Замерзшее мгновение. Страница 102

Густав Эстергрен на кухне мягко выговаривал жене за то, что она перетруждается. Она тут же раздраженно отмела его заботу, чтобы через секунду попросить прощения. Телль печально улыбнулся. Иногда в тяжелые моменты жизни нелегко выстраивать отношения.

Она, кажется, действительно обрадовалась его приходу. Они давно не разговаривали, с тех пор как ей дали больничный на неопределенный срок. И какое-то время до этого.

Он по-прежнему чувствовал себя неловко: когда увидел дом, первой мыслью было проехать мимо. Он подумал, что не звонил и не предупреждал о своем приходе. Было рано. Возможно, она еще спит.

— Я ненадолго, — сказал он. Смешно, но это были первые произнесенные им слова, когда Эстергрен удивленно открыла входную дверь.

Он смущенно показал на часы.

— Ну, вы понимаете.

Сперва она стояла неподвижно и выглядела серьезно, словно не узнавая его вне обычных обстоятельств, при которых они встречались раньше. Потом произнесла его имя и неожиданно рассмеялась. Ее смех звучал весело, и он обрадовался этому.

— Просто хотел узнать, как у вас дела.

— Если ты пока посмотришь, как дела на террасе, я сделаю нам по чашечке кофе.

На нем был новый костюм, светло-серый, вместо обычного темного. Он снял с брючины прилипшую нитку, вытащил коробочку жевательного табака и непривычным жестом взял порцию.

Сейя сообщила ему: месяц без курения, и они поедут «куда-нибудь в теплые края». Сейя даже представить себе не могла, насколько долго тянется месяц. Кроме того, смешно, что она, с ее скудным бюджетом, куда-то его приглашает. Но ему очень хотелось поехать с ней, очень. Только это могло стоить таких мучений.

Густав Эстергрен принес на террасу термос. Прежде чем поставить его на стол, он смахнул со скатерти пару засохших листьев.

— Может, помочь? — спросил Телль, как ребенок в гостях у старших родственников, и впервые почувствовал разницу в возрасте. Эстергрен не в два раза старше его, но символы поколения в их доме такие же, как у его родителей: свадебная фотография на стене гостиной, Анн-Кристин Эстергрен с прической в стиле шестидесятых. Ковролин на террасе, имитирующий травяной газон. Стулья с пышными подушками. Подставки под чашки, сделанные из сосны.

Все это вместе слегка его озадачило — выходит, он совсем не знал коллегу, с которой проработал много лет. Для него шеф не имела возраста, не была ни молодой, ни старой, ни женщиной, ни человеком, чьи мысли и чувства могут выходить за рамки трудовой деятельности.

Он вдруг подумал, каково ей было лишиться всего этого.

— Анки, ты захватишь сахарницу?

Когда Эстергрен во время их последнего разговора вскользь упомянула мужа, Телль удивился, что она замужем. И сразу нарисовал для себя портрет этого человека.

Теперь оказалось, что, во-первых, Густав Эстергрен вовсе не высокий статный адвокат или бизнесмен на пенсии, каким представлял его Телль. Во-вторых, он понял, что, конечно же, знал о его существовании и даже встречался с ним много лет назад. Это было на рождественском ужине в объединении садоводов. Телль припомнил, что Карина, тогда сидевшая за одним столом с ним, буквально влюбилась в скромного человека, который растрепанными седыми волосами и бородой, живыми, дружелюбными глазами, рубашкой навыпуск и джинсами, заправленными в носки, напоминал домового. Сейчас он нацепил на нос сильные очки и проверил дату изготовления на пакете молока, прежде чем открыть его и перелить содержимое в молочник.

Анн-Кристин Эстергрен принесла сахарницу. Она шла медленно. Телль никогда раньше не видел, чтобы она так медленно ходила. Он подумал, испытывает ли она боль.

— Не сочтите наглостью с моей стороны, если я на какое-то время схожу в гараж, — сказал Густав Эстергрен. — Я работаю над небольшим проектом, понимаете ли. Решил сделать скрипку. Неизвестно, будет ли она когда-нибудь готова. Приходите потом посмотреть, если хотите.

Он надел деревянные башмаки и вышел через дверь веранды.

Анн-Кристин Эстергрен мягко улыбнулась, словно про себя.

— Он просто хочет оставить нас одних, вот и все.

— Вот это да — сделать скрипку, — прокомментировал Телль.

Она кивнула.

— Это всегда было его мечтой. А теперь, когда он ушел с работы — вышел на пенсию на пару лет раньше, чтобы быть дома со мной, — у него вдруг появилось для этого время.

Они помолчали. На открытую часть веранды села сорока.

