Камаль. Его черная любовь. Страница 2

– За «албанскую сучку» я вытащу ему кишки и заставлю его их сожрать. Обещаю тебе, кудрявая…

Его лицо совсем близко, слишком близко. Я ощущаю тепло его дыхания на своей коже, а в чертовой попытке увернуться мои губы случайно касаются его лица.

И от этого скольжения моих губ по его острой щетине пульс начинает греметь в ушах!

Я чувствую, как мужчина напрягается. А потом он резко наклоняется, скользя по моей скуле острой обросшей щетиной, и все это заканчивается тем, что его губы впиваются в мои!

Мамочка!

Я задыхаюсь от остроты. От страха. И немножечко от боли…

Его поцелуй – это ярость, боль, ненависть. Он грубый, как его хватка на моей спине! Я до слез в глазах пытаюсь вырваться, но его цепи в одночасье становятся и моими цепями тоже…

– М-м-м! – болезненно мычу. Его поцелуй причиняет боль! Настоящую!

Его губы горячие, тяжелые, требовательные. Я чувствую, как по щеке катятся слезы. Запах крови, металла и свежего мяса становится единственным, что я ощущаю в своем рту, а вскоре и соль примешивается к горькому поцелую, и именно соль заставляет его отстраниться!

В его глазах, мама, настоящая черная мгла.

Черная, черная!

Я отшатываюсь, но упираюсь в его сцепленные руки за своей спиной, а его тело – оно настоящий кремень! Он так тяжело дышит, мама…

– Назови свое имя.

– Это запрещено…

– ИМЯ!

– Ева, – пищу тихо.

– Я приду за тобой ночью, Ева, – обещает он, поглаживая меня по щеке.

– Н-не надо! – запинаюсь, глотая слезы. – Не хочу, чтобы вы за мной приходили… Если вы решите уйти, меня здесь бросьте. Живую, пожалуйста.

– Собери вещи и жди в своей кровати. Я сам все сделаю. Твое дело – быть послушной, Ева. В Албании ведь этому учили? Тебя учили послушанию?

Я медленно киваю, дрожа всем телом. Учили. Розгами, цепями, голодом. Чем выше покорность, тем выше цена. Так отчим говорил перед тем, как продать нас с братом и выручить кругленькую сумму денег, и вот я здесь. В объятиях зверя с черными-черными глазами.

Удовлетворенно кивнув, Камаль жадно облизывает губы, на которых остался мой вкус…

Глава 2

За спиной раздается лязг двери, и в камеру заходят трое надзирателей. Уж не знаю, кому так насолил этот Камаль в прошлой жизни, но охраняют его сильно. Со складов ему ни за что не выбраться, если только он не сам дьявол!

Я в спешке пытаюсь отползти назад, но ничего не выходит! Я запуталась в цепях… боже… И пленный не спешит мне помочь. Он словно специально нарывается. Специально удерживает меня в кольце своих рук, будто хочет неприятности! Мне и себе…

– Смертник, ты совсем страх потерял?

Самый главный из надзирателей вытаскивает меня из-под Камаля, пнув его ногой, а затем смотрит то на меня, то на Камаля.

– Прикованный, а все равно полез?

– Он ничего не сделал! Это случайно вышло… – мой голос дрожит, и я облизываю губы со вкусом черной любви.

– Эй, ты слышал? – усмехается один из них, обращаясь к главному. – Наш «зверь» решил развлечься.

– Руки тянул? – хмурится главный. – Снимай его с цепи. Ночью посадим на электрический стул. Только разряды тока не перепутай, как в прошлый раз.

Они посмеиваются, вспоминая какой-то прошлый раз и явно наслаждаясь мучениями живого человека, а у меня мурашки по телу бегут. Я ведь не хотела такой участи для него! Боже…

– Не надо! Он ничего мне не сделал! – кричу сквозь басистый смех.

– Заткнись, если не хочешь получить, – говорит мне второй, не дожидаясь объяснений.

– Да, а вот с тобой, звереныш, мы разберемся. Ты слишком хорошо живешь, раз решил руки распускать. Секс с ней тебе не светит. Я себе ее давно присмотрел, – посмеивается главный, и мне становится тошно.

Он поднимает дубинку и, не раздумывая, со всей силы бьет Камаля в бок.

– Вставай давай! Электрический стул ждет, падла…

– Стойте! Не надо! – кричу я, но они даже не поворачиваются в мою сторону. Им нужен был лишь повод. Их работа – его мучения.

