Инженер Петра Великого 3 (СИ). Страница 47

То, что устроили шпионы, конечно, заставило многое перетряхнуть в голове. Да, наши «фузейные» апгрейды, СМ-0.1Ф, с капсюльным запалом и уменьшенной порцией бездымного пороха, уже успели на фронте шороху навести. Шведы, говорят, в ступор впадали от такой скорострельности и от того, что дыма-то нет, не засечешь! Федька с Гришкой — вообще красавцы, что дотумкали до такой простой идеи. Иногда ведь реально, все гениальное — просто, а ты, со своим «попаданческим» багажом знаний, лезешь в какие-то дебри, пытаясь сразу слепить вундервафлю. Но это все была, конечно, временная мера, так, дырку в кафтане залатать, пусть и довольно эффективно для текущего момента. А вот полноценная СМ-1, которая могла бы реально перевернуть ход войны, — это уже совсем другой уровень. Тут нужна была сталь, которая бы держала дикое давление бездымного пороха на полную катушку, а не только в «лайт»-версии. Нужна была ювелирная, по этим временам, точность обработки деталей затвора и ствола, чтобы все это работало как часы и не разваливалось после пары выстрелов. Ну и, само собой, сам порох — стабильный, мощный, с предсказуемыми характеристиками, а не та адская смесь, которая то вообще не горит, то взрывается аки больная. Короче, «Проект Феникс» требовал реального технологического рывка — в металлургии, химии, механике. Слишком многое стояло на кону, чтобы рассчитывать на авось или какие-то полумеры.

Для такого прорыва нужны были золотые руки и светлые головы. И одна такая голова теперь трудилась со мной в Игнатовском. Леонтий Филиппович Магницкий, автор знаменитой «Арифметики», мужик с острющим умом и просто невероятной для своего времени эрудицией, откликнулся на мою просьбу, которую я передал через Брюса (ох, сколько воя было от кураторов навигацкой школы, где он трудился). Сначала он, конечно, на мои затеи смотрел с эдаким скепсисом — ну, понятно, какой-то выскочка-барон, вчерашний мастеровой, а лезет в высокие материи. Но как только увидел чертежи СМ-1 и врубился в масштаб задачи, тут же загорелся. Его «наука числительная» в его исполнении превращалась в такую высшую математику, что я сам, инженер из будущего, еле догонял, спешно вспоминая университетский курс. Баллистика, сопромат, термодинамика горения порохов — Магницкий зарылся в расчеты с таким фанатизмом, будто решал самый крутой квест в своей жизни. Мы часами торчали над таблицами и формулами в моей новой, просторной чертежной, где пахло свежим деревом, скипидаром и немного — воском от свечей. Он, с гусиным пером наперевес, исписывал листы бумаги рядами цифр и какими-то заумными значками, а я пытался на пальцах объяснить ему основы химии высокоэнергетических соединений и физики металлов так, чтобы это было понятно человеку начала XVIII века и чтобы меня при этом не заподозрили в связях с нечистой силой или в том, что я вообще мысли самого дьявола читаю.

— Петр Алексеевич, барон, — говаривал он, отрываясь от своих каракуль и поправляя очки на носу. — Задачка-то ваша, прямо скажем, с подвывертом. Исходные данные такие, что… Давления-то в стволе при горении вашего «недымного зелья» получаются совершенно запредельные. Ни один чугун или сталь, что сейчас в ходу, такого не выдержат, разве что ствол делать толщиной с корабельную мачту. А вам ведь нужна легкость и чтобы стреляло быстро. Задачка, я вам доложу, тяжкая.

А что я мог ему ответить? Прав, конечно. Потому и позвал его.

