Русь. Строительство империи 7 (СИ). Страница 38

Слова византийского императора, сказанные этим его странным, бесцветным голосом, который, казалось, проникал мне прямо в мозг, минуя уши, прозвучали для меня как выстрел в упор. Я буквально остолбенел, пытаясь осознать услышанное, переварить эту совершенно немыслимую, дикую информацию. Носитель ранга «Легат»? Мой текущий ранг в Системе «Вежа», который я получил после взятия Новгорода и победы над Сфендославом. Собиратель Земель Русских? Мой главный, основополагающий титул, моя глобальная миссия, которую мне поставила Вежа еще в самом начале моего пути, когда я только-только очнулся в этом чужом мире. Эти термины, эти понятия были моим личным, интимным знанием, доступным только мне и этой проклятой Системе. Никто другой во всем этом мире не мог, не должен был о них знать! А этот хмырь в золоченой короне, мой главный враг, сидит тут на своем троне, как ни в чем не бывало, и сыплет ими, как будто мы с ним старые приятели, обсуждающие последний апдейт в какой-нибудь компьютерной игре!

Недоумение, шок, подозрение, страх — целый коктейль противоречивых эмоций захлестнул меня. Я чувствовал, как у меня на лбу выступила холодная испарина, а сердце заколотилось так, что готово было выпрыгнуть из груди. Мои спутники — Ратибор, Веслава, дружинники — тоже почувствовали, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Они не поняли истинного смысла слов императора (если он действительно говорил на каком-то особом, «системном» языке, недоступном им), но они уловили странность момента, неестественное спокойствие этого побежденного, казалось бы, правителя, и мою собственную ошеломленную реакцию. Они напряглись, их руки инстинктивно легли на рукояти мечей, они были готовы к любой неожиданности, к любой провокации со стороны этого ромея.

Лишь Искра, стоявшая чуть позади меня, отреагировала иначе. Я краем глаза заметил, как ее обычно спокойное, почти бесстрастное лицо исказилось от удивления, смешанного с каким-то странным, почти испуганным пониманием. Ее глаза, обычно холодные и внимательные, расширились, и в них промелькнула тень узнавания. Она, как носитель Системы, пусть и другого, как она утверждала, «уровня» или «специализации», очевидно, уловила в словах императора нечто такое, что было скрыто от остальных, но было до боли знакомо ей самой. Она сделала едва заметное движение, словно хотела что-то сказать или сделать, но потом замерла, ожидая моей реакции.

Император Византии, видя мое замешательство и шок, позволил себе слабую, едва заметную, почти призрачную усмешку. Это была не усмешка победителя или злорадствующего врага. Это была скорее усмешка человека, который знает какую-то очень важную, но очень горькую тайну, и который с некоторым сочувствием смотрит на того, кому эта тайна только что открылась.

— О, да, варварский князь, волею судеб и Системы ставший Царем всея Руси, — подтвердил он мои невысказанные, мечущиеся в голове вопросы, продолжая говорить на том же странном, понятном только мне и, возможно, Искре, языке. — Я — носитель. Такой же, как и ты, Антон. Или, вернее, таким же был до недавнего времени, пока ты не поставил мне этот эффектный мат. — Он сделал едва заметный жест рукой в сторону зала, где еще виднелись следы недавнего боя. — Как и покойный император Никифор Фока до меня, которого ты, по своей молодости и удаленности от наших дел, возможно, и не застал. Как и твой западный «коллега», император Оттон, с которым ты, я так понимаю, еще не имел «удовольствия» близко познакомиться, но, поверь мне, это знакомство у тебя еще впереди, если ты, конечно, выживешь. Как и многие, многие другие, о ком ты, в своем нынешнем невежестве и гордыне, даже не подозреваешь, «Собиратель Земель».

Каждое его слово было как удар молота по моей голове, как ушат ледяной воды, вылитый на меня в жаркий день. Император Византии! Мой главный противник, символ всего того, с чем я боролся все эти годы! Оказался не просто могущественным и хитрым правителем, а таким же «избранным» Системы «Вежа», как и я сам! Это не укладывалось в голове. Это переворачивало все мои представления о мире, о войне, о моей собственной роли в этой истории. Это означало, что вся моя борьба с Византией, все мои победы, все мои жертвы — это было не просто столкновение двух государств, двух народов, двух идеологий. Это было нечто гораздо большее, гораздо более сложное и, возможно, гораздо более страшное. Это было… это было похоже на то, что сама Вежа, эта невидимая, но всемогущая сущность, просто стравливала своих носителей друг с другом, как гладиаторов на арене, наблюдая за их борьбой и получая от этого какое-то свое, непонятное мне удовольствие или выгоду.

