Записки нечаянного богача 4 (СИ). Страница 42

А потом мы почти час сидели с Тёмой, тыча пальцами в планшеты и глядя на большую карту, которую он тоже вывел на плазму, решая, с какой бы стороны лучше начать знакомство с нашей новообретённой Мальтой. Логика подсказывала, что следовало приехать, как полагается, на шестёрке вороных, согнать народ в клуб или дом культуры и разом всех осчастливить-обрадовать нашим нечаянным соседством. Но где я — и где логика? Поэтому, поругавшись ещё для порядку, Головин согласился с предложенным вариантом: доехать до северо-западной границы наших земель, где карта обещала село Воскресенское, и от него пройтись пару десятков километров лесами-болотами пешком до сельсовета. Ну, то есть, по-новому, до административного центра сельского поселения. Туда Раджу нам должны были подогнать Слава с Лёхой. Они подтянулись по звонку к концу нашего совещания и очень помогли с гренками, которых Тёма нажарил с размахом, от всей широкой военной души, дорвавшейся до чужих запасов продовольствия. Меня же в том углу больше насторожили и почему-то заинтересовали ручьи и устья рек. Там брали начало Локня, Липица и речка с нежным названием «Трупянка». А ещё несколько ручьёв, впадавших в реку Держу, про которую что-то пыталась, но пока не могла сообщить память внутреннего реалиста. Как и про оригинальное название «Сукромля», в котором даже начинающий лингвист заподозрил бы какую-то тайну.

* Юрий Визбор — «Волейбол на Сретенке».

* Юрий Визбор — «Вставайте, граф!».

Глава 19

Лесные знакомства

Лес я любил с самого раннего детства, наверное. Там тогда не паслись маньяки, не бродили чёрные копатели, не смотрели пристально с каждой ветки жуткие энцефалитные клещи. Время было другое, попроще гораздо. Под ноги смотри да головой думай — вот и вся техника безопасности. Провалился в яму или наступил на змею? Сам виноват. Клещей же, не спрашивая фамилии и уж тем более не отправляя в комфортабельных баночках и коробочках в лабораторию на анализы за большие деньги, мы вынимали петлёй из нитки, расщеплённой веточкой или просто пальцами. А маньякам, напоровшимся в лесу на советских детей, по моему глубокому убеждению, можно было лишь посочувствовать. Тот, кто ел гудрон, муравьёв, смолу, мог добыть огонь трением, мытьём и катаньем, умел находить дорогу домой, даже не зная сторон света, из черепа маньяка легко сделал бы скворечник или иную поделку для уроков труда.

Зимний лес — дело особенное. Медитативное сосредоточение светлого и тёмного, добра и зла. Чёрные деревья склоняли отяжелевшие лапы под белоснежными шапками к сугробам, в которых стояли по колено. Такой сугроб, упав рядом, легко мог сделать заикой кого послабже. Следы лесной живности читались, как раскрытая книга, благодаря простой школьной программе. Те же, кто дополнительно читал про геологов, путешественников и охотников-промысловиков, чувствовали себя в этой книге полноправными героями. А возможность найти в стылом зимнем лесу сторожку или заимку, затопить внутри буржуйку, где предыдущим посетителем заботливо сложена растопка, только спичку поднеси — это гимн вере в добро и чудеса. Я, по крайней мере, считал именно так.

Головин, судя по вечно недовольному лицу, считать не любил вовсе, ну, максимум, до двух, на «первый-второй». Он доставал из кузова Раджи груз, который очутился там без моего вмешательства, поэтому удивлял продуманностью. Я бы вряд ли додумался до коротких охотничьих лыж и прочей современной туристической ерунды, которая, впрочем, здорово упрощала жизнь. Мы накинули рюкзаки, надели лыжи, на которых я последний раз стоял, наверное, ещё в средней школе, махнули Лёхе со Славой — и шагнули с некрутого склона за селом в поле, за которым чуть шумел тот самый, сказочный, мистический, пугавший с первого взгляда зимний русский лес. То, что света ни в одном из окон села не зажглось, хотя ехали мы не таясь, да и тропок к калиткам видно не было, немного настораживало.

— В прошлый раз ты сперва подвёл меня под монастырь в самом прямом смысле слова, а потом чуть не учинил братоубийственную бойню среди отдельно взятых нас, — бубнил себе под нос Тёма, легко и широко шагая первым. Я в монолог не лез, сосредоточившись только на том, чтоб не рухнуть в стороны, потому что такой привычки к лыжам не имел. Да и никакой не имел, честно признаться.

