Фрейлина (СИ). Страница 59

— Кто он, Ольга Николаевна?

— Кто он, Таис? — мягко переспросила она.

И… нет, я не готова была назвать Дубельта. Сама не понимая — почему. Ни ненависти к нему, ни даже обиды, ни желания отомстить… ничего этого не было. И я не защищала его — еще чего! Просто не смогла, не повернулся язык. Казалось — скажи я вслух… и тайный позор Таи стал бы явным, конкретным. И я промолчала. Только прокашлялась на манер Загорянского.

— Простите… похоже, я была неправа.

— И ты прости. Когда-нибудь я обязательно скажу тебе имя — если вдруг станет особенно тяжело на душе, когда держать в себе станет совсем нельзя… Такая минута обязательно наступит — я узнаю, что он создал семью, родились дети… или болеет… или я пережила его, что страшнее всего? Тогда я откроюсь тебе, как исповеднику — вся в слезах. Сейчас еще не готова. И у нас с тобой разный опыт… я завидую твоей смелости…

— Ох, не стоит! — замахала я руками, переводя тяжелый разговор в шутку: — На тот момент, приведи вы меня к Антиною, и я брякнулась бы в обморок или встала столбом, открыв рот. Вы правы — наивности было с избытком, но никого я не виню — только себя. Сейчас уже понимаю, что лучшее оружие, это самоконтроль, а для женщины оно иногда единственное. Благодарю вас за доверие, Ольга Николаевна, и принимаю ваше предложение с радостью.

— А таком случае… готовься сменить шифр, — легко поднялась она со скамьи, — Таис… неужели к моему брату ты действительно относишься настолько спокойно?

Я растерянно взглянула на нее и отвернулась, пряча глаза.

Легко отшутиться или обойтись ничего не значащей фразой уже не казалось возможным — слишком много сказано сегодня.

Мы медленно шли по аллее. Сзади послышался чуть более громкий разговор, смех… и сразу стих. Топот копыт на соседней аллее… всадник… две встречные дамы, присевшие в поклоне… Все это не отвлекало — я обдумывала ответ.

Она же имела в виду чувства?

Сережа Загорянский… теплой волной прилило к сердцу, возвращая память и ощущения в сказочный мир галереи-берсо… чувственный полумрак белой ночи… И так же быстро все схлынуло. Я и тогда гнала от себя малейший намек на влюбленность, легко прогнала и сейчас — он не заинтересован, не следует и мне тратить себя зря.

Точно так же стоило бы прогнать и Костю из ума и сердца. Так я и сделаю. У нас с ним совсем ничего не было… личного, можно сказать — хотя бы немного похожего на свидание, как с Загорянским. И его интерес ко мне можно толковать, как угодно.

Господи, да я выйду замуж… рожу ребенка, жизнь проживу, даже не узнав, что такое поцелуй! А говорят, он творит с женщиной страшные… прекрасные вещи. Будто там такая встряска — на грани обморока. Ольга хоть любила полноценно, а может и взаимно, что скорее всего. А тут…

Простите, не мое это — тайно вздыхать… или сдыхать. Годы не те.

— Таис?.. — напомнила о себе Ольга.

— Я не стану думать о нем, в этом нет смысла. Страдать о несбыточном нет смысла — я всегда это знала. Когда-то немножко надеялась, наверное… — легко погладила я живот, — но жизнь учит. Я скоро уеду, все будет хорошо, Ольга Николаевна. Пускай моя жизнь будет скромна… на эмоции, зато спокойна и размеренна, а может и уютна.

— Аминь, — тихо отозвалась Ольга, — я желаю себе того же… сестра.

Глава 30

Вон оно как… присела я на лавочку. Нужно было обдумать новые вводные, и сделать это там, где никто мне не помешает.

Я знала — здесь любит сидеть Илья, но сейчас его, к счастью, не было. И тихо так… Правда, чуточку задувало с залива — Кавалерские домики возвышались над Нижним парком, открываясь ветру Балтики. Вот и сейчас он изредка прорывался. И тогда под легкими его порывами шумели над головой листья старой липы, шелестели чуть в стороне березовые, делая любые другие звуки отдаленными, а этот уголок еще уютнее. Его… и меня сейчас, прикрывала бревенчатая стена — от ветра, чужих глаз и ненужного внимания.