Я почувствовал, как земля уходит у меня из-под ног. Все, во что я верил, все, ради чего я жил и сражался, оказалось… игрой? Чьей-то злой шуткой? Экспериментом? Я посмотрел на свои руки, на свой меч, все еще покрытый свежей кровью. Чья это была кровь? Врагов? Или таких же марионеток, как и я сам?

Видя, что я начинаю потихоньку приходить в себя от первоначального шока и пытаюсь осмыслить масштаб открывшейся мне, как Эверест альпинисту, правды, византийский император сделал едва заметный жест рукой в сторону одного из роскошных, обитых бархатом кресел, стоявших поодаль от его трона. Это был почти королевский жест, словно он приглашал меня, своего победителя и завоевателя, не на казнь или унизительный допрос, а на… светскую беседу. Он совершенно игнорировал моих вооруженных до зубов дружинников, которые окружили его плотным кольцом и готовы были по первому моему знаку разорвать его на куски. Он смотрел только на меня, и в его взгляде не было ни страха, ни ненависти, а лишь какая-то странная, вселенская усталость и, может быть, даже толика сочувствия.

— Ты думаешь, ты сам, своими собственными силами, всего этого добился, Антон из Березовки? — продолжил он своим тихим, немного насмешливым, но в то же время каким-то очень печальным тоном. — Что эта твоя «Вежа», которая, как я понимаю, явилась тебе в образе какой-нибудь соблазнительной рыжеволосой девицы (они любят такие дешевые трюки, чтобы втереться в доверие к новичкам), — твой личный, бескорыстный ангел-хранитель, ниспосланный тебе неведомыми языческими богами, чтобы помочь тебе из простого офисного работника превратиться в великого императора и построить несокрушимую Империю? Какая трогательная, какая наивная слепота! — Император едва заметно покачал головой, и в его глазах промелькнула тень то ли жалости, то ли презрения. — Ты — лишь винтик, Антон. Маленький, но, должен признать, на удивление эффективный и удачливый винтик в огромной, непонятной тебе машине, истинные цели и принципы работы которой ты до сих пор не понял, и, боюсь, не поймешь никогда. Ты — пешка, Антон. Очень способная, очень амбициозная, сумевшая дойти до самого вражеского короля и поставить ему шах и мат. Я отдаю тебе должное, ты играл эту партию блестяще. Но, пойми, игра на этом не заканчивается. Она лишь переходит на новый, еще более сложный и опасный уровень. И правила этой игры пишешь не ты. И даже не я.

Император сделал небольшую паузу, давая мне время переварить услышанное, осмыслить эту новую, убийственную для моего самолюбия и моей веры в собственную исключительность информацию. Затем он добавил, и в его голосе теперь отчетливо прозвучали нотки какой-то глубокой, застарелой горечи и разочарования:

— Поверь мне, Антон, я прошел этот путь задолго до тебя. Я тоже когда-то был молод, амбициозен, полон сил и веры в свою избранность, в свою великую миссию, в бескорыстную помощь Системы. Я тоже, как и ты, строил грандиозные планы, завоевывал новые земли, укреплял свою империю, получал эти проклятые «очки влияния» и новые, все более высокие «ранги». Я тоже думал, что я — хозяин своей судьбы, что я — творец истории. Но со временем, с каждым новым «уровнем», с каждым новым «достижением», я начал понимать, что не я управляю Системой, а Система управляет мной. Что все мои так называемые победы, все мои достижения, все мои реформы и завоевания — это лишь топливо для нее, для ее непонятных, но, несомненно, грандиозных и, скорее всего, совершенно нечеловеческих целей. Она просто использует нас, Антон. Использует наши амбиции, наши страхи, наши желания, нашу жажду власти, нашу гордыню, нашу глупость. Она, как умелый кукловод, дергает за невидимые ниточки, заставляя нас плясать под ее дудку, совершать поступки, которые выгодны ей, а не нам. И когда мы становимся ей не нужны, когда мы истощаемся, когда мы перестаем приносить ей пользу, она без малейшего сожаления избавляется от нас, как от использованной батарейки, и находит себе новую, более свежую и перспективную игрушку.