Напряжение (СИ). Страница 12

— А что случилось? Откуда столько детей? — поднял голову Новицкий.

— Каких детей? — криво улыбнулся я: — К нам в класс четырнадцать человек пришло, все иностранцы, двенадцать бородатых «мальчиков» и две девочки, замотанные в платки так, что только глаза виднелись. Так теперь наши девчонки от нас вообще не отходят, и все исключительно в джинсах в школу ходят, хотя администрация требует, чтобы все в школьную форму облачались…

— Ладно, я тебя понял. — Новицкий провел огромной ладонью по коротко стриженным волосам на макушке, как будто хотел взбодрится: — Я помню, что я тебе за дочь должен, если что-то узнаю, буду с тобой на связи. И это, ты завтра мне набери, если этот лейтенант приедет, только ни пиши ничего, просто плюсик в сообщении поставь и все.

— Извините, еще одно, дядя Вова. — я сунул в руку Новицкого небольшой лист, вырванный из блокнота: — Потом, как будет время, посмотрите пожалуйста, что можно сделать. Если коротко, то хороший человек пропал — ушел на работу утром и третий день его нет. Если можно, помогите, чем можете.

Новицкий молча кивнул и спрятал бумагу в бумажник, после чего, пожав мне на прощание руку, скрылся в темноте подъезда.

Да, Новицкий мне был должен. Несколько месяцев назад я вытащил его дочь из одной неприятной, даже чрезвычайно неприятной ситуации, и он разрешил мне «обращаться». Как дочь я полицейского спрашивать не стал, так как знал, что ему этот вопрос очень не понравиться. Дочь и жена дяди Вовы, сразу после происшествия, уехали на Запад, в Белую Русь, где девочка поступила в университет на в старом пограничном городе, а в последнее время в соцсетях я видел фотографии «с отдыха», на которых рядом с женой полицейского был незнакомый мужчина, и явно не родственник и не коллега по работе.

Поняв, что разговор исчерпал себя, я коротко пожал лапищу полицейского и поспешил вниз, перепрыгивая через ступеньки по пожарной лестнице. С некоторых пор я в лифте ездить перестал, так тесная кабина не давала необходимого пространства для маневров в опасной ситуации, которые в последние несколько месяцев стали складываться все чаще и чаще. Я понимаю, что к двухметровому бугаю, который, уверен, несколько раз в неделю тягает двухпудовые гири, никто не подходит с предложением отдать деньги, телефон или здоровье, но вот такие, как я, худосочные пацаны, мышечная масса у которых растет в месяц по чайной ложке, остается только крутится и… просто показывать, что ты более отмороженный отморозок, чем те, кто подошли к тебе.

Я приоткрыл дверь на улицы, осторожно осмотрел окрестности, послушал дыхание осеннего вечера — вроде бы ничего подозрительного в воздухе не ощущается. Можете считать меня трусом, но я живой трус, а кое-кто, кто пытался показать мне свою смелость, уже не живой.

От подъезда, где жил Новицкий, до моего дома мне было необходимо пройти мимо еще одного многоэтажного дома. Вроде бы совсем немного, но была одна проблема — наш дом был «местный». Когда началась программа переселения беженцев в наш, пограничный с Сибирской республикой, город, наш двор, силами зажиточных жильцов, был существенно укреплен. Ворота и забор были срочным образом отремонтированы, после чего густо перемотаны армированной колючей проволокой, с опасно топорщащимися во все стороны, острыми металлическими лезвиями. Общим собранием жильцов дома, под руководством еще другого председателя, были приняты и заверены в жилищной инспекции муниципалитета правила пользования общим имуществом многоквартирного дома, в которых какой-то хитроумный юрист вплел несколько пунктов, делающих практически невозможным продажу квартир в доме без согласия общего собрания. Те же нормы касались и сдачи недвижимости в аренду или по иным основаниям.

В результате окрестные дома постепенно заполнялись новыми жильцами, рожденными совсем под другим небом, которые, либо покупали квартиры у горожан, желающих срочно покинуть, ставший неуютным, Город, либо просто занимали пустующие квартиры и не только пустующие. В социальных сетях и мессенджерах пару раз выносили на суд публики истории, когда горожанам, вернувшимся вечером домой после работы, двери открывали уже новые жильцы.

