Навола. Страница 16

— Дети — легкая мишень для вековой мудрости, — сказал он. — Не верьте, что невинность является преимуществом перед ее острым мечом. — Каззетта опустился передо мной на корточки, повернул мою голову так, что наши взгляды встретились. С серьезным выражением взял меня за руку. — Не смотрите в глаз дракона. Вы меня поняли? Никогда не смотрите в него.

Казалось, в его собственных глазах вихрилось безумие, которого я прежде не замечал, словно он сам явился из той же крипты, что и драконий глаз. Я кивнул, но, похоже, Каззетта не поверил, потому что вогнал свой большой палец в открытую рану и надавил. Я вскрикнул, а он надавил еще сильнее.

— Что вы делаете?

Я дергался, пытаясь высвободиться. Но у Каззетты была железная хватка. Он вогнал свой палец еще глубже и заставил меня глядеть ему в глаза.

— Больше не смотрите, — спокойно произнес он, в то время как я тщетно пытался вырваться. — Он вам не по зубам.

Потом Каззетта выпустил меня, и я отшатнулся от него. Моя рука горела, все тело тряслось от боли, которую он мне причинил.

— Он... он живой? — спросил я, когда наконец пришел в себя.

Теперь Каззетта стал заботливым.

— Идем. Лучше поговорим в другом месте, подальше от его желаний. И надо позаботиться о вашей ране.

Он вывел меня из комнаты и тщательно закрыл за нами тяжелые створки библиотечных дверей.

— Он живой? — снова спросил я, когда Каззетта запер дверь и убрал в карман ключ.

Я и не знал, что у Каззетты есть ключ.

— Терпение, маленький господин.

Он повел меня вниз по многочисленным ступеням и сводчатым коридорам палаццо, к теплой пекарне и открытому огню кухни. Сиана Браззаросса лишь мельком взглянула на мою кровь и поманила нас к чистым льняным полосам и виноградному дистилляту, которые держала на случай неприятностей с ножами.

— Он живой? — снова просил я, пока Каззетта перевязывал мне руку.

— Не в том смысле, какой вкладываем в это слово мы с вами. — Каззетта покачал головой. — Но это великая сила. В таких глазах таятся души драконов, и потому они вихрятся и подстерегают. Его следовало уничтожить после смерти, сразу пронзить, чтобы выпустить душу. Не надо было оставлять его целым. Это опасная вещь.

— Тогда почему бы не разбить его?

— Дракона непросто убить при жизни. И намного труднее — после смерти. Теперь этот глаз тверже алмаза. Сомневаюсь, что найдется сталь, способная его поцарапать, вес, который сможет его расколоть... Он будет существовать вечно, и душа вместе с ним, и потому он ярится.

— Отец говорит, его не убили, а нашли уже дряхлым. Разве дракон не возносится к Амо после смерти? Его кто-то должен освободить?

— Кому ведомы пути дракусов? Я лишь знаю, что этот глаз не безделица и нельзя оставлять его в доступном детям месте.

— Я не ребенок, — сказал я.

Каззетта закончил бинтовать.

— Перед дракусом мы все дети. Впредь избегайте его, маленький господин.

После того судьбоносного дня я пообещал себе избегать дракуса и проявлял крайнюю осторожность, чтобы не коснуться его вновь. Но все равно, сидя за отцовским столом, я не мог игнорировать его присутствие. Против воли я украдкой косился на глаз, отрываясь от корреспонденции и чисел, которые мне объяснял отец.

Иногда казалось, будто глаз смотрит на меня в ответ. Иногда он словно забывал обо мне, и, видя, как он лежит неподвижный, словно действительно мертвый, я отчасти испытывал облегчение, а отчасти — разочарование.

Я жаждал его внимания — и боялся его. Меня тянуло к нему.

Молодость ли сделала меня уязвимым для этого древнего артефакта? Или просто он оказался рядом, когда было воспламенено мое собственное животное начало? Дракус определенно был созданием страстей, а в тот момент меня пожирали страсти. Будь мой разум более дисциплинированным, пустил бы дракус мне кровь?

Отец заметил, как я смотрю на глаз.

