Интервенция (СИ). Страница 43

— Проклятые москали! Что вы делаете⁈

— Куда вы его ведете⁈ Он болен!

— На кого вы подняли руку⁈ Мы не конфедераты!

Крики на польском, ломаном немецком, идише смешивались с резкими, гортанными окриками солдат и грохотом тяжелых сапог по булыжнику. Мужчин гнали во дворы — просторные, мощеные, с колодцами посредине и галереями по периметру. Там их уже ждали. Унтер-офицеры с крепкими тростями и списком в руках. Подпоручики, повысившие голос до крика, пытаясь построить из этой разнородной толпы нечто, напоминающее воинский строй.

— Швидше! Швидше! Не тупити! Ставай!

— На пра-во! Рівняйсь!

— По три в ряд! Живо!

Это было не рекрутское депо, не плац регулярной армии. Это была грубая, быстрая мобилизация в чистом виде. Хватать всех, кто подходит по возрасту, и тут же формировать из них роты. Неважно, кто ты — булочник, адвокат или обанкротившийся пан. Теперь ты солдат.

Один из согнанных во двор — пожилой мужчина с интеллигентным лицом и седыми висками, в некогда приличном, но помятом сюртуке, попытался обратиться к молодому русскому офицеру, который стоял чуть в стороне, прислонившись к стене и наблюдая за происходящим с отсутствующим видом. Офицер был молод, лет двадцати с небольшим, в мундире Ярославского полка — из тех частей, что с самых первых дней перешли на сторону нового царя. На его лице застыла усталость. Под глазами темные круги. Он держал в руке нагайку, но не пускал ее в ход, лишь изредка кивал унтерам.

Пожилой варшавянин, запинаясь и подбирая слова на ломаном, с сильным акцентом русском, подошел к нему. Солдат с ружьем тут же шагнул вперед, преграждая путь, но офицер знаком велел пропустить.

— Пан… офицер… — начал поляк, дрожащим голосом. — Прошу, млувьте… Зачем… зачем это? Мы не воевали… Ничего не сделали… Зачем нас берут?.. Мы хотим… домой…

Он обвел рукой двор, забитый испуганными мужчинами, плачущими женщинами за воротами.

Молодой офицер повернул к нему голову. Его взгляд, сперва пустой, сфокусировался на поляке. В нем не было злобы, скорее… недоумение.

— Зачем? — переспросил лейтенант, и в его голосе, несмотря на усталость, прозвучала та же интонация, что и в словах его царя, когда тот говорил о Румянцеве. — Вы спрашиваете — зачем? А кто, по-вашему, будет защищать вашу свободу?

Поляк моргнул, явно не ожидая такого ответа.

— Свободу? Какую свободу? Мы… мы…

— Вашу свободу, пан, — перебил его Григорий, выпрямляясь. В его глазах загорелся огонек — не жестокости, но убежденности. — Свободу от панов, что сосали соки из народа, что продали вашу землю чужеземцам. Свободу от пруссаков, что точат зубы на ваши земли, от прочих врагов, что только и ждут момента, чтобы снова накинуть на вас ярмо. Как вы думаете, кто вас защитит? Ваш по-глупому погибший король? Ваша szlachta? Нет, пан! Только вы сами! Народ!

Он посмотрел на толпу, затем снова на поляка. Лицо его стало серьезным.

— Государь наш, Пётр Федорович, несет свободу всем народам. Всем, кто хочет скинуть вековое рабство. Но свободу эту надо уметь защитить! От тех, кто захочет её отнять! А таких врагов немало. И пруссаки — они сожгли ваш пригород Прагу. Знаете сколько там погибло людей?

Офицер шагнул к нему ближе. Голос его стал чуть тише, но стал еще более убедительным.

— Вы вот спрашиваете, зачем? А затем, пан, что пришло время и вам взяться за ружье! Встать в строй! Защитить свой дом, свою семью, свою землю! Защитить свою новообретенную либертэ! Теперь вы не подданные продажных панов, а свободные граждане новой державы, что чтит волю народную!

Он слегка улыбнулся — усталой, но искренней улыбкой.

— Поздравляю вас, пан. И всех этих людей. С сегодняшнего дня вы не безгласное быдло, а доблестные солдаты Второго Варшавского пехотного полка Народной Армии!

Лейтенант отвернулся, оставив поляка стоять в полном оцепенении. Унтер-офицер бесцеремонно подтолкнул седого мужчину к формирующимся рядам.

— Иди, пан, иди. Слышал? Солдат теперь! Герой!

