Курсант: Назад в СССР 14 (СИ). Страница 31

— Я? — тихо выдохнул Катков, но потом глаза его засияли, будто он всегда мечтал порулить отделом, а не только таскаться с фотокамерой и кримчемоданом.

— Вы серьезно? — краснел все больше и больше подполковник.

Видно, Алексей по виду показался ему не столь представительным — хотя вообще-то комплекцию Катков отрастил уважительную.

— Серьёзнее некуда, — хлопнул ладонью по столу Никита Егорович, так, что стоящая на нем пишущая машинка звякнула. — Иного варианта я не вижу. Катков у нас специалист с опытом, вдумчивый, любит анализировать, вникать. А главное — работает по совести и по закону. В общем так, Виктор Игоревич… Я сейчас с главком твоим созвонюсь, все обговорю, пусть готовят приказ о ВРИО.

Бобырёв медленно встал.

— Я… простите… Но всё же… Я — Виктор Игнатьевич. Не Игоревич…

Горохов поднял бровь.

— Да хоть Иван Абрамович. Суть же ты понял.

— Так точно…

— Свободен.

Начальник милиции махнул рукой, опустил глаза и медленно вышел. Сказать ему явно было больше нечего.

— Вот и славно, — выдохнул Горохов. — Теперь местные нам палки в колёса не воткнут. Хотя, конечно… Ну всё, товарищи, начинаем по-настоящему работать.

Я кивнул, хотя внутри остался осадочек, потому что, вроде как, давили мы на своих. Но другого выхода не было. Я ведь честно давал шанс Бобыреву включиться в расследование, но он тогда не поверил, не заинтересовался — а возможно, рыльце у него уже давно в пушку. Это я выясню, и скоро.

— Никита Егорович, — сказал я, — надо бы ещё прокуратуру местную приструнить. Санкцию на обыск Лазовских жду сутки. А у меня уже руки чешутся всё перевернуть в этом доме.

— Да хрен с ними, — ответил на это Горохов. — Сейчас сяду и сам напишу постановление на обыск. От себя. Вместо их следака. А если местный прокурор не согласует — я лично поеду к нему и задам вопрос о саботаже. Бардак у них тут. Пора наводить порядок.

И я ему верил. Потому что если и был человек, способный продавить любую стену, то это был Горохов.

Мы выехали не сразу. Оформление бумаг, получение санкции на обыск по согласованию с городским прокурором — всё это отняло время, но Горохов, как человек, привыкший работать в системе, знал, кому и как звонить, на кого надавить, чтобы не нарушая закон, сэкономить часы. Да что скрывать, некоторым способам «подкрутить правила» я и сам его научил тогда, когда наша группа только ещё складывалась.

Через час постановление на обыск, санкционированное местным прокурором, уже лежало у него в портфеле. Еще через пятнадцать минут колонна из двух УАЗов и одной «Волги» прибыла к особняку семьи Лазовских.

С собой мы взяли и хозяина дома — Леонтия Прохоровича вывели из камеры. Поначалу шёл он, не говоря ни слова, с прямой спиной, но с лицом, на котором отпечатались обида и плохо скрываемая злоба. Уже садясь в машину, хрипло бросил:

— За это вы ответите. Все до одного.

Участковый, сопровождавший его, промолчал, кивнув машинально, будто соглашаясь с тем, что он сказал. Поправил фуражку и поджал губы. В первый раз он видел, как уважаемого в городе человека ведут вот так, в наручниках.

Мы подъехали к дому целой процессией. Вошли, ведя впереди Лазовского-старшего, наручники с него уже сняли.

Анна Васильевна, хозяйка, бросилась на шею к мужу, лишь только мы вошли.

— Леонтий, что происходит? Где Гришенька?

Её глаза были опухшими от слёз, лицо — серым, в руках она мяла платок, как ребёнок, попавший в кабинет к строгому учителю. Мне даже на миг стало ее жалко, ведь женщина ни в чем не виновата, но таков порядок, а Гришенька ее — скорее всего, безжалостный убийца.

— Все нормально, — Лазовский сухо оторовал от себя жену. — Не разводи слякоть. Не давай им повод торжествовать…

— А мы и не торжествуем, — заявил Горохов. — Все в рамках закона, товарищи. Вот, распишитесь, что принимаете участие в обыске вашего жилища.

