Император Пограничья 7 (СИ). Страница 21

— Знаешь, человеческая голова по структуре не сильно отличается от этой пепельницы, — заметил я как бы между прочим. — Интересно, с каким звуком она будет сминаться?

— Вы… вы не посмеете! — в голосе Суходолова появились истерические нотки. — Здесь полиция!

— Которая отвернётся в нужный момент, — подсказал Трофимов. — Несчастный случай. Неизвестный маг напал на подозреваемого ещё до ареста. Очень печально. Очень!

Суходолов дёрнулся в наручниках, но продолжал упорствовать. Что ж, придётся применить более действенные методы.

— Расскажи всю правду о вашей схеме, — приказал я, вплетая в голос невидимые нити Императорской воли.

Эффект был почти мгновенным. Зрачки Суходолова расширились, дыхание стало прерывистым. Для наблюдателей это выглядело как паника человека, сломленного страхом. На самом деле древняя сила правителей подавляла его волю, заставляя говорить.

— Мы стрижём деньги со всех: обеспеченных и бедняков. Просто с последних мы берём всё. Кто, сколько может дать. Десять рублей, двадцать, тридцать…

— И пускаете их в город?

— Нет, — охотно ответил собеседник. — Говорим, что повезём окольными путями, чтобы стража не заметила. Грузим в фургоны и везём в старый карьер. Место тихое и далеко от города. Тела там не найдут.

В комнате повисла тишина. Даже видавшие виды полицейские выглядели шокированными.

— Убиваете, — не спрашивал, а констатировал я.

— Гон всё спишет, — равнодушно отозвался Суходолов. — Кто потом разберёт, от чего они погибли? Скажем, что Бездушные напали на нелегалов за городом. Никто не подкопается.

Мерзость. Хладнокровное убийство десятков, сотен людей. И всё ради чего? Ради жалких грошей?

— Сколько? — мой голос прозвучал глухо. — Сколько людей вы так убили?

— Я не считал. Может, человек пятьдесят. Может, больше…

Трофимов отвернулся к окну. По его сжатым кулакам было видно, что он еле сдерживается. А я продолжил допрос:

— Теперь о тех, кто может заплатить нормальную сумму. Пятьдесят, сто, двести рублей. Их вы пускаете?

— Да, но не просто так. Пропуск нужно оформить официально, а для этого нужна определённая подпись сверху. Я подаю рапорт, что такой-то человек оказал особые услуги княжеству, заслуживает поощрения в виде временного вида на жительство. И этот рапорт подписывают.

— Кто подписывает?

— Боярин Уваров, — равнодушно ответил он. — Никон Ильич. Он курирует нашу службу от городской управы.

Глава 8

Алевтина прижимала к груди тощий кошелёк, в котором оставалось всего двадцать три рубля — всё, что удалось накопить за свою жизнь, а также выручить за корову перед бегством из деревни. Холодный ветер пронизывал её старую шаль, но женщина едва замечала это, глядя на человека в форме пограничника.

— Сколько там у тебя?

— Двадцать рублей, мил человек.

— Давай сюда, — повторил усатый служивый, постукивая пальцами по скрижали. — И поторопись, бабка. За тобой вами ещё полсотни таких же ждут.

Дрожащими пальцами она отсчитала монеты. Три рубля остались на дне — на кров и пищу, если повезёт. Алевтина не знала, что будет есть завтра, но сейчас это не имело значения. Главное — попасть за городские стены до того, как начнётся Гон.

— Вот, мил человек, — протянула она деньги. — Только пустите, Христом богом прошу…

Пограничник небрежно монеты в карман и кивнул на группу людей у грузовика.

— Туда иди. Вечером повезём в убежище, оттуда переправим в город. Только тихо, понятно? Это всё неофициально, для особо нуждающихся делаем исключение.

Алевтина закивала, чувствуя, как в груди расцветает робкая надежда. Значит, не все потеряно. Значит, она не увидит тёмных провалов глаз Бздыхов, не услышит их молчаливый бег. Женщина заторопилась к грузовику, волоча за собой два узла с пожитками.

У машины уже толпилось человек тридцать — все такие же, как она. Измождённые лица, латаная одежда, испуганные глаза. Старики, женщины с детьми, несколько мужчин помоложе. Все они отдали последнее за призрачный шанс на спасение.