Варшавянин поплёлся к своим новым товарищам по несчастью, к толпе, которая уже начинала перешептываться, постепенно осознавая смысл услышанного.

(1) Согласно «Физиологии вкуса» А. Брилья-Саварена (1826 г.), «супное мясо», то есть отварное, едят рутинеры, рассеянные, нетерпеливые и обжоры, а «профессора» застолий провозгласили как непреложную истину: «супное мясо есть мясо без мясного сока» и потому подавать его к столу некомильфо. Уже к концу XVIII века оно исчезло из меню аристократических застолий. Упомянув закуски перед десертом, мы не ошиблись. Если верить Жан-Луи Фландрену, закуски в виде нарезанного холодного мяса, горячих овощей и прочего, были последними, что выдавала кухня во время парадного обеда.

Глава 17

Погожим майским днем покой султанского дворца Топ-Капы был безжалостно нарушен. Страх обуял всех — повелителя правоверных, его гарем в полном составе, его Диван, его телохранителей-бастанджи и янычар из охраны. Толпа из важнейших лиц Высокой Порты с истошными криками бросилась наутек, подхватив свои длинные одеяния и теряя желтые туфли с загнутыми носками. А как иначе-то, если эскадра из русский линейных кораблей проследовала без разрешения мимо Константинополя, а прямо напротив дворца встал на якоря русский линкор «Не тронь меня!» и выставил из орудийных портов жерла пушек⁈

— Найдите мне эту собаку, эту верблюжью отрыжку, Обрезкова, русского старосту при моем дворе! — завизжал Абдул-Хамид, как только пришел в чувство, оказавшись в безопасности.

«Старостой» османы называли русского министра-посла, который последние месяцы настойчиво требовал от Дивана разрешения на проход в Черное море средиземноморских эскадр, закончивших свой ремонт. Турки категорически возражали, справедливо опасаясь резкого изменения расстановки сил в Причерноморье и в омывавших его водах. Они закрыли глаза на проход фрегатов под видом «купцов». Но линейные корабли не выдашь за простые торговые суда, даже если они набиты греками-переселенцами. Судя по всему, русские решились на отчаянный прорыв. Форты в Дарданеллах от неожиданности их пропустили — то ли побоялись вызвать новую войну, то ли сыграла свою роль известная османская болезнь под названием турклёк, то есть невежество, халатность и лень. Так или иначе они уже были здесь, на Босфоре, и орудия «Не тронь меня!» должны были гарантировать бездействие фортов при выходе из пролива в Черное море.

— Это называется дипломатия пушек. Мы этого так не оставим! — возмущался французский посол Франсуа-Эммануэль Гиньяр из Сен-Прист, обращаясь к рейс-эфенди. — Прикажите своим циталеям на Босфоре потопить наглых захватчиков.

Дипломаты и сановники из Дивана толпились на небольшой площади перед воротами в Топ-Капы, прикрытые от возможного обстрела зданием дворца. Никто не знал, что делать. Султан, забрав своих жен, евнухов и стражей, отбыл в летнюю резиденцию, сердито бросив на прощание «Разбирайтесь!».

— Месье Гиньяр, — вздохнул рейс-эфенди. — Мы не можем найти Обрезкова, чтобы получить разъяснения. Корабли урусов забиты до отказа пиратами-арнаутами. Они везут их в Керчь. Если мы откроем огонь, с Константинополем повторится трагедия прошлой войны, только в куда большем масштабе. Арнауты безжалостны, они вырежут нас под корень.

Решили подождать.

Адмирал Сенявин вел линейные корабли домой. У выхода в Черное море его ждали ушедшие вперед фрегаты. Если турецкие форты откроют огонь, он обрушится на них всеми силами бывшей Архипелагской экспедиции. Никто не мог предсказать результат такой отчаянной схватки. Но руские к ней были готовы, в отличие от турков. Морской разведкой заранее были промерены глубины, капитаны получили приказ встать как можно ближе к берегу и обрушить на форты на азиатском берегу всю совокупную мощь залпа четырех эскадр. Греческие пираты были готовы спуститься в катера и высадить десант, чтобы атаковать крепости с суши.

Шло время, корабли неторопливо шли по Босфору, миновали самое опасное место — древний византийский замок Йорос, и вскоре показались синие воды уходящего за горизонт Черного моря и очертания Анадолу Хисар, небольшой крепости у самого берега, построенной османами, чтобы блокировать проход в пролив. На противоположном, европейском берегу из широких арок-бойниц генуэзской цитадели, доставшейся османам по праву победителя, выглядывали жерла монструозных пушек.