслышали — важнее иное: казна Станислава Лещинского, — немного повысив голос, сказал я.

— У вас, у гвардии, нет никакого чинопочитания. Обвыклись императоров возводить на престол — зазнались, — уже спокойным тоном говорил полковник Лесли и покачал головой, а щеки его ещё больше надулись, перенимая первенство у скул.

Может быть, он сам себе напомнил, что я лишь номинально подчиняюсь армии. Или всё-таки гвардия уже в таком счету, что с ней особо не желают армейцы ссориться? Кто рядом с престолом находится во время смены правителей — эти люди должны иметь какой-то и политический вес, каждый из них.

— Что вы предлагаете? — уже деловым тоном спросил Лесли.

— Пробиться к фрегату и захватить его. Ну и вывести сам фрегат со всем содержимым к нам, — сказал я, глядя прямо в расширенные глаза полковника. — Может так быть, что фрегат не получится увести. Тогда подорвать его нужно.

— Вы, милейший, не в себе, — сделал вывод Юрий Фёдорович, усмехаясь.

— Этак вы в сумасшествии обвинили и самого Петра Великого, — усмехнулся и я, вспомнив одно из событий петровских времён.

— Унтер-лейтенант, не забывайте, с кем разговариваете! Я почитаю Петра Алексеевича и все его начинания! Успел послужить под его знамёнами ко славе их вящей, — разъярился полковник.

— Никто не стал бы это отрицать. Но вспомните, ваше превосходительство, как Пётр Алексеевич с Меншиковым взяли два шведских фрегата. Подошли ночью — да и взяли, — напомнил я полковнику один эпизод славной деятельности Петра Великого [отсылка к так называемому «Бою на Неве» 7 мая 1703 года, когда удалось захватить два шведских корабля, «Гедан» и «Астрид»].

Юрий Фёдорович Лесли бросил свои возмущения, задумался, пожевал желваками, видимо, поспорил сам с собой, а после сказал:

— Коли добрая задумка будет, да обмыслить, как справить сие… Обсказать фельдмаршалу, то обязательно… без того никак… Я согласен.

Я не стал задерживаться и выложил на стол в шатре полковника те карты, что были изъяты у французских офицеров.

Карты, эта добыча — моя удача. Но удача — спутница лишь тех, кто хоть что-то делает, рискует, побеждает. Мы с Кашиным могли просто убежать от француза, разойтись с ним сторонами, тем более, что он не начал стрелять. Но нет, мы приняли бой — и взяли свой приз.