— Нам не хватает вас, — сказал Телль.

— Спасибо. Я на самом деле не очень скучаю по работе. Во всяком случае, не так сильно, как думала. Все ведь относительно. Наверное, я считала, что не справлюсь, если не буду держаться за свое дело. Почему-то решила, что пока работаю, то живу. Если же останусь дома, это будет означать, что я сдалась и рак имеет право меня победить. Проще говоря, буду ждать смерти. Я не могла справиться с этими мыслями. Ты, наверное, понимаешь. У тебя есть работа, и там ты знаешь, кто ты есть. Я, конечно, была не лучше всех, но, во всяком случае, компетентным сотрудником. А дома не могу сказать о себе что-то определенное. Я ничего особенного не делаю. Хотя, правда, теперь я снова начала читать.

Она просияла.

— В молодости я читала беспрерывно. Детективы. Биографии. Только что прочла книгу о Фриде Кало, художнице. Удивительная женщина. Удивительная судьба.

— О ней еще сняли фильм, — сказал Телль. — С Пенелопой Крус, кажется, или… Тоже удивительная женщина. И красивая.

Эстергрен засмеялась. Улыбка еще не исчезла с ее лица, когда она спросила:

— Ну а в остальном? Как дела?

Телль развел руками.

— Да вроде все как обычно. Супруга Бернефлуда решила пригласить всю группу на ужин, а сам Бернефлуд совершенно не в восторге от этой идеи. Ходит кругами и жалуется — мало того что он должен терпеть нас с понедельника по пятницу, так теперь мы еще и появимся у него дома в субботу вечером и потребуем выпивки.

Эстергрен снова рассмеялась и покачала головой. Телль подумал, что давно уже не видел ее такой радостной. Он взял имбирное печенье и продолжил рассказ о том, что произошло с момента ее ухода.

— Гонсалес взял парня за то изнасилование в парке Васапаркен. Сперма совпала. А три другие девушки, заявившие об изнасиловании за последний год, также опознали в нем преступника. Когда его разоблачили, он сознался, что там участвовал еще и его двоюродный брат.

— О Боже.

— Да, но теперь, во всяком случае, с ними покончено.

Сорока поднялась и улетела прочь, когда Телль хлопнул в ладоши, подчеркивая свои слова. Он сделал глоток кофе.

— Бекман и Карлберг в понедельник уехали на тот курс, который должны были пройти еще перед Рождеством, если бы не началось это дело с джипом.

— Гм… хорошо.

Эстергрен откусила кусочек плетенки с корицей, медленно и аккуратно смахнув крошки со своего бирюзового джемпера. Это движение заставило Телля обратить внимание и на это отличие: Эстергрен всегда ходила в черном.

— …Которое, кстати, успешно завершено, — прилежно продолжил он, хотя она, похоже, слушали его вполуха. — Нож был спрятан за обшивкой двери в машине Селандер, но на рукоятке техники обнаружили частицы крови Мулина. Она призналась, когда поняла, что все кончено. Очевидно, Себастиан Гранит и Каролин Селандер не то чтобы планировали убийства вместе, не совсем так, но… скажем, подогревали друг в друге общую жажду мести: мать, брат и любовница. Кажется, у них был тесный трехсторонний пакт. Кстати, Сульвейг Гранит все это время была в плохом состоянии, и мы не могли ее допросить. Она все еще находится в Лилльхагене.

Эстергрен задумчиво хмыкнула.

— Можно, конечно, задать себе и такой вопрос: зачем ждать двенадцать лет, чтобы кого-то убить?

Телль пожал плечами.

— Эти ненормальные вызывают чертовски много вопросов. Я не специалист, но тоже размышлял над этим.

— И что ты думаешь?

— Думаю, что каждый из них по отдельности, каким бы сумасшедшим ни был, не способен на убийство. Впрочем, у Селандер уже был опыт насилия — попытка убить отца и все прочее. Но мне все же кажется, что эти трое нашли друг друга в какой-то несчастливой комбинации, исходя из общей потери — то есть Мю, и стали тем или иным образом зависеть друг от друга. Они год за годом жили вместе и все больше закосневали. Они создали тайный клуб ненависти — мертвая девушка стала символом того, чего им не хватало. В конце допросов Себастиан Гранит говорил, что искупил свою вину. Он был доволен. Казалось, он каким-то образом взял на себя ответственность за случившееся с Мю; не спрашивайте меня, как или почему, но убийства Эделля, Барта и Мулина должны были стать своего рода реабилитацией, способом произвести впечатление или, возможно, быть принятым двумя другими. Все эти годы он шел к точке, в которой убийства стали единственным выходом.