Когда солнце начало клониться к закату, появились двое охранников в потрёпанной форме. Один из них — рябой детина с маленькими поросячьими глазками — обвёл собравшихся недобрым взглядом.

— Так, слушать сюда! Грузимся быстро, без лишнего трёпа. Вещей много не брать — по одному узлу на рыло, не больше!

— Как это по одному? — возмутилась молодая женщина с двумя детьми. — У меня тут одежда детская, еда…

— Сказал — по одному! — рявкнул рябой. — Остальное тут оставите, потом заберёте. Нечего барахлом грузовик забивать!

Люди заволновались, но под дулами автоматов возражать не решились. Алевтина выбрала узел поменьше, где лежали иконка, угольный портрет покойного мужа на пергаменте и кусок хлеба. Второй узел пришлось оставить прямо на земле — туда она сложила тёплое одеяло, сменную одежду, последнюю домашнюю утварь.

Грузовик оказался тесным и душным. Людей набили как селёдок в бочку, Алевтину прижали к борту чьи-то острые локти. Рядом плакал ребёнок, кто-то кашлял, пахло потом и страхом.

— Ничего, потерпите, — успокаивал при погрузке второй охранник, молодой парень с нервным тиком. — Час езды, и будете в безопасности. В убежище тепло, еда есть. А утром — прямиком в Сергиев Посад, там вас примут.

— Далеко убежище-то? — спросил старик в ветхом армяке.

— Недалеко, дед, недалеко, — отозвался молодой охранник, но почему-то отвёл глаза.

Алевтина хотела верить. Очень хотела. Но что-то царапало душу смутной тревогой. Почему везут ночью? Почему забрали вещи? Почему охранники переглядываются с такими странными ухмылками?

Грузовик тронулся, подпрыгивая на ухабах. Через щели в брезенте Алевтина видела, как проплывают огни города, потом они остались позади. Дорога пошла в сторону от главного тракта, петляя между холмами.

Ехали долго. Слишком долго. Надежда в груди Алевтины постепенно сменялась тревогой, потом — леденящим страхом. Она видела, как бледнеют лица других пассажиров, как женщины крепче прижимают к себе детей.

Наконец грузовик остановился. Снаружи раздались голоса, хлопнули дверцы кабины. Задний борт откинули, и в лицо ударил холодный ветер, несущий запах сырой земли и… чего-то ещё. Чего-то страшного.

— Выходим! — скомандовал рябой. — Живо, живо!

Людей начали вытаскивать из кузова, подгоняя прикладами. Алевтина спрыгнула на землю и огляделась. Сердце ухнуло вниз. Это был старый карьер — она слышала про него, хоть никогда и не видела. Здесь добывали камень лет двадцать назад. Высокие стены, поросшими редким кустарником, усыпанное щебнем дно, и никакого убежища. Только темнота и несколько человек с автоматами.

— Становись в ряд! — приказал кто-то.

И тут Алевтина поняла. Поняла с ужасающей ясностью. Не будет никакого города. Не будет убежища. Будет только…

Автоматы щёлкнули затворами. Женщины закричали, мужчины попытались заслонить собой детей. А Алевтина стояла, глядя в чёрные дула, и думала только об одном — хорошо, что внуков дочка с мужем увезла в деревню под Муромом. Авось и не зацепит их. Да и пусть лучше Бздыхи, чем вот так. Пусть лучше звери, чем люди, ставшие хуже зверей.

Раздалась команда, и бойцы вскинули оружие, уперев приклад в плечо.

Уваров. Опять эта фамилия.

Я невольно усмехнулся, вспоминая всю историю наших взаимоотношений с этим семейством.

Началось всё невинно — я просто раскритиковал качество товаров в их магазине «Ратный Двор». А когда показал саблю из Сумеречной стали, Фёдор Уваров попытался купить её за жалкие пятьсот рублей. Помню, как у него вытянулось лицо, когда Судаков предложил за неё почти две тысячи.

С того момента Уваровы словно объявили мне личную войну. Сначала подослали своих людей следить за мной — хотели выяснить источник Сумеречной стали. Если бы не Трофимов, увёзший меня тогда на машине, пришлось бы залить улицы кровью вражеских агентов.