Инженер Петра Великого 2 (СИ). Страница 27

Генерал перестал поглаживать эфес и нахмурился. Кажется, картина, которую я нарисовал, ему не очень понравилась.

— Но это не значит, что конница становится ненужной! — поспешил я добавить. — Напротив! Ее роль несколько меняется, но не становится менее важной. Во-первых, разведка. Кто, как не легкая конница, сможет своевременно обнаружить передвижение неприятеля, выявить его слабые места, захватить «языка»? Во-вторых, прикрытие флангов. Да, наши окопы будут защищать фронт, но фланги всегда уязвимы. И здесь маневренная конница, способная быстро перебрасываться с одного участка на другой, будет незаменима для отражения обходных маневров. В-третьих, преследование разбитого врага! После того, как неприятель, понеся огромные потери при попытке штурма наших укрепленных позиций, дрогнет и побежит, — кто, как не ваша кавалерия, довершит разгром, рубя бегущих, захватывая обозы и артиллерию? И, наконец, удары по тылам и коммуникациям противника! Пока наша пехота сковывает его главные силы, конные отряды могут совершать глубокие рейды, нарушая снабжение, сея панику. Так что, господин генерал, для вашей доблестной конницы работы хватит! Просто она будет действовать умнее, беречь своих людей и коней от бессмысленной гибели на подготовленных укреплениях, и наносить удары там, где они будут наиболее эффективны.

Некоторые из присутствующих офицеров-кавалеристов, помоложе, слушали с интересом. Возможно, им уже приходилось терять своих людей в лобовых атаках на укрепившегося врага, и мои слова находили у них какой-то отклик.

Затем я перевел взгляд на другого пехотного командира, невысокого, но коренастого, с обветренным лицом и жесткими усами, который горячился по поводу того, что солдат, привыкший сидеть в земле, «храбрость потеряет» и его потом «калачом не выманишь» в атаку.

— Ваше высокоблагородие, — обратился я к нему. — Ваш пыл и забота о боевом духе солдата вызывают уважение. Но позвольте с вами не согласиться в корне. Вы опасаетесь, что солдат, сидя в окопе, «потеряет храбрость». А я вам скажу, что солдат, видящий, как его товарищи один за другим падают под пулями и ядрами в чистом поле, когда он сам стоит беззащитный, как мишень, — вот тогда он действительно может пасть духом! Потому что он видит бессмысленность своей гибели. А солдат, который знает, что у него есть укрытие, что его жизнь ценят и берегут, что у него есть возможность нанести врагу урон, оставаясь при этом в относительной безопасности, — такой солдат будет сражаться с удвоенной энергией и отвагой! Он будет благодарен за эту защиту и будет стремиться оправдать ее своей меткой стрельбой и стойкостью.

Полковник насупился, теребя ус.

— А что касается того, как потом этих «землекопов» заставить вылезти из нор и пойти в атаку… Господа, а разве дисциплина в нашей армии уже ничего не значит? Разве приказ командира — не закон для солдата? Если будет дан приказ «В атаку!», русский солдат вылезет из любого окопа и пойдет на врага так же решительно, как он идет сейчас из линейного строя! Более того, атака из окопов может быть даже более эффективной! Представьте: солдаты, отдохнувшие и сохранившие силы под защитой бруствера, по команде стремительно выскакивают из окопов и с криком «Ура!» бросаются на уже измотанного и понесшего потери при штурме противника! Это будет атака свежих сил на изнуренного врага! Окоп в данном случае служит и укрытием, и прекрасным исходным рубежом для контратаки!

Я вздохнул, переводя дыхание.

— И кто сказал, что солдат будет сидеть в окопе пассивно? Я уже говорил о гранатах, которые можно метать, не выходя из-за бруствера. Да ни один вражина не дойдет до окопа. А если дойдет — встретим штыковым боем. Если враг все же доберется до нашего окопа, ему придется спрыгивать вниз, ломая свой строй, подставляясь под наши штыки. Наши же солдаты будут встречать его сверху, из-за бруствера, что дает им огромное преимущество! Им не нужно будет иметь такой же плотный строй, как в поле, чтобы отразить атаку. Им нужно будет просто удержать бруствер, действуя слаженно и решительно. А за первой линией окопов всегда можно расположить резервы, которые в нужный момент ударят во фланг прорвавшемуся врагу или поддержат своих.

