Баскервильская мистерия этюд в детективных тонах. Страница 48

Действительно, ну какой джентльмен будет иметь дело с преступниками, стоящими у власти, да еще и выполнять их поручения?! Представить себе Шерлока Холмса, принимающего задание от обергруппенфюрера СС Рейнхарда Гейдриха, а комиссара Мегрэ — выслушивающего разглагольствования группенфюрера СС Артура Небе? Станет ли студент Рультабий докладывать Гиммлеру результаты расследования серии убийств «арийских школьниц», совершенных свихнувшимися от антисемитизма эсэсовцами? Нет, разумеется. Все эти персонажи представимы лишь на стороне добра. Но когда речь идет о борьбе с малым злом на фоне и при поддержке зла абсолютного, когда речь идет о службе Ланцелота (вернее, Зигфрида) у Дракона, — тут требуются другие герои. И этих героев европейские писатели позаимствовали у американского «крутого», hard-boiled детектива. Именно такие герои — Марло, Спейд, Хаммер, — именно они и только они способны ровно дышать в ядовитом тумане нацистского «нуара».

Другая особенность — в отличие от обычного «реалистического» (хотя тут реализм весьма условен) детектива в «антиутопическом» детективе герой не может выиграть по-настоящему. Он может раскрыть преступление, — но само это раскрытие ставит его на грань существования. Или даже за грань — закончив расследование, кончает с собой Ксавьер Марш, теряет друзей и близких Дуглас Арчер, отправляется на Восточный фронт Берни Гюнтер. Миру, в котором они обретаются, нет необходимости ни в восстановлении справедливости, ни в справедливом возмездии.

Справедливость может уничтожить этот темный, обесчеловеченный мир. Но в том-то и надежда — для читателей.

Для нас.

Продавший душу дьяволу

Согласно официальным заявлениям, в Советском Союзе не было серийных убийств, не было наркоторговли и наркоманов, не было организованной преступности.

Конечно же, на самом деле всё это (и многое другое), разумеется, было. Но в то же время как бы и не было. Иными словами, в реальной жизни милиция сталкивалась с подобными преступлениями точно так же, как и полиция других стран. Но писать об этом, будь то в криминальных очерках или милицейских детективах, запрещалось. При том что вся «криминальная» литература обязательно проходила не только обычную цензуру, но и цензуру МВД, шансов на появление подобных тем на страницах книг практически не было. Иной раз доходило до курьёзов. Например, цензоры потребовали убрать из книги преступника-наркомана, а если уж это так необходимо (еще бы, сюжетообразующая фигура!), то, пожалуйста — пусть будет алкоголиком. И в романе возник снайпер-алкоголик с похмельным синдромом…^[263]

Фигура серийного убийцы-маньяка, весьма важная для современного детектива, впервые появилась в зарубежной литературе в романе Роберта Блоха «Психоз» (1958), но в советской криминальной литературе аналогичного персонажа не было и быть не могло.

«И что такого страшного? — может сказать читатель, да еще и плечами пожать. — Ну и слава Богу, что не было в советской литературе такого. Что хорошего, когда произведения живописуют ужасы, смакуют натуралистические подробности, да так, что страницы в книгах кажутся пропитанными кровью? Нет уж, лучше по-старому, по-доброму — отравили в семейном кругу из-за наследства. Ну или там за обиду отомстили. Или зарезали, чтоб ограбить. Разве не так?»

Не так, дорогой читатель, совсем не так. Конечно, в живописании жестокостей только ради щекотания не-

рвов читателей ничего хорошего нет. Но мы ведь в самом начале договорились, что речь у нас идет именно о литературе, а вовсе не о халтурных поделках. А детективная литература, претендующая на то, чтобы называться литературой, сегодня никуда не может деться от фигуры маньяка, совершающего серию жестоких убийств. В центре многих действительно хороших современных детективов стоит напряженный поединок героя-сыщика и маньяка.

