100 легенд Токийского кафе призраков. Страница 4

Вот только пока он лениво смотрит на сад, взгляд его старательно избегает колодца. Вместо этого Огава поднимает взор на парящую в небе луну. А за его спиной во мраке коридора вечерний ветер слегка колышет портреты призраков: белоснежной Юки-онны, отравленной Оивы, женщины-змеи, превращающейся из красавицы в рептилию. Что же до бедняжки-утопленницы Окику, так ее за кругленькую сумму оттер от отпечатков моих лап художник-реставратор. В конце коридора алым огоньком выделяется красная маска тэнгу, и кажется, ее длинный нос и жестокие глаза напряглись, что-то учуяв.

Лунный свет?

По коридору скользит лучик – и исчезает.

Огаву внезапно охватывает странное чувство, будто кто-то смотрит на него сзади, и он резко оборачивается. Никого нет, но по спине все равно пробегает дрожь. «Заработался, – думает Огава. – Простыл, наверное, или…»

Но тут до него долетает сначала едва уловимое, а потом все более и более громкое завывание кошки.

– Ммммммммя-а-а-а-а-а-а-а-ау-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!

Огава вздрагивает, и по его дряблой коже вновь бегут мурашки.

– Мммрррррррря-а-а-а-а-а-ау-у-у-у-у-у-у-у…

Откуда-то из темноты сада доносится еще один протяжный вой. Огава медленно спускается с деревянных мостков, и потусторонние завывания заползают в его волосатые уши, впиваясь в самый мозг. Это что, сон наяву? Огава трясет головой, но напрасно – звук не только оказывается настоящим, но и продолжает нарастать. А еще подтверждается пугающая догадка: вой исходит из колодца. Медленно, но уверенно Огава пересекает сад, приближается к источнику звука, собирается с духом, а потом, схватившись за стенку, резко наклоняется, вглядываясь в глубины.

Я, шлепавшая в это время по жидкой грязи на дне, увидела лишь силуэт хозяина. Набрав полные легкие воздуха, я заверещала так громко, как только могла, и звук взлетел вверх по шахте колодца. Затем я замолчала: остальное за меня сделает эхо.

Огава выругался, немного помедлил и зашаркал обратно к дому.

Следующая ночь выдалась мертвецки тихой, даже ветер не дул. Огава работал у себя в кабинете. Полагаю, хозяин никому не рассказывал о завываниях из колодца. Знаю, такой бы нашел рациональное объяснение, решил, что это слуховая галлюцинация, приключившаяся из-за забродивших бобов натто, которые он съел на ужин.

И вот опять: может, он почувствовал, что на него смотрят, потому развернулся и увидел, как качаются свитки с портретами в коридоре, словно мимо них быстро пробежало что-то очень большое. Тут Маккуро шепнул мне, и мы с Хиноки начали выть со дна колодца. Огава резко повернулся в сторону сада (об этом мой друг-нэкомата рассказал мне позже), осторожно поднялся с подушки, на которой сидел, и сделал шаг в направлении звука. Сёдзи мой хозяин захлопнул с громким стуком.

Мы с Хиноки не умолкали минут десять, а потом Маккуро, все еще невидимый, опрокинул чернильницу на столе Огавы.

Чернота растекалась по бумагам лужей крови, а мой хозяин наблюдал за этим круглыми, как блюдца (или голландские расписные тарелки!), глазами.

– Быть такого не может, – пробормотал он. – Я просто перетрудился.

На третью ночь концерт с энтузиазмом исполняли Хиноки, Хана-тян и, конечно же, я. Хор у нас получился такой великолепный (и ужасный!), что Огава внезапно выскочил из дому, выругался и кинул в колодец большой камень. К счастью, Маккуро вовремя нас предупредил и булыжник шлепнулся в вязкую грязь, а мы с рвением, достойным труппы плохих актеров, пытающихся заработать на пропитание, изобразили предсмертную агонию и с хохотом удрали через тайный лаз.

На четвертую ночь импровизировали мы квартетом: Хиноки басил, я и Хана-тян взяли на себя главную партию, а Искорка запрокидывала голову и издавала трели настолько потусторонние и устрашающие, что даже у меня шерсть вставала дыбом. Огава же во время нашего получасового выступления лежал на футоне [6] , спрятав голову под подушку.

