Магнат. Люди войны (СИ). Страница 35

Кольцова притащил успевший обернуться до Парижа Эренбург, но прикольнее всего, что он приволок «литератора из новых», о котором давным-давно рассказывал в кафе «Ротонда» при нашей первой встрече. Тогда Илья назвал только имя, а сейчас загорелый усач с вечно прищуренными глазами сунул мне волосатую лапищу и представился:

— Эрнест Хемингуэй.

Каноническая борода отсутствовала напрочь, и я даже заподозрил розыгрыш, тем более, что Илья с Михаилом наперебой нахваливали романы «Фиеста» и «Прощай, оружие!». Но потом я пригляделся, Эрнест похвастался своей последней книгой о корриде, и последние сомнения отпали.

Сидели мы на крыше управления, легкий ветер шевелил края пляжного зонта. Из его тени иронично поглядывал Эренбург, Кольцов протирал очки, сохраняя на лице загадочную полуулыбку, а Хемингуэй сразу придвинул к себе бутылку вина и махом выпил стакан.

Кроме тарелок и бутылок на столе обосновались газеты, атлас и справочники.

— И что вы там забыли, Джонни? — Кольцов водрузил очки на нос. — Нефть?

— В том-то и дело, Михаил, что там нефти нет. Парагвай и Боливия рвут друг друга из-за песка, считая, что он стоит миллионы.

— Обычная империалистическая война, ничего особенного, — хмыкнул Кольцов.

— Вот именно. На пустом месте, ради призрачных доходов гибнут индейцы. Только ради запаха нефти!

— Но все-таки, в чем ваш интерес?

— Моральный — помочь слабому, материальный — обкатать технику.

— Обывателю плевать, — оторвался от вина Эрнест.

— Ну так расскажите обывателю так, чтобы он вздрогнул!

— В Европе пахнет порохом, — гнул свое Кольцов, — здесь фашисты, там мелкая заварушка…

— Это драка не только Боливии с Парагваем, но американцев с англичанами, руками немецких и русских военных. Микрокосм будущего, колониализм под маской прогресса.

— А где правда? Кто жертва? — перебил Михаил.

— Это, скорее, к вам вопрос, вы же владеете диалектикой, умеете находить в каждом чихе классовый интерес. А я вижу, что жертвами, как обычно, становятся те, кто ни сном, ни духом. Людей убивают, чтобы нарисовать карты несуществующих нефтяных полей.

Хемингуэй, до этого молча жевавший сигару, внезапно засмеялся:

— Выглядит, как идеальное дерьмо. Жара, малярия и не одного приличного бара, где подают сухой мартини. Но если там есть хоть капля настоящей войны…

— Там есть всё: смерть без зрителей, храбрость без наград. Вы же знаете, Эрнест, настоящие истории пишутся не в салонах.

Эренбург задумчиво смотрел на Кольцова, Кольцов — на Эренбурга. Если Илья работал на меня и не сомневался в необходимости экспедиции, то Кольцов наверняка высчитывал, что может поиметь с этого Советский Союз.

Затянувшееся молчание прервал Хемингуэй. Он допил второй стакан и хлопнул ладонью по столу:

— Я в деле. Но если там не окажется хоть одного чокнутого полковника с виски, я потребую компенсацию.

Грех не напоить Нобелевского лауреата по литературе:

— Полковником с виски буду я сам. Давайте список, какой выпивки вам запасти.

Когда мы прикончили вино и доели мясо, пожаренное на решетке прямо там же, в уголке плоской крыши, а Эренбург увел Хэмингуэя, Кольцов вдруг попросил пять минут для приватного разговора.

Мы спустились в мой кабинет, Михаил подозрительно осмотрел приемную и плотно прикрыл дверь:

— Строго конфиденциально, прошу никому не рассказывать.

— Секунду, — я открыл глухую дверцу шкафа и щелкнул тумблером.

Загорелись лампочки, комнату наполнило ровное гудение.

— Что это?

— Генератор белого шума.

—?

— Секретные разговоры, как вы знаете, лучше всего вести у водопада, там невозможно подслушать из-за плеска воды. Это своего рода искусственный звук водопада.

— Вы не преувеличиваете опасность?

