Инженер Петра Великого 2 (СИ). Страница 35

Все это женское внимание, с одной стороны, конечно, льстило самолюбию. Приятно было чувствовать себя объектом интереса симпатичных (а иногда и очень даже симпатичных) женщин. Но с другой стороны, я понимал, что это игра. Игра, в которой я был не охотником, а скорее дичью. Меня рассматривали как выгодную партию, как ступеньку к лучшей жизни, как способ укрепить свое положение. Искренних чувств тут было мало, зато интриг и корысти — хоть отбавляй.

А времени и сил на все эти светские маневры у меня не было. Голова была занята станками, пушками, сметами, гранатами… Приходилось лавировать, отшучиваться, отнекиваться, стараясь никого не обидеть, но и не дать себя втянуть в какие-то мутные истории. Игнорировать «свет» и его женскую половину совсем было нельзя — это могли счесть за гордыню или неуважение, что тоже было опасно. Но и поддаваться искушениям я не собирался. Моя цель была другой. Хотя иногда, возвращаясь поздно вечером в свой пустой холодный дом, я ловил себя на мысли, что простое человеческое тепло было бы сейчас очень кстати…

Новый чин обязывал. Теперь я не мог просто отсиживаться в своей мастерской, игнорируя остальной мир. Как офицер, я должен был участвовать в общественной жизни завода и столицы, хотя бы минимально. Иначе это сочли бы за пренебрежение или даже нелояльность. Поручик Орлов, который стал мне почти другом, мягко и настойчиво намекал, что пора бы «выйти в люди», показаться начальству.

Первый такой выход случился по случаю какого-то праздника — то ли день рождения кого-то из царской семьи, то ли очередная годовщина какой-то победы. Полковник Шлаттер устраивал у себя дома обед для офицеров и высших чинов завода. Пригласили и меня. Отказаться было нельзя.

Я напялил свой лучший мундир, начистил сапоги (спасибо Потапу), прицепил шпагу (отвалили за нее уйму денег). Дом Шлаттера был обставлен на европейский манер — картины, зеркала, заморская мебель. Гостей собралось много — офицеры в парадных мундирах, чиновники из конторы в париках и камзолах, несколько иностранцев-инженеров, важно надувающих щеки. И дамы — их жены и дочери, разодетые в шелка и бархат, с высокими напудренными и нарумяненными прическами.

Я вошел в зал и сразу почувствовал себя чужим. Все эти люди принадлежали к другому миру — миру балов, интриг, светских бесед ни о чем. Они переговаривались между собой (часто по-немецки или по-французски), обменивались любезностями, обсуждали последние новости двора и войны. Я же не знал, куда себя деть. Стоял у стены, пытаясь выглядеть невозмутимо, чувствуя на себе любопытные, а порой и насмешливые взгляды.

Ко мне подошел Орлов.

— Ну что, Петр Алексеич, осваиваешься? — усмехнулся он. — Не так страшно, как шведская батарея?

— Пожалуй, страшнее, ваше благородие, — честно признался я. — Чувствую себя медведем на ярмарке.

— Ничего, привыкнешь. Главное — держись уверенно, да языком лишнего не мели. Пойдем, я тебя представлю кое-кому.

Он подвел меня к группе офицеров. Представил. Они вежливо кивнули, но разговор не клеился. Спросили что-то про мои «машины», я попытался ответить, но понял, что им это не особо интересно. Их больше занимали чины, награды, слухи о перемещениях по службе.

Потом нас позвали к столу. Обед был обильный, с заморскими винами. Но я почти ничего не ел, только пригубил немного вина для приличия. Слушал разговоры вокруг. Лесть в адрес Шлаттера и других начальников. Сплетни про придворных. Споры о том, кто получит следующий чин. Борьба за влияние сквозила в каждом слове и взгляде. Противно было до жути.

Особенно неприятно было столкнуться с парой инженеров-иностранцев, которые работали на заводе. Один — голландец Ван Дер Крифт, отвечавший за гидравлику, другой — немец Штольц, специалист по фортификации (не знаю зачем его на завод взяли). Они подошли ко мне, когда я стоял у окна, и завели разговор — по-русски, но с сильным акцентом и явным высокомерием.

