Курсант: Назад в СССР 14 (СИ). Страница 15

Помощников брать я с собой на вечернюю вылазку не собирался. Лучший помощник у меня всегда с собой — девятимиллиметровый Макаров. А вот с кем из местных можно работать — пока неясно. Честные тут, конечно, есть, должны быть… но пока они для меня — тени. А к тени я спиной не поворачиваюсь.

— Что-то случилось? — спросил Лазовский. Голос у него спокойный, но во взгляде сквозило любопытство.

— Да ничего особенного, так… рабочие будни, — ответил я. — Давайте лучше поговорим о вас и вашем сыне. Услышал тут в коридоре, что заявление от вас не хотели принимать. Так?

Он кивнул, не отводя взгляда.

— Ну да… Но их понять можно… Не впервой. Гришка, бывает, уходит. А потом — сам возвращается. Но сейчас — другое, слишком долго его нет, ушел еще вчера вечером. Мать беспокоится. Я… тоже.

Он скользнул беспокойным взглядом по кабинету, вернулся ко мне.

— Часто уходит?

— Не так чтобы. Но если уж уходит — к утру возвращался всегда. А сейчас… уже пошёл второй вечер. Тишина. Вот я и пришёл, чтобы хоть зафиксировали. Хотя, если честно? — он чуть усмехнулся. — На наших я особых надежд не питаю. Но жена… вы ж понимаете. Надо было что-то сделать. Чтобы, так сказать, совесть была чиста.

— Понимаю. Но по правилам, Леонтий Прохорович, теперь к вам домой должна выехать группа. Осмотр места происшествия провести. Жилище — последнее место пребывания. Так положено.

— Домой? — он удивился и чуть поджал губы. — Обыск, что ли?

— Не обыск. Осмотр. Никто вас ни в чём не подозревает. Просто — протокол заполнить, но с понятыми, как положено. Я тоже приеду и все проконтролирую.

— Да? Сколько раз писал — никто и не думал приезжать. А теперь вот… — он посмотрел на меня и пожал плечами. — Ну, если теперь всё по-другому — поехали со мной, я на машине.

— Хорошо, — кивнул я. — Сейчас дежурному скажу: пусть поднимает дежурного следователя, криминалиста и оперативника. А мы с вами — уже и поедем.

— Да, конечно, — коротко сказал он и направился к выходу.

Я же задержался на секунду. Посмотрел на телефон. Он уже молчал, будто знал, что сказал достаточно. Но мне казалось, за молчанием этим кто-то прячется. И слушает. Твою маковку! Мне уже самому всякая чертовщина надумывается. Пора уже разобраться с тайнами этого городка.

Красный «Москвич-412» громко ворчал, пробираясь по окраине города. Лес начинался почти сразу за последними дворами. Мы свернули на широкую улицу, поросшую бурьяном. На ней — один-единственный дом.

— Приехали почти, — кивнул на строение Лазовский.

Огромный особняк. Я приподнял бровь. А вот это уже интересно: дом — массивный, кирпичный, с двумя подъёмами на крыльцо, с резными балками под крышей, явно построен в царские времена. Стеклянные витражи на верхнем этаже, облупившиеся лепные узоры — всё говорило, что строили его с размахом и вкусом. Но сейчас особняк обветрен и придавлен временем, живет несбывшимися мечтами о реставрации. Такую махину отремонтировать — нужна куча денег. Вряд ли это по карману семье Лазовских.

— Откуда в Нижнем Лесовске такая барская постройка? — когда машина подъезжала к дому, поинтересовался я будто из любопытства, почти как турист.

На самом деле для меня сейчас важна каждая деталь.

— До революции жил здесь промышленник. Поговаривали, что он занимался контрреволюционной деятельностью. Советская власть дом культурной и исторической ценностью не признала — жилище врага народа не может охраняться государством. И остался особняк простым зданием. Большим, да. Места тут, как считается, на три семьи. Но нам повезло — заселили одних.

— Повезло… — повторил я, присматриваясь к теням у боковых стен. — За привилегии и заслуги выделили жилплощадь с таким размахом?

— Какие уж тут привилегии, Андрей Григорьевич, — пожал плечами Лазовский. — Я — работник на фабрике, на «Красной нити». А супруга моя — воспитатель в детском доме. Люди обычные.

— Вы не похожи на обычного труженика, скорее, на руководителя, — хитро заметил я.

— Ну, да… ИТР-вец, главный технолог.

— Наверняка и достижения трудовые имеются? Ветерана труда получили?