Я пожал плечами:

— Радио постоянно развивается, подслушивающие устройства тоже. Я лучше буду в этом деле на шаг впереди, чем на шаг позади. Если хотите, могу передать схему.

Кольцов поежился, но встал ровно и вытащил из кармана бархатную коробочку:

— Товарищ… простите, мистер Грандер! Центральный исполнительный комитет СССР закрытым указом наградил вас за большую помощь в деле борьбы с голодом.

Мать моя женщина… В коробочке блеснул золотом и красной эмалью орден Ленина.

Кольцов примерился, но не нашел места, чтобы привинтить его к моей рабочей одежде, и потому просто передал коробочку:

— Носить положено на левой сторо… впрочем, носить его не стоит.

— Спасибо! Или что там надо отвечать, «Служу Советскому Союзу»?

— Трудовому народу, но вам это необязательно.

— Плохо там?

Кольцов отвернулся к окну, желваки на его скулах обозначились резче:

— Да, очень. Помощь поступает только от вас… — он немного помолчал, а потом резко бросил: — в мире почти ничего не знают, а нам запрещено писать об этом. Пуск Уралмаша, Каракумский пробег, открытие Беломорканала, даже катастрофа АНТ в Подольске, это сколько угодно, но про голод ни слова.

— Катастрофа АНТ? — я уцепился за нечто знакомое и сразу же вспомнил судьбу Триандафиллова и Калиновского. — Военные?

Неужели им на роду написано разбиться в самолете?

— Нет, авиапромышленность. Начальники Глававиапрома, «Аэрофлота», летчики, восемь человек, все погибли.

Когда Михаил ушел, я исключительно из тщеславия проковырял дырку в куртке, прикрутил орден и покрасовался перед зеркалом, а потом запер награду с коробочкой в сейфе. Домой я его точно не понесу, неровен час, найдет Барбара и по простоте душевной использует как брошку. Представил, как она в соболях-жемчугах с орденом Ленина производит фурор на великосветской тусовке, и нервно засмеялся.

Нафиг-нафиг, мне хватает того, что она летает и может гробануться. Как этот чертов АНТ-7 — летели низко, зацепили колесами антенну, и все. Как испанская левая коалиция, упоенно занятая саморазрушением.

Алехандро Леррус, старый прожженный политик, ушлый хрен, отлично знавший, с какой стороны у бутерброда масло, от юношеских иллюзий про общественное благо избавился лет тридцать тому назад. Его Радикальная партия давно оставалась радикальной только на словах и превратилась в трамплин для получения теплых местечек.

Плюс взаимная неприязнь с Асаньей, которого Леррус поливал в Кортесах при каждой возможности, обвиняя в потворстве социалистам. Сам же Леррус брал деньги из любых источников, что было хорошо известно в стране, его неразборчивость уже привела к парочке скандалов.

А в последнее время, как сообщал Панчо, участились контакты Лерруса со спонсорами правых и его нападки на левых. Панчо утверждал, что сторонники монархии, аристократы и буржуазия, намерены использовать радикалов как таран, чтобы снести Асанью, а затем передать власть монархистам.

Правые тоже не сидели сложа руки, там нашлись умные головы, сообразившие, что лучше действовать пусть неустойчивой, но широкой коалицией и принялись летом 1933 года сколачивать блок. Клерикалы, монархисты обоих направлений, традиционалисты с отчетливым оттенком фашизма — в первую очередь из-за ориентации на итальянский образец — все сбились в кучу, лишь бы сковырнуть левых республиканцев.

Асанья без поддержки радикалов все больше опирался на социалистов, отчего зверели не только правые, но и центр. Фокус в том, что в отсутствии сколько-нибудь сильной компартии, ее роль играли социалисты и главный среди них Ларго Кабальеро даже призывал к диктатуре пролетариата. 12 сентября под шквалом критики справа, Асанья подал в отставку, президент республики назначил досрочные выборы на ноябрь.

Когда Серхио и Панчо положили мне на стол грядущие расклады, я прямо за голову схватился, настолько все хреново. И что делать — непонятно, коалиция сама подрубила сук, на котором сидела.

Вот, к примеру, отделение церкви от государства, закрытие католических школ, запрет иезуитов, конфискация земель и недвижимости — ничего особенного, обычная секуляризация, даже не в острой форме. Только не для Испании, где католицизм — хребет нации.