Моя «опытная мануфактура» прямо на глазах превращалась из простого заводика в нечто большее — в настоящий НИИ, аналогов которому в России, да и, пожалуй, во всей Европе, тогда еще не было. Тут и копировали, и пытались что-то улучшить. Но главное, тут пытались создать что-то принципиально новое, заглянуть за горизонт существующих технологий. Молодые «академики», которых я насобирал со всей страны — кто-то из учеников Навигацкой школы, кто-то из толковых мастеровых с казенных заводов — учились и руками работать, и головой думать, по-научному. Эксперименты, расчеты, снова эксперименты. Ошибки, провалы — куда ж без них, но каждый шаг, пусть даже не в ту сторону, давал пищу для размышлений, приближал к цели. Работа кипела круглые сутки, как в растревоженном муравейнике. В химической лаборатории, где теперь заправлял не только я, но и специально приставленный Брюсом аптекарь-немец, такой осторожный и педантичный герр Шлегель, колдовали над составами пороха, пытаясь сделать его стабильным и мощным, но чтобы он при этом не превращался в нечто совершенно непредсказуемое. В опытной литейке, которую мы отгрохали по последнему слову тогдашней техники, с новой конструкцией печей и системой контроля температуры, пытались выплавить нужную нам сталь. Скрипели привода новых станков, еще пахнущих свежей краской — пока, конечно, макетных, экспериментальных, но уже позволяющих отрабатывать технологию обработки деталей с невиданной доселе точностью. Атмосфера была творческая, напряженная, все горели энтузиазмом. Люди видели, что их труд не впустую, что они делают что-то реально важное.

Как-то вечером Магницкий зашел ко мне в кабинет какой-то особенно мрачный, даже ссутулился, что на него было совсем не похоже. Долго молчал, раскладывая на столе исписанные мелким почерком листы.

— Ну что, Леонтий Филиппович? — спросил я, в ожидании плохих новостей. — Есть сдвиги по расчетам прочности ствола для СМ-1? Нашли, где я накосячил в выкладках?

Магницкий тяжело вздохнул, снял очки и принялся медленно протирать их краем своего камзола, явно оттягивая неприятный момент.

— Сдвиги-то есть, Петр Алексеевич, — наконец выдавил он, глядя куда-то мимо меня, на огонь в камине. — Только они такие, что… — он запнулся, явно пытаясь подобрать слова, чтобы не так сильно меня расстроить. — Ежели расчеты мои верны, а я их три раза перепроверил и ошибок вроде не нашел, то для тех характеристик, что вы закладываете в ваше ружье СМ-1, для той начальной скорости пули и того давления пороховых газов… нужна сталь с такими свойствами, какой просто нет. И, смею вам доложить, — тут он поднял на меня глаза, и в них была такая неподдельная тоска, — получить ее нереально.

Я смотрел на него. Нереально?

Я тупо уставился на чертежи, где уже почти в полный рост вырисовывалась моя будущая винтовка, и чувствовал, как весь фундамент проекта трещит по швам. Столько сил, столько рисков, столько всего поставлено на карту — и на тебе, уперлись в стену! Да не может такого быть! Выход должен быть, по-любому. Я же не с потолка все эти технологии взял, они же существуют, работают! Ну да, в другом времени, с другими возможностями… Но ведь и здесь, в этом чертовом XVIII веке, люди умудрялись творить такое, что потомкам и не снилось, двигали науку вперед семимильными шагами. Значит, и я должен что-то придумать.

Пока я бился головой о стену металлургических ребусов, тучи сгущались на другом фронте, не менее важном — дипломатическом. Брюс в последние недели ходил мрачнее грозовой тучи. Его взгляд как будто подернулся пеленой, а те крохи информации, которыми он со мной делился при наших редких встречах, оптимизма как-то не добавляли. Агентура Якова Вилимовича, которая раскинула свои шпионские сети по всей Европе, подтверждала самые хреновые прогнозы, которые еще раньше озвучивала Марта. Успехи русского оружия, особенно после Нарвы, да еще и на фоне наших технологических прорывов, пусть пока и не глобальных, не на шутку взбудоражили «цивилизованных» соседей. Еще вчера они на «варваров московитских» смотрели сверху вниз, а сегодня вдруг разглядели реальную силу, способную весь расклад на континенте поменять. И им это, ясное дело, поперек горла.

— Петр Алексеич, дела наши с каждым днем все хуже, — говорил Брюс, задумчиво покручивая в пальцах серебряную табакерку, подаренную Государем. Мы сидели у него в кабинете в Преображенском приказе, куда я заскочил доложить, как там дела в Игнатовском, ну и заодно посоветоваться насчет этой проклятой стали. — Сведеньица, что приходят из Лондона, да и из Вены, честно говоря, совсем не радуют. Похоже, наши европейские «партнеры», как их там Государь называет, увидели в усилении России реальную угрозу своим шкурным интересам. И теперь мечутся.