Кузнец (ЛП). Страница 3

Хакон умолял дедушку не уходить. Пока нет. Им еще так много предстояло сделать. Он был всем, что осталось было у Хакона.

Узловатая зеленая рука его деда поднялась и повисла в воздухе, и Хакон поспешил схватить ее.

— У тебя есть все, что тебе нужно, виттара, — сказал он. Дедушка уже много лет не называл Хакона маленьким молотом. — Я тебе больше не нужен. Но мне нужна моя пара.

Хакон сидел рядом с дедом и плакал тихой ночью, когда старый орк ушел к своей паре в загробный мир, оставив Хакона позади.

Это было неделю назад. Неделя — это все, что он мог вынести в их тихом, холодном доме. Он больше не был домом. Безделушки, оставшиеся от их жизни, захламляли дом, и холод обжигал его всякий раз, когда он брал их в руки. Какая польза была от бабушкиной шали или дедушкиной трости?

Жизнь, прожитая в этом доме, закончилась.

В приливе горя Хакон иногда думал, что и его собственная тоже.

Прошла неделя, а он уже не собирался заново разжигать кузницу своего деда. Кузница была полна пепла и темна, пустой рот, который никогда больше не будут кормить. Он не мог заставить себя стоять там и работать мехами⁴, возвращая жизнь в место, которое так любил.

Тела его бабушки и дедушки были вымыты и подготовлены надлежащим образом, он позаботился об этом. Он и его тетя Сигиль совершили обряд и возложили их на погребальные ложа. Их ритуальные костры горели до глубокой ночи, поднимая пламя в небо, чтобы быть унесенными ветром в загробный мир, где они снова будут жить вместе.

Без Хакона.

Все, что он когда-либо знал за свои тридцать лет, — это его бабушка с дедушкой и их дом, расположенный в цитадели клана Зеленых Кулаков Калдебраке. После того, как его отец-человек погиб в результате несчастного случая на охоте, а вскоре после этого его мать-оркцесса в своей скорби исчезла в дикой местности, его бабушка и дедушка стали его жизнью. Он обрабатывал и оправлял драгоценные камни со своей бабушкой, общаясь на языке жестов; он работал мехам и орудовал кувалдой, пока дед придавал расплавленному железу причудливые формы. Хотя остальные члены клана неоднозначно относились к нему как к полукровке, бабушка и дедушка не проявляли к нему ничего, кроме доброты и любви.

С самого детства Хакон был слабослышащим на правое ухо, совсем как его бабушка. Она научила его говорить жестами и читать по губам других людей. Это было хорошим навыком для кузнеца, поскольку многие кузнецы теряли слух из-за постоянных ударов молотом. Вне дома бабушки и дедушки его ухо было уязвимым местом, которое он старался компенсировать скоростью, силой и наблюдательностью.

Тем не менее, его бабушка и дедушка не могли не защищать его, даже нянчиться с ним. Было бы легко жить той жизнью, которую они построили для него — безопасной, защищенной, в месте, которое он знал. Они оставили ему дом, кузницу, все, что ему было нужно. Но по мере того как холодные, одинокие дни мрачно проходили в этом самом доме, Хакон приходил к мучительному осознанию того, что его жизни здесь больше нет.

Вождь Кеннум наверняка взял бы его в качестве кузнеца, если бы он искал работу — возможно, надвигалась война, и был нужен каждый доступный кузнец, даже в таком переполненном ими месте, как Калдебрак. Он мог заработать уважение и средства к существованию благодаря своим навыкам. Но Хакон не хотел зарабатывать на жизнь, он хотел жить. Чего здесь не было.

Он мог бы почтить жертву и дар своих бабушки и дедушки, или… мог бы воспользоваться шансом стать счастливым. Сбежать от удушающего горя и жизни без особых надежд, которая у него была бы здесь, и пойти поискать… что-нибудь другое.

Конечно, все это было трудно объяснить тете Сигиль. Даже сейчас она занимала большую часть гостиной скромного дома, уперев кулаки в бедра и властно нахмурившись, и наблюдала, как Хакон собирает вещи. Она не скрывала своего презрения к его плану покинуть Калдебрак — впрочем, с другой стороны, тетя не умалчивала о большинстве вещей. Была причина, по которой его дедушка научил использовать пчелиный воск, чтобы приглушить громкий стук молотов, и которым они затыкали уши всякий раз, когда Сигиль стучала в дверь.