Третий пехотный командир, который жаловался на неудобство перезарядки фузеи в тесноте окопа и опасность быть вырезанным поодиночке в рукопашной, тоже удостоился моего внимания.

— Ваши опасения о неудобстве перезарядки фузеи в узком рву понятны, ваше высокоблагородие. Но кто сказал, что окоп должен быть именно узким рвом? Его можно сделать шире, с той же банкетной ступенью или с отлогими стенками, чтобы солдату было где развернуться. Он может присесть или встать на колено под защитой бруствера для перезарядки. Да, возможно, это будет на мгновение дольше, чем стоя в полный рост. Но, как я уже говорил, мертвый солдат фузею не перезаряжает вовсе! А живой, укрытый солдат, сделает это пусть чуть медленнее, но наверняка.

— Что же до рукопашной и опасности быть вырезанным поодиночке… Повторюсь: враг дойдет до нашего окопа уже ослабленным нашим огнем и, возможно, гранатами. Ему придется преодолевать бруствер, спрыгивать в ров, где он будет дезорганизован. Наши же солдаты будут встречать его организованно. И здесь решающим будет не плотность строя, а индивидуальное мастерство каждого солдата, его умение владеть штыком и прикладом, его выучка и умение. А для усиления обороны на особо опасных участках можно использовать те же редуты и флеши, которые, как правильно заметил один из господ офицеров, никто не отменял. Мои окопы могут соединять эти опорные пункты, создавая единую, глубокоэшелонированную систему обороны. Редут — это крепость в миниатюре, а окопы — это защищенные пути к ней и между ними, это линии огня, которые не дают врагу подобраться к редутам безнаказанно. Одно другому не мешает, а дополняет!

Я чувствовал, что начинаю выдыхаться. Говорить так долго, да еще и перед такой аудиторией, было непросто. Но лед тронулся. Полного одобрения в глазах генералов я, конечно, не читал, но откровенной враждебности и презрения стало значительно меньше. На их лицах появилось выражение задумчивости, они начали переглядываться, что-то негромко обсуждать между собой. Даже хмурый Апраксин пару раз кивнул каким-то своим мыслям.

Оставался последний, самый весомый аргумент — итог, подведенный старым, седым генералом, который объявил мои предложения противоречащими основам военного искусства и губительными для армии. И именно ему, а точнее, его выводам, я и должен был адресовать заключительную часть своей импровизированной речи.

Собрав остатки эмоций, я перевел взгляд на старого, седовласого генерала, который с таким степенным спокойствием подвел черту под всеми предыдущими обвинениями, объявив мои идеи вредными и неосмотрительными. Его лицо выражало мудрость многолетнего опыта, и каждое его слово тогда звучало как окончательный приговор.

— Ваше высокопревосходительство, — повернулся я к последнему оппоненту. — Вы изволили заключить, что мои предложения, при всем уважении к моему, возможно, скромному изобретательскому таланту, в корне противоречат основам современного военного искусства и несут в себе больше вреда, чем пользы. Вы сказали, что у нас есть проверенные временем методы ведения войны и славные традиции русского воинства, и не пристало нам менять их на сомнительные новшества. Это очень весомые слова, и я понимаю вашу озабоченность.

Генерал чуть склонил голову, принимая мои слова, правда выражение его лица не изменилось. Он был уверен в своей правоте.

— Но позвольте спросить, Ваше высокопревосходительство, господа офицеры, — я вновь обвел взглядом все собрание, — разве само развитие военного искусства не есть непрерывный поиск нового, более эффективного? Разве те «проверенные временем методы», которыми мы пользуемся сегодня, не были когда-то «сомнительными новшествами» для наших предков? Вспомните, как поначалу смотрели на регулярную армию, которую создает наш мудрый Государь! Потешными полками называли. Сколько было скепсиса, сколько обвинений в отходе от «славных традиций» поместного войска! А сегодня кто усомнится в мощи и превосходстве наших гвардейских полков, обученных по-новому?