Тот в ответ лишь кивнул. А я подумал, что и звание победителя соцсоревнований в его копилке наверняка имеется. Всё-таки статус, вот и дом такой дали. Ну еще и вспомнил разговор на турбазе, что семья Лазовских в городе уважаемая. Вот только Леонтий Прохорович — всё-таки не академик и не великий писатель, чтобы такие площади получать от государства.

Собеседник, видимо, уловил мой немой вопрос и пояснил:

— Да вы не думайте, мы люди простые. А дом? Ну просто никто больше не захотел в него заселяться.

— Вот как? Почему же?

— Озеро рядом, лес с плохой репутацией… Боязливый у нас народ. И потом — история с прошлым владельцем. После того, как вся его семья погибла в аварии, он сам… — Лазовский провёл пальцами по своему горлу и чуть вверх. — Повесился на балке в подвале. Вот люди и обходят стороной дом, суеверничают.

— А вы, значит, не верите во всё это?

— А во что тут верить? Люди умирают, Андрей Григорьевич, всегда так было: от болезни, от войны, от старости и ран. Смерть — это не мистика, это жизнь. А дом добрый нам достался. Правда, топить приходится много зимой, в холодное время мы часть комнат вообще закрываем, нам на четверых хватает и трети от его площади.

— У вас, значит, есть еще дети?

— Тоже сын… Игорь. Ну хоть он нормальный, — тихо скрежетнул зубами глава семейства.

Я не ответил. Мы стояли у старой калитки. За ней начинался двор, заросший лопухом, с облупившейся скамейкой у штакетника. Забор был не чета строению и смотрелся, как колченогая дворняжка рядом со старым породистым догом.

На втором этаже вспыхнул свет.

— Анна, наверное, зажгла. Проходите, Андрей Григорьевич.

Я шагнул внутрь.

Хозяйка встретила нас в широкой прихожей. Женщина невысокая, с тихой улыбкой и такими глазами, в которых сразу угадывалось — живёт по мужу. Таких, как она, в народе называли «мягкая подушка под жёсткое плечо». Она поздоровалась, даже, мне показалось, поклонилась еле заметно головой. Одёрнула фартук и виновато взглянула на мужа, как будто ждала от него команды.

— Это Андрей Григорьевич, проверяющий из Москвы по линии милиции, — представил меня хозяин, а вот супругу назвать не удосужился.

Та в ответ улыбнулась и проговорила еле слышно:

— Анна Васильевна, очень приятно…

— Накрой на стол, — бросил Леонтий Прохорович. — Чай поставь. Мы с Андреем Григорьевичем поговорим.

— А Гриша?.. — робко спросила она, поправляя соскользнувшую прядь.

— Заявление подано, ищут уже. Вот, Андрей Григорьевич как раз на контроле держит.

— Всё будет хорошо, — сказал я мягко, стараясь приободрить её. — Разберёмся, где он и почему пропадает. Но прежде — небольшая формальность. Сейчас сюда приедут сотрудники — осмотр проведут, но вы не волнуйтесь.

— Осмотр?.. — в глазах Анны Васильевны мелькнула тревога. — А… искать Гришу?

— Понимаете, — сказал я, — это стандартная процедура. Так положено.

— Не дрожи, — отрезал Лазовский, — надо — значит, надо.

Женщина кивнула, почти беззвучно, и исчезла в недрах дома — так, словно растворилась в его старинных стенах. Через несколько минут в гостиной, просторной и внушающей почти физическое чувство тяжести, появился поднос. На нём — пузатый заварник с потемневшими от времени стенками, пара чашек с тончайшими, как у кукольной посуды, витиеватыми ручками. Позолота на них местами стёрлась, но именно это придавало им подлинность — это была не бутафория, а будто сама память о времени, в котором эти чашки, возможно, стояли в буфете промышленника.

Сама же гостиная напоминала старую театральную декорацию, забытую после последнего спектакля. Тяжёлый резной шкаф, дверцы которого криво сходились внизу, хранил за стёклами какие-то пыльные статуэтки и книжные тома в потемневших переплётах. В центре — кожаный диван с высоким изголовьем, иссохшийся и растрескавшийся. Под ногами скрипел паркет — не просто скрипел, а глухо стонал, словно помнил многое и не мог этого забыть. Где-то под обоями местами вздулись стены, а в углу, у дальней стены, в чернеющей пасти массивного камина висела густая паутина — кажется, сама вечность запуталась в ней. Камин был давно мёртв, но казалось — он по-прежнему надеялся, что однажды кто-то снова разожжёт в нём живой огонь.