— А, герр Смирнофф! Наслышаны о ваших… э-э… успехах, — произнес Ван Дер Крифт, разглядывая меня через лорнет. — Говорят, вы машину построили, что стволы сверлит? Весьма… любопытно. Хотя, конечно, принципы сии давно известны в Европе…

— Йя, йя, — подхватил Штольц. — В Саксонии такие станки еще полвека назад делали. Только там их строят по точным чертежам, с расчетами, а не на глазок, из дерева…

Они явно пытались принизить мои достижения, выставить меня необразованным самоучкой, которому просто повезло.

— Возможно, и делали, господа инженеры, — ответил я спокойно. — Только вот пушки наши русские, сверленые на моей «деревянной» машине, почему-то бьют шведа лучше, чем те, что по вашим «точным» европейским чертежам сделаны. Может, дело не только в чертежах, а в том, как их в жизнь воплощать? С умом да с русским упорством?

Иностранцы переглянулись и побагровели. Такого ответа от меня они явно не ожидали. Пробормотали что-то невнятное и отошли. Орлов, стоявший неподалеку, только усмехнулся.

Потом была еще ассамблея у графа Брюса — мероприятие еще более высокого уровня. Там были уже и столичные вельможи, гвардейские офицеры, иностранные послы. Брюс представил меня нескольким важным персонам, включая адмирала Крюйса. Тот пожал мне руку и поблагодарил за «добрые пушки», чем вызвал волну завистливых взглядов. На ассамблее я снова чувствовал себя неуютно, но внимательно наблюдал за расстановкой сил, за тем, кто с кем общается, кто какое влияние имеет. Это была тоже своего рода разведка, только на другом поле боя — придворном.

Эти выходы «в свет» были для меня пыткой, я понимал их необходимость. Надо было показывать себя, напоминать о себе, заводить (хотя бы формальные) знакомства. И учиться ориентироваться в этом мире интриг и подковерной борьбы. Потому что моя дальнейшая судьба и успех моих проектов зависели не только от качества моих станков, но и от того, смогу ли я выжить в этом серпентарии.

Офицерский чин — это не только мундир и дом в слободе. Раньше я отвечал только за свою мастерскую, своих учеников и приданных мастеров. Теперь же, как поручик артиллерии, я формально получил под свое начало больше народу.

Во-первых, караул у моей мастерской и складов. Раньше это были просто солдаты из охранной роты, подчинявшиеся своему унтеру. Теперь же они были как бы прикомандированы ко мне, и я нес за них ответственность (теперь можно было взять руки пропускной режим, но это чуть позже). Нужно было следить за их службой, за дисциплиной, разбирать их мелкие проступки.

Во-вторых, рабочие на стройке «образцового» участка. Солдаты, колодники, вольнонаемные мужики — вся эта разношерстная толпа теперь тоже формально числилась «на объекте поручика Смирнова». И хотя у них были свои десятники и унтеры, окончательное слово и ответственность за порядок (или беспорядок) на стройке лежали на мне.

Пришлось вникать в то, о чем я раньше и не задумывался. Читать воинский устав — хотя бы основные статьи. Разбираться с рапортами, которые мне теперь подавали унтеры и десятники. Проводить разводы караула. Распределять работы на стройке.

И, конечно, решать конфликты. А их хватало. То солдаты из караула ночью напьются и подерутся. То колодники попытаются сбежать. То вольнонаемные мужики откажутся работать, требуя прибавки к жалованью или лучшей кормежки.

Один случай запомнился особенно. Поймали двух солдат из моего караула на воровстве — пытались вынести со склада мешок с медными обрезками (медь — страшный дефицит!). По уставу за такое полагался трибунал и шпицрутены, а то и ссылка на каторгу. Унтер привел их ко мне. Они ждали моей резолюции.

Что делать? Сдать их под трибунал — значит, сломать людям жизнь из-за мешка медяшек (хотя воровство есть воровство). Попытаться замять дело — значит, поощрить безнаказанность и показать свою слабость.

Я долго думал. Потом поговорил с каждым с глазу на глаз. Оказалось — обычные деревенские парни, в армии недавно, семьи голодают, вот и соблазнились легкой наживой. Не со зла, а от нужды и дурости.

— Значит так, орлы, — сказал я им сурово. — За воровство на государевой службе знаете, что полагается?