— Наши враги считают, что я храню его с целью напоминать им о нашем величии, но это не так. Я храню его, чтобы напоминать самому себе о нашей ничтожности.

Внезапно я испытал чувство родства к отцу.

— Он действительно живой?

— Живой? — Отец изумленно рассмеялся. — Ты слишком много болтаешь с Каззеттой. Конечно, он не живой. Это миф. Но этот глаз — настоящая реликвия, и, как при виде статуй Роккаполи, при виде его мы невольно что-то чувствуем. — Он задумчиво посмотрел на глаз. — Если ты когда-нибудь отправишься взглянуть на руины Торре-Амо, испытаешь нечто схожее. Все эти рухнувшие колонны, увитый лозами мрамор, огромные купола, расколотые, словно яичная скорлупа. Ай. Это чувство силы древнего мира. — Он вновь сосредоточился на мне. — Но не позволяй Каззетте запугать себя. Он любит распространять темные слухи. Он делает это для того, чтобы чужаки боялись нас и уважали, но ему вообще свойственно играть на человеческих страхах. И потому будь осмотрителен и не поддавайся на его уловки.

— Но как насчет его воспоминаний?

Отец вскинул брови:

— Воспоминаний?

— Его... — Я попробовал еще раз. — Его... — Запутавшись, я не мог отыскать нужное слово.

«Воспоминание» тут не годилось. Воспоминания живут в умах людей. Это мифы, которыми мы пользуемся, чтобы рассказать о себе другим людям: кто мы такие, откуда пришли, куда направляемся, — совсем как история, которую я вам рассказываю. Мы приукрашиваем свои истории, чтобы объяснить, обосновать, оправдать. Мне больше неинтересно скрывать, кем я был или в кого превратился. Я устал от лжи и оправданий; я хочу предстать перед вами обнаженным, чтобы вы хотя бы поняли, если не простили.

И тем не менее даже сейчас я пытаюсь выбирать более красивые воспоминания и не желаю признаваться в худших.

Дракус был иным существом. Даже называть увиденное мной воспоминаниями было неправильно. Дракон существовал. Он не оправдывался. Он не собирался объяснять. Прошлое, настоящее, будущее, память и нынешнее мгновение — все это заключалось и переплеталось в нем. Дракон охотился и кормился. Дракон убивал. Коснувшись его, я ощутил, как хрустят на зубах кости, как хлещет кровь, словно это происходило здесь и сейчас. И в то же время я парил высоко на воздушных потоках, глядя вниз на бегущий в страхе караван. Города поднимались, минареты сверкали на солнце — и одновременно горели в лунном свете. Армии сражались, оставляя на поле битвы зеленую траву, трупы и алую кровь, а песчаные пустыни пылали жаром, в то время как горные перевалы одевали инеем мою чешую. Не слова, не сухое описание, даже не эмоции. Прошла бесконечность. Не прошло ни мгновения.

Я был ребенком; я не мог подобрать слова, чтобы объяснить это отцу.

— Он старый, — наконец сказал я.

— Это верно, — рассмеялся отец. — Ты слишком увлекся «Приключениями» Аввикко. Он наполнил твои мысли сказками. — Отец любовно похлопал артефакт. — Но он действительно старый.

Я отпрянул, ожидая взрыва гнева запертой внутри рептилии. Вспышки жизни. Чего-то. Чего угодно. Однако драконий глаз остался неподвижным, а уверенность моего отца не пошатнулась.

Тогда я впервые усомнился в отцовской мудрости. Впервые подумал, что отец, невзирая на все его таланты, тоже мог ошибаться.

И потому я отправился искать ответы в иных местах, вдали от сферы моего отца.

Плетение Вирги повсюду вокруг нас. Ее ветра ерошат нам волосы, ее теплая земля поет у нас под ногами. Рыба наслаждается прохладой речных вод, лиса — зеленью папоротника, сверчковая мышь — ночной тенью. Вирга укрывает нас всех своей любовью. И все же мы вслепую бредем по ее плетению. Мы молим ее о пище, хотя на самом деле она повсюду.

Таков человек, выпавший из плетения. Таков человек, всегда.

Соппрос. Беседы II

Глава 7