В нашем же доме таких историй не было. Председатель жилищного товарищества не подписывал бывшим соседям, желающим продать квартиры справку о полном погашении коммунальных платежей, а без этой справки договора купли-продажи просто не принимали на регистрацию. Группы посторонних молодых людей, несколько раз пытавшихся проникнуть на территорию двора, заранее замечал дежурный у ворот, который просто блокировал электрические замки. В конце –концов, от нашего двора отстали — вокруг было множество более интересных объектов, не требующих особых усилий для овладения ими, достаточно было только наклонится и подобрать. Правда, последний события вокруг нашего дома вызывали у меня и небольшой группы симпатичных мне людей, нешуточную тревогу. Три дня назад председатель жилищного товарищества нашего дома, старший прапорщик десантных войск в отставке, кавалер двух боевых орденов, грубый и громкий, любитель выпить и знаток русского мата, жесткий и решительный Михаил Павлович Бобков ушел утром на работу и больше не вернулся. Конечно, оставалась слабая надежда, но предчувствия были нехорошие. Вчерашнее собрание жильцов, закончившееся ничем, провел заместитель Палыча, малодушно пообещавший выполнить все требования странного полицейского и сборщика нового, религиозного налога.

— Вот такие-то деля, малята. — пробормотал я, подходя к, грозно выглядевшим, опутанным «колючкой», воротам нашего двора. С тех пор, как я обнаружил в своей голове иную сущность, которая убедила, что является разумом моего прадеда, Александра, сгинувшего при странных обстоятельствах на одной из необъявленных войн, что вел, еще могучий, идущий неправильным путем, Советский Союз, я приобрел привычку разговаривать сам с собой и это было, наверное, единственное неудобство, доставшееся мне от этого вторжения.

Если не вспоминать первые дни, когда я, на полном серьезе, собирался добровольно сдаться в психиатрическую больницу, в комнату без углов и мягкими стенами. Позднее я узнал, что такие комфортабельные палаты для психов встречаются только в фантастических фильмах, реальная действительность же намного грустнее. Да и свыкся я с дедом, который, приложа руку к сердцу, спас мою жизнь столько раз, что я даже бился со счета. Правда, запредельная… жесткость предка, с которой он решал возникшие вопросы, а особенно его методы преодоления проблем, были неприемлемы для нашего времени.

А потом прадед показал мне картинки из его воспоминаний, яркие, с иллюзией полного присутствия, с пять D эффектом о еще одной войне, которая шла до середины тридцатых годов в Советской Средней Азии, и я понял, что другого пути просто нет. Доброта, цивилизованность, призывы к совести и разуму тут не работают.

Я встал в световое пятно яркого прожектора и посмотрел в объектив видеокамеры, висевшей на высоком столбе за забором, после чего раздался щелчок дистанционного замка и я, потянув калитку сбоку от ворот, оказался на территории двора, в относительной безопасности. Заграждения делали умные и знающие люди, без специального оборудования в наш двор не проникнешь, но я боюсь, что все это бесполезно, самые неприступные ворота откроют перед врагом изнутри, и тут не будет даже ишака, груженного золотом. Людей, что занимались своими повседневными хлопотами в красивом, новом доме, светящимся своими многочисленными огнями передо мной, предадут за небрежные обещания не трогать родню предателя, за небрежное и снисходительное похлопывание по щеке, за обещание называться братом и другом…

— Привет, Саша. — мама, открывшая мне дверь, клюнула меня в щеку коротким поцелуем: — Мой руки, иди кушать, мы с папой только что сели.

На столе, перед моим стулом стояла миска с какой-то кашей, то ли «ячкой», то ли «Полтавкой». Я в сортах и видах круп разбираюсь, они для меня все на одно, неаппетитное лицо. Я хотел, по многолетней привычке, скорчить недовольную мордочку, но в последний момент остановился — прадедушка, засевший в моей голове, в самом начале нашего знакомство, когда я попытался покапризничать перед мамой, что не желаю есть эту дрянь, коварно перехватил мое горло каким-то спазмом, да так, что я, полностью беспомощный, успел попрощаться с жизнью. А потом, когда все закончилось, и я, в страхе ожидая нового спазма, торопливо поедал сладкую, со сливочным маслом кашу, прадедушка показал мне картинки из своего голодного послереволюционного детства и, чуть менее голодной, предвоенной молодости. От вида кулинарных «изысков» того времени меня чуть не вывернуло, только что съеденной, кашей.