И это ведь неслучайно. Вспомним: первым преступником, описанным в детективе, стал мэтр Рене Кардильяк («Мадемуазель де Скюдери», 1819). Маньяк-убийца, одержимый, безумец с навязчивой идеей. А следом, в «Убийствах на улице Морг» (1842), — орангутан. Где уж тут «по-старому, по-доброму»…

Впрочем, о принадлежности образа преступника к миру нечеловеческому, к миру сумеречному, оргиастическому я уже говорил, не буду повторяться. Строго говоря, можно ведь и Эдипа рассматривать как персонажа с двоящимся сознанием — сознанием и преступника, и сыщика. Появления именно такого персонажа требовала вся мифологическая подоплека, мифологический жанровый подтекст, идеология детективного жанра. Вот он и появился — в книгах Томаса Харриса, Роберта Харриса, Эллери Куина, Джеффри Дивера, Николаса Конде, Тэсс Герритсен, Патриции Корнуэлл, Джеффа Линдсея. И ведь перечисленные здесь авторы — это не халтурщики, не ремесленники, жаждущие посмаковать кровь и грязь. Нет, все они входят в число лучших мастеров жанра.

Фигура не просто преступника, но истинного олицетворения зла, сеющего гибель не ради копеечной выгоды, а потому что душа его запродана темным силам, потому что душа его принадлежит темному и страшному миру смерти, потому что душа его и олицетворяет смерть, — такой преступник, более не нуждающийся в масках и простых мотивах, только и достоин быть противником герою-сыщику.

В силу изложенных выше причин, подобная фигура не могла появиться в советской криминальной литературе. Хотя точно так же требовалась ей.

* * *

«…В шести километрах от Магарана, в двадцати метрах от обочины, в кустах обнаружен полуистлевший мешок, в котором находятся части человеческого тела. Дальнейшим осмотром места происшествия, в направлении к городу, в сорока метрах от мешка с туловищем, голова и конечности которого были отчленены, найден сверток из мешковины, в котором оказались ноги и левая рука человека с татуировкой ДСК. Голова не обнаружена; в ходе поисков группой УУГР области найдена полуистлевшая офицерская шинель с погонами капитан-лейтенанта»^[264].

С этой страшной находки начинается роман Юлиана Семенова «Противостояние». Главный герой серии детективов («Петровка, 38», «Огарева, 6», «Тайна Кутузовского проспекта»), полковник МУРа Владислав Николаевич Костенко вступает в напряженный поединок с серийным убийцей Кротовым. С точки зрения законов жанра здесь есть много проколов. Главный, разумеется, заключается в том, что личность преступника становится известна читателю раньше, чем сыщику.

Но, безусловно, есть в этом романе и находки, выделяющие книгу из числа других милицейских романов (в том числе, и романов самого Семенова). Прежде всего — как автор решил проблему существования в СССР серийного убийцы, которого не должно было быть.

Просто и изящно. Была одна категория персонажей, коих разрешалось оделять сколь угодно черными и отрицательными чертами, коим позволялось совершать самые страшные и кровавые преступления — даже те, которых вроде бы и не существовало в Советском Союзе. Таковыми были предатели, изменники и военные преступники времен Великой Отечественной войны. Литературной находкой Юлиана Семенова в данном случае было то, что он совместил фигуру государственного преступника (каковыми считались бывшие коллаборационисты) с уголовной фабулой. В его романе, в отличие от общепринятых правил, военному преступнику противостоял не следователь КГБ, а опер из МУРа. Может показаться, что разница невелика, на самом деле — она огромна: фигуру, типичную для одного жанра, перенести в другой — с тем чтобы решить задачи именно другого жанра.

Таким образом, персонаж из шпионского романа перекочевал в роман милицейский, сохранив свою биографию — романную и жанровую. По роману, он — предатель, перебежавший к врагам:

«…он, Кротов, принес на руках зарезанного им комсорга его роты по кличке Козел и планшет с картами и документами немецким оккупантам и, таким образом, заслужил их доверие»^[265].