Главный хватает меня за локоть, вытаскивая из камеры. Я слабо сопротивляюсь, продолжая защищать мужчину, чей вкус остался на моих губах!

– Без меня сегодня, парни. Я устал. Лучше с албанской сучкой время проведу…

– Не трогайте меня! – я отшатываюсь от главного в сторону. То, что он давно положил на меня глаз, я узнала недавно, когда он пробрался в мою камеру посреди ночи. Тогда своими криками я подняла весь склад, но не уверена, что это сработает в следующий раз…

– Смотри не тронь ее. Хозяин насилие к бабе не поощряет, – предупреждают его.

Обернувшись, я успеваю лишь мельком увидеть, как Камаль оседает на пол. Это его привычное положение вот уже долгие годы, из которых я видела только четыре месяца. Он подвергался мучениям изо дня в день. Из ночи в ночь. На его месте я бы сломалась через неделю. Максимум – через две.

– Эй, кудрявая, – зовет главный. – Веди себя хорошо, если своего брата хочешь увидеть живым…

– Где он?! Почему вы не даете с ним увидеться?!

– Увидишься позже.

Затолкнув меня в камеру, главный уходит, и от беспомощности я пинаю дверь ногой.

К ночи, когда за стенкой начинают раздаваться стоны и звуки издевательств, я по привычке баррикадирую дверь стулом, чтобы услышать, если главный решит прийти ко мне. Сбросив верхнюю одежду на одинокий стул, переодеваюсь в сорочку. В моей камере, в отличие от камеры пленника, было тепло.

В первые дни, проведенные здесь, мне было жутко. В последующие меня рвало, и я молила не мучать его. А затем они начали избивать и меня. Каждый раз, когда я защищала его. В какой-то момент я перестала это делать. Защищать. Больше не лезла. Я залечивала свои раны и молчала, а теперь и вовсе приноровилась засыпать под его крики и стоны.

Вот и этой ночью мне удается заснуть, хотя после такой жизни мне, наверное, вечность будут мерещиться глухие удары и мужские стоны Камаля…

…Этой ночью я просыпаюсь от звука скрежета металла. Мороз ползет по спине, когда я понимаю, что что-то не так. В коридоре тихо, слишком тихо, если не считать еле слышных шагов, приближающихся к моей камере.

Я подтягиваю одеяло к груди и сжимаюсь в угол.

Дышу через раз, боясь пошевелиться.

Шаги становятся громче. Быстрее, увереннее. Это точно не надзиратели – они никогда не ходят так тихо.

Дверь камеры резко распахивается, откидывая мои баррикады и ударяясь о стену, и я невольно вскрикиваю.

Долгих четыре месяца он просил меня помочь ему выбраться. Он предлагал планы. Его мозги хорошо работали. Я, конечно же, отказывалась. Трусила. Сдавшись, Камаль просто попросил достать для него острый предмет. Он говорил, что все сделает сам. Сам будет точить свои цепи. Сам убьет охрану. Обещал помочь мне найти моего брата, мне всего лишь нужно было принести ему острый предмет. Не так сложно. Мне это ничего не стоило.

Но я отказалась.

Отвернулась от него.

Я отказала ему в такой простой мелочи, потому что поставила жизнь своего брата выше нашей с ним.

И теперь…

Теперь он стоит в моих дверях, весь в крови. На руках, на лице, на разорванной одежде. Грудь вздымается от тяжелого дыхания, глаза сверкают в тусклом свете лампочки.

Это Камаль, и на нем больше нет цепей, разделявших нас.

Впервые за четыре года он обрел свободу, и звучит это дико страшно.

Я забиваюсь в угол кровати, потому что понимаю – он выбрался и пришел, чтобы сделать мне больно. Как обещал.

– Камаль… – шепчу совсем тихо, но слова застревают в горле.

Я давлюсь.

Давлюсь собственными мольбами, которыми я готова была усыпать этого зверя, лишь бы он не трогал меня. Лишь бы оставил в живых. Одну единственную меня.

Ведь остальные его мучители, я слышала, уже захлебываются в собственной крови.

– Одевайся, – его голос низкий, хриплый. Это больше похоже на рычание.

– Что?

Я вжимаюсь в угол кровати, стараясь держаться как можно дальше от него.

Он делает шаг вперед, и я вижу, что кровь не только на нем, но и на полу за его спиной. Она тянется дорожкой откуда-то из коридора. Прямиком ко мне.