— Перед этим — ледяные великаны и древние Боги. Чуть раньше — людоед-гипнотизёр. До него — одна из крупнейших в стране ОПГ. Плевать, что страна не наша, не перебивай! — махнул он рукой, не оборачиваясь. Хотя я перебивать по-прежнему и не думал, следя исключительно за равновесием.

— Ещё чуть раньше — валютные махинации и цветмет в особо крупных, но это так, баловство, конечно. Чечены, лезгины, волки, медведи, кабаны… Я впервые, наверное, в растерянности, Дима! Что дальше?

Я пожал плечами под рюкзаком, забыв, что он меня не видит, потому что сам смотрел только на лыжню.

— Молчишь, вредитель? Ну молчи, конечно! Мы идём ранним утром субботы не в баню, не в зал, не в, мать её, библиотеку в конце концов! Мы идём чистым полем, тёмным лесом, за каким-то интересом. И интерес этот кроется аккурат возле истока речушки с милым и добрым названием Трупянка, да⁈

— Да не лети ты, как лось, Тём, — еле выговорил я. Темп он выбрал под стать монологу — энергичный. — Я на лыжах последний раз в школе ходил. И именно ходил, а не бегал. И с палками! С ними, оказывается, не в пример удобнее.

Мы как раз добрались до края леса. Обернувшись наконец-то, Головин смерил меня соответствующим моменту взглядом, исполненным глубокого соболезнования. Его самого́ себе самому́, понятное дело. Легко выскочив из петель креплений, утопая в снегу, добрался до густого орешника в паре-тройке шагов. И вернулся, вручив мне пару крепких прутьев с два моих пальца толщиной, высотой аккурат по грудь. Я поблагодарил друга от всей души за всё сразу: и за передышку в спурте и его монологе, ну и за палки, конечно.

— Нет, я настаиваю! Хотя бы примерно обрисуй, на кой хрен нам Трупянка? — продолжил он, стоило только тронуться.

— В душе не представляю, Тём. Вот будто тянет, а что, зачем — не знаю, честно, — признался я. — Давай-ка вон к тому деревцу подступим.

Голову мне словно реалист повернул в сторону леса, и предложение по маршруту тоже, кажется, выдал именно он. Головин сощурился привычно, но свернул левее, через редкие молодые осинки и березки.

То, что внутренний голос вслух назвал «деревцем», было елью. И то, что она дожила до этого времени, ни разу не съездив в Кремль, на Красную площадь или, к примеру, в Тверь, чтоб разок постоять красиво и пойти на дрова, объяснялось тем, что когда-то давно вершина её сломалась. Может, молния ударила, может, Святогор или иной какой Микула Селянинович сшиб по удали молодецкой. Но теперь на стволе, что, если судить по размаху ветвей, мы бы всемером не обхватили, росло пять аккуратных и красивых ёлочек. В самой маленькой было, навскидку, метров пятнадцать, но снизу глаза могли и приврать. Росли не впритык — между ними, поднимавшимися над огромным стволом-родителем на высоте метров десяти, явно было свободное место. Будто они — зубцы короны, а меж них — голова великана, лесного князя.

— Затепли-ка костерок, друже, — сказал я, и не планируя узнать в голосе свой.

Головин, кажется, даже вздрогнуть забыл от удивления, но быстро распинал-расчистил и утоптал площадку в стороне от нижних ветвей. Я успел лишь доковылять поближе и скинуть в глубокий снег рюкзак, а огонёк уже плясал по заиндевелым веткам, что обнаружились прямо в сугробе и под ним, даже ходить никуда не потребовалось.

— Перекусим мы, да дальше двинемся. Не побрезгуй угощением, хозяин. По соседству жить будем, вот, пришёл повидаться честь по чести, — медленно проговорил я, вынимая из рюкзака съестное.

Пожалуй, запой я в голос Марсельезу или Эль Бимбо — вряд ли бы удивил Тёму сильнее. Он крутил головой, как сыч, во все стороны, при этом как-то умудряясь почти не сводить глаз с меня. А я тем временем вытянул из-под снега ещё веток, наломал их с громким, на весь лес, хрустом, и начал аккуратно выкладывать шалашиком, чтоб хоть чуть прогрелись у малого огонька.