– Дрожал, как последний лист на дереве под напором ноябрьского ветра, – позже описал хозяина Маккуро, довольно кивнув.

Так все и продолжалось. Мы пригласили в свой хор других уличных кошек: на пятый день кричали пятеро, на шестой – шестеро. К тому моменту о происходящем узнали и домашние Огавы, и его соседи. На седьмой день небольшая толпа собралась у колодца, из которого вырывались завывания нашего септета. Мы видели очертания голов зевак в просвете над нами, а когда останавливались, чтобы перевести дыхание, слышали голоса.

– Это призраки-бакэнэко, – заявил кто-то.

– Ты что натворил, Огава?! – рыкнул другой голос.

– Он убил кошку! – прорыдала моя хозяйка. – И теперь нас преследуют ду́хи!

– Это как с Окику, – подметил чей-то бас. – Она считала тарелки в колодце. Одним богам известно, что случится, когда у вас наберется десять кошек.

Тут до меня отчетливо донесся голос Огавы:

– Ну не могут же это быть призраки! Давайте мыслить логически.

– А я это и делаю, – возразил собеседник. – Я бы позвал священника. И побыстрее.

В следующие две ночи мы продолжили концерты.

А Огава… Ну, он, если честно, тронулся.

На девятую ночь пришел священник – монах в тяжелом черном одеянии, по которому почему-то пробегали голубые искры. Он внимательно посмотрел Огаве в глаза, шепнул что-то ему на ухо, и тот с криком бросился в дом, причитая о мести, покаянии и кошке-призраке, что придет по его душу.

На следующее утро хозяина и след простыл.

Одни говорят, что Огава безнадежно помешался. Другие – что отправился в паломничество на север страны: хотел попасть в храм, посвященный бакэнэко, и взять там офуда, чтобы повесить на колодец. Это ему посоветовал «монах».

Хозяйка взяла управление поместьем на себя, а чтобы сводить концы с концами, сдала комнату постояльцу и продала портреты призраков в местный буддистский храм. В это время американцы и другие чужаки открыли Японию миру – легко, будто банку сардин, – и скоро всякие западные штучки стали модными: важные персоны принялись расхаживать в странной одежде и есть мясо, телеграфные провода сшивали небо воедино, а Эдо, который я знала и любила, превратился в Токио.

Что же случилось со мной? А я, оказывается, тоже поменялась.

Как-то вечером, ровно через сорок девять дней после того, как мы закончили изводить Огаву, Маккуро присел рядом со мной на крыльцо храма у реки и принялся объяснять:

– У некоторых кругов есть начало, но нет конца.

– Не понимаю.

– У твоей жизни есть начало, но не конец: ты теперь другая кошка. Бакэнэко. Привыкай.

– Значит, я умерла?

– Изменилась. – Он похлопал меня по плечу. – А об остальном не думай. Привыкай…

И я научилась жить по-новому. Наблюдала издалека, как в доме, который когда-то был и моим, подрастают детишки. Видела, как через какое-то время хозяйка вышла замуж за добродушного постояльца. Даже слышала, будто Огава кормит бездомных кошек в особом храме на севере. В последнее я не поверила, но вы, люди, и правда иногда умеете удивить.

Время от времени я делаю что-нибудь полезное, но обычно просто стараюсь жить в свое удовольствие, где бы ни находилась. А забредала я много куда, даже в Синдзюку – лабиринт из небольших баров и ресторанчиков, в котором расположились «Кафе призраков» и его владелица, моя хорошая знакомая. Утомившись от войны, она переехала сюда, и теперь я пою для хозяйки заведения, если та хочет вытянуть шею и повертеть ей в танце. Я – глаза и уши моей подруги, когда у нее нет времени выйти из бара.

Сейчас, например, она попросила меня последить за этой парочкой. А вот и они, наконец-то дошли! Ну и копуши! Не слишком-то они похожи на путешественников… Любопытный иностранец и кролик-всезнайка. А с ними мальчишка, который вчера свалился на крышу храма, – Акира. Не знаю, как он там оказался, но паренек бормотал про то, что куда-то спешит, а больше ничего и не помнил.