Прислонившись к теплым бревнам стены и прикрыв глаза, я соображала.

Странно это… но, кажется, только сейчас все и вставало на свои места. Я же не могла понять ее — еще изучая бумаги, письма… не понимала Ольгу, как человека и личность. Ну не створилось у меня, не складывался образ.

Спокойная, разумная, да просто — умная женщина… дочь императора, которую растили с чувством значимости, родового и собственного достоинства и вдруг — жертва, трусиха, терпила, тряпка, позволяющая насмехаться над собой половине Европы?

Сложно такое понять. Вот и я перестала пытаться. И даже здесь не особо старалась сближаться и искать ее внимания.

Похоже, довольно долго Карл и правда придерживался договора и брак выглядел даже счастливым, но потом то ли расслабился, то ли сорвался и стал открыто появляться в общественных местах со своими избранниками. Об этом писали — газетчики подловили его где-то целующимся. Всё неправильное в нем, и так не слишком надежно прикрытое приличиями, становилось слишком явным. А она делала вид, что так и надо? Терпела?

И это Ольга?

Та, что вышла на балкон своего дома перед беснующейся революционной толпой и заявила:

— Я дочь русского царя! И я никого не боюсь!

И они ушли. Не просто ушли, а пристыженно. Восхищаясь ею и вслух прославляя эту женщину.

Получается, дело и правда в мотивации — у нее были серьезные причины поступать так, как она поступала. Тут как себя настроишь… Но и в то, что она осознанно жертвует своей жизнью и репутацией ради верности кому-то там… верилось слабо.

Скорее, здесь верность самому чувству, себе в нем, а не внутренние обязательства перед конкретным человеком. Нежелание психологически ломать себя — в первую очередь. Бунт такой… всё, что могла себе позволить, как послушная дочь и Великая княжна, имеющая обязательства перед Империей, она позволила — вот так.

Не зря ведь проведена была аналогия с истинной верой. Природа поступков при этом одна — невозможность перешагнуть через свои принципы и убеждения. Невероятность этого и просто — неспособность.

Брак с Карлом давал такую возможность — остаться собой, не сломав внутри себя что-то очень важное для нее и чрезвычайно сильное — то, что она считала равным вере в Бога. Любовь.

Будто проснувшись, я открыла глаза и огляделась… и опять уютно устроилась, сложив руки на груди — печально довольная собой.

Похоже я нашла причину.

Не зная предмета, судить Ольгу не бралась. Любила бы хоть раз, смогла бы оценить ее разумность. Но, опять же, только со своей колокольни, а все мы слишком разные. А в этой сфере так и вообще… всё очень тонко и индивидуально.

Но кто бы это мог быть?

Она всегда была на виду, всегда на глазах у свиты и слуг — тайный роман исключен.

Тогда… приходил на ум один только Александр Барятинский. Но и это вряд ли… Слишком давно это было, почти семь лет назад — детское еще чувство. Правда, любовь там точно была — загрустила я и…

О, Господи…

Будто наяву услышала грустные слова Окуловой. Они так органично и печально вплетались в шум липовых листьев и легкий посвист ветра в крыше! В мое настроение сейчас… Потому и вспомнились?

«Когда родные взывают к чувству долга, обращаются к чувству ответственности, призывают к сознательности…»

Тогда я думала — речь о Дубельте и в его оправдание.

А потом я порадовалась за Ольгу, а Анна Алексеевна горько отметила:

— Всех нас, случается, ведет долг.

И потерянное, отчаянное лицо красивого блондина в военном мундире, со слезами на глазах стремительно покидающего свадебный бал.

— Барятинский, — обреченно прошептала тогда Окулова.

А я забыла… даже фамилию эту не связала. Для меня он был просто эпизодом, незначительным и неважным для понимания Ольги. Мне казалось, и для нее он то же самое — слишком легко от него отказалась. Всего один разговор с отцом…

Барятинские значит… самый знатный и богатый род России после Романовых и Юсуповых. Свое происхождение вели от Рюрика… получается — дальняя Таина родня? Запредельно дальняя и все же… все-таки одна кровь. Где-то на ленте ДНК это отражается обязательно — родственность. Один род.