Следователь, не теряя времени, дал расписаться хозяевам, а затем разложил на столе в гостиной бланки и чётко начал диктовать самому себе, записывая и озвучивая текст:

— Протокол обыска в жилом помещении, расположенном по адресу: улица Октябрьская, дом номер восемь. Обыск проводится на основании санкции прокурора города, в присутствии понятых, с участием гражданина Лазовского Леонтия Прохоровича, хозяина дома.

Понятые — мужчина лет пятидесяти и девушка, студентка педучилища — переглянулись, но ничего не сказали. Они уже были проинструктированы заранее.

Катков начал осмотр с кухни, ему в помощь отрядили двух сержантов. Я пока что ходил по коридорам, осматривался. Затем перешли в кабинет Лазовского. Там был образцовый порядок: книги расставлены по высоте, документы подшиты, какие-то статуэтки высятся ровно, всё по полкам. Именно там я начал искать с особым усердием, пока Погодин осматривал гостиную.

— Что вы ищете? — скрипнув зубами, спросил Лазовский, стоя сзади.

— Мы ищем правду, Леонтий Прохорович, — не поднимая головы, отозвался я.

И вот, наконец, комната Григория. Оставили ее на десерт, так сказать, чтобы в остальных комнатах хозяева, если что, не успели скрыть улики. А комнату Гриши всё это время охранял безусый лейтенантик из дежурной части. Когда мы подошли к двери этой спальни, солнце неожиданно село, и стало сумрачно, пришлось даже свет включать.

Я подвинул лейтенантика, первым вошёл внутрь, огляделся, сел на корточки у кровати. Постель — заправлена, на одеяле лежит выцветшая игрушка, над кроватью полка с пожелтевшими открытками. Подоконник покрыт пылью.

Катков стал рыться в вещевом шкафу, я же медленно провёл рукой под кроватью — и нащупал что-то плотное.

— Есть, — сказал я приглушённо, глядя под кровать. — Что-то тут лежит… мокрое.

Я аккуратно потянул на себя — из-под днища вылез туго обёрнутый свёрток из мешковины. Ткань серо-коричневая, с неравномерными пятнами бурого цвета, местами подсохшими, местами — блестящими от влаги или корочки, я пока что не разобрал.

— Ого… — присвистнул Горохов, приседая рядом. — Что это у нас?

На несколько секунд наступила тишина. Даже скрип половиц под сапогами утих.

— Сейчас разберёмся, — произнёс я и протянул руку к Каткову, который уже подавал мне пару резиновых перчаток.

Один из понятых шагнул ближе, девушка же осталась стоять, сжав руки на груди и тревожно вытянув губы в ниточку. Анна Васильевна скукожилась в углу комнаты, будто хотела вжаться в стену, слиться с обоями. Леонтий Прохорович смотрел исподлобья, челюсти стиснуты, в глазах застыло напряжение. Было видно, что он готов сорваться, но ещё держался. Он понимал — никто в комнату не заходил, свёрток нашли на его глазах.

— Товарищи понятые, прошу обратить внимание, — чётко сказал я официальным тоном, — приступаем к осмотру обнаруженного предмета. Подойдите ближе.

Я медленно, с внутренней настороженностью, начал разворачивать мешковину. Даже в перчатках чувствовалась липкость. Запах ударил сразу, знакомый, сладковато-железистый, тот, что чувствуешь при свежем ранении.

Или, может, мне только показалось… Но будто бы кровь я почувствовал не только носом, а своей внутренней чуйкой. Меня это удивило, ведь такого со мной прежде не бывало.

— Ну что там? — нетерпеливо подался вперёд на корточках Горохов. — Разматывай уже.

Я отлепил последний слой мешковины — и остановился. В руках моих лежало сердце. Настоящее. Человеческое.

Мгновение никто не дышал. Потом девушка-понятая медленно осела на пол, завалилась набок. И стукнулась бы головой о стенку, если б Федя Погодин ее вовремя не подхватил. Анна Васильевна глухо вскрикнула, зажав рот ладонями, и вылетела из комнаты — шарахнулась прочь, как тень от света. Лазовский-старший побледнел, сжал кулаки, но всё ещё стоял здесь. Один из молодых милиционеров отшатнулся к стене, нагнулся — его вырвало прямо под батарею.

Только наши, оперативная группа Горохова, остались на месте. Не дрогнули. Глаза у всех были одинаково холодные, сосредоточенные. Появился тот самый азарт. Как у охотников, которые вдруг услышали в кустах щелчок ветки: дичь рядом.