Теперь, став взрослым мужчиной, Хакон понял, что Сигиль была громкой, потому что хотела быть услышанной в семье слабослышащих и твердолобых, но еще и потому, что ей было не все равно. Судя по ее нынешней громкости, она очень волновалась.

— Я просто не вижу в этом смысла, — сказала она в третий раз, сотрясая стропила. — У тебя здесь есть все, что нужно. Манан и дарон оставили тебе дом. Дарон — свою кузницу и инструменты. Все, что тебе может понадобиться.

Чувство вины за эти слова обожгло ему горло, но Хакон не прекратил методично сворачивать вещи. Он не собирался брать с собой слишком много, только то, что мог унести на спине: одежду, несколько ювелирных побрякушек, припасы для путешествия, драгоценные камни, за которые он продал дом, и несколько кузнечных инструментов своего деда, с которыми он не мог расстаться.

О, и прославленный коврик, который сейчас храпит у камина.



Как и многие в Калдебраке, его бабушка и дедушка всегда любили собак. Они держали стаю волкодавов, которые бегали за ними на рынок и сидели у стола, чтобы составить им компанию в дождливые дни. Большинство из них к настоящему времени ушли из жизни, либо остались у Сигиль и ее двух партнеров, которые вместе управляли другой кузницей, специализирующейся на изготовлении серебра, на другой стороне Калдебрака. Единственным оставшимся был Вульф, сварливый четырехлетний пес, которому на самом деле никто не нравился, и он был слишком упрям, чтобы уйти со своими братьями, сестрами к Сигиль.

Хакон любил эту дворнягу, и даже если он не был самым дружелюбным псом, его постоянная компания была желанной на прошлой неделе. Хакон не сомневался, что, когда он уйдет завтра, Вульф последует за ним, даже если он будет раздражаться и ворчать по этому поводу.

На данный момент зверь довольствовался тем, что лежал у камина, как обычная помеха, создавая опасность споткнуться об него.

Напротив, в другом конце комнаты стояла Сигиль, ее потряхивало от сдерживаемой энергии и нетерпения. Если бы Хакон позволил ей, она бы заставила его собрать вещи и переехать к ней, ее партнерам и детям-близнецам. Хотя он любил навещать их, дом и так был полон до краев — особенно теперь, когда появилось еще три гигантских пса.

И… дом был полон любви. Сигиль и Халстерн были шумными, неистовыми, и часто темперамент и упрямство брали над ними верх. Вигго был миротворцем, успокаивал страсти и поддерживал порядок в кузнице. Для Хакона их жизнь была управляемым хаосом, но у них все получалось. Он не хотел нарушать равновесие в их доме.

И каждый день видеть то, чего он хотел больше всего — жизнь, семью. Дружбу. Если он останется, он боялся, что его зависть перерастет во что-то еще более уродливое.

Он не мог обременять их. Он не мог оставаться в этом пустом доме. Он не мог жить полу-жизнью, в безопасности, но хромая. Поэтому он должен уйти.

Он принял решение. Теперь осталось убедить в этом Сигиль.

— Для меня здесь ничего нет, — терпеливо сказал он ей.

— Нет, ничего, только твоя семья и твоя жизнь, — фыркнула она.

Он поморщился. Ее колкость не должна была ранить, не по-настоящему; он знал Сигиль, она была острее всего, когда ей самой было больно. Он поднял глаза и, наконец, посмотрел на нее.

Сигиль стояла там, скрестив руки на мускулистой груди, и глаза ее остекленели от сдерживаемых слез. В тот момент она выглядела намного моложе своих лет, как юная оркцесса, которая уже потеряла старшую сестру, а теперь и родителей.

Сигиль и его бабушка с дедушкой часто отмечали, как сильно он похож на свою мать Ингрид. Несмотря на то, что у него было более человеческое лицо, с более короткими ушами, маленькими клыками и более тонким носом, он прожил всю свою жизнь, слыша, что у него глаза Ингрид, выражение лица Ингрид, добродушие Ингрид.