Искра божья. Страница 78

— Бесполезно, парень, — сивобородый сочувственно посмотрел на Джулиано через ржавые прутья решётки. — Эразм к тебе разве что священника позовёт, и то, возможно, будет уже поздно.

— Мой брат Лукка — викарий кардинала Франциска, — Джулиано с трудом облизнул пересохшие губы.

— Ага, а Иоанн VI мой двоюродный дядя, — мужчина хихикнул, с хрустом почёсывая всклокоченную бороду. — За что ты тут?

— Дуэль, — юноша сглотнул сухой ком в горле и закашлялся.

— Понятно, — вздохнул узник, — за дуэли и прочие кровопускания вешают по средам.

— Меня нельзя вешать, я дворянин.

— Им это до второго пришествия, парень. Явится судья, зачитает дело, огласит приговор и всё, станцуешь свою последнюю тарантеллу.

Джулиано обнял себя за плечи трясущимися руками и отвернулся к стене.

Вечером, когда насвистывающий весёлую мелодию тюремщик поставил перед дверью камеры тарелку с жидкой похлёбкой, накрытую коркой засохшего хлеба, Джулиано едва смог приподняться на локте. Он с трудом заставил себя встать на четвереньки, подползти к кормушке и влить в себя несколько ложек отвратительной холодной бурды с плавающими в ней кусками прогорклого жира и недоваренных овощей.

— И не стыдно тебе, Эразм, кормить помоями благородного сеньора? — оскалив плохие зубы в подобии улыбки, спросил сивобородый.

— Не стыдно, Тито. Смирение плоти — есть смирение духа, — назидательно сообщил тюремщик, позвякивая половником на дне опустевшего котла.

— Ты отчего-то свою не шибко смиряешь, как я погляжу, — проворчал узник.

— Меня здесь не для того поставили, чтобы себя ущемлять, а для того, чтобы вас в чистоте блюсти, — тюремщик назидательно поднял вверх палец-сосиску.

— Да где ж она, чистота твоя?! Не чистота, а сплошная клоака кругом! — возмутился Тито.

— Лишь через телесные страдания и лишения очищается душа человеческая… — затихающие слова Эразма едва долетели до ушей узников.

Ночью в горячечном бреду Джулиано увидел склонённое над ним седое чело матери. Усталые глаза женщины светились тихой грустью и нежностью. Она положила голову сына к себе на согнутую в локте руку и принялась перебирать худыми пальцами его спутанные локоны. На смену матери пришло смеющееся лицо Кармины Лацио. Девица посылала ему воздушные поцелуи, при этом гаденько хихикала и подмигивала, задирая длинный подол голубого платья на неприличную высоту. Несколько раз он просыпался весь в поту и ознобе, какое-то время лежал, чуть подрагивая, и снова проваливался в душный мрак небытия.

Рассвет, окрасивший грязные стены каземата нежно розовым румянцем, застал Джулиано измученным и помятым, но уже не метущимся в жару. Кризис миновал. Молодой здоровый организм победил болезнь. Юноша с жадностью выпил принесённую тюремщиком воду и съел вчерашний чёрствый сухарь, припрятанный за пазухой.

Джулиано проспал до ужина.

Когда Эразм снова зазвенел ключами, он открыл прояснившиеся глаза и с жадностью поглотил всю пищу, принесённую гривастым тюремщиком.

— Ты посмотри, как уплетает! — восхитился Эразм, поглядывая на молодого заключённого. — А ты, Тито, говорил — помои.

— Жрать захочешь и конский помёт сметелишь, — пробормотал бородач, презрительно отодвигая недоеденный ужин в сторону.

— Сдаётся мне, Тито, ты хочешь обидеть старину Эразма?

— Мог бы напоследок и чего получше подать, — Тито скривился и сплюнул под ноги.

— Вот ещё, стану я на смертников добрые казённые харчи переводить. Жри, что дают.

— Злой ты, Эразм, вот вздёрнут меня, и не с кем тебе будет поболтать в Тулиане, — Тито с укоризной посмотрел на тюремщика.

Эразм хлопнул себя широкими ладонями по толстым ляжкам, и его внезапный раскатистый смех вспугнул тюремных крыс.

— Ну ты отмочил, Тито. Повеселил меня, брат. Да таких доморощенных ораторов, как ты, в мою тюрьму каждый день с полдюжины кидают.

Внезапно смелая мысль пришла в голову к Джулиано, и он поспешно подошёл к решётке.

— Не могли бы вы позвать ко мне священника, уважаемый? — спросил он у тюремщика.

— Священник будет перед казнью, — проворчал Эразм, собирая пустые тарелки.

— Хотелось бы исповедоваться заранее. Мой рассказ может затянуться. Негоже предстать перед творцом с лишним грузом на душе.

— Когда ж ты успел столько нагрешить, малыш? — спросил тюремщик, хитро прищурив зелёный глаз.

Джулиано виновато развёл руками.

— Ладно, попробую что-нибудь придумать для тебя.

Утром накануне казни Джулиано проснулся рано. Порезы на коже быстро подсыхали, затягиваясь бурыми корочками. Он всё ещё чувствовал слабость в теле, но неукротимая энергия молодой жизни уже бурлила в его крови. Юноша прошёлся несколько раз по камере, исследуя прочность ржавых прутьев и замка на двери.

Воду на этот раз принёс не Эразм, а незнакомый юноше плюгавый тюремщик, одетый в драную жилетку на голое тело и залатанные шаровары.

— А где наш бессменный Цербер^[141]? — поинтересовался зевающий Тито.

— Не твоё собачье дело! — огрызнулся тюремщик, расставляя кружки перед камерами.

Сивобородый хмыкнул, повернулся на другой бок, со смаком почесал широкую грудь и, выловив из седых волос платяную вошь, с хрупаньем раздавил её между грязных отросших ногтей.

Солнечный луч тоскливо полз по влажным камням на стене камеры, черепашьим шагом отмеряя последние часы короткой жизни Джулиано. Всякий раз, когда в коридорах Тулианы хлопала дверь, юноша с надеждой подходил к решётке и, просунув между прутьями грязную голову, выжидал, не мелькнёт ли где край монашеской рясы.

— Напрасно ты так, — сказал сосед, когда дневной свет в тюремном оконце пошёл на убыль. — Не будет Эразм из-за тебя ноги сбивать.

— Но это же долг каждого истианина — исполнить последнюю волю умирающего! — возмутился де Грассо.

— А ты пока не умираешь, — хихикнул сивобородый. — Вот как только начнёшь, так и священника приведут.

Джулиано в отчаянье ткнулся лбом в холодные, изъязвлённые ржавчиной прутья:

— А если наброситься на тюремщика и придушить?

— Давай, попробуй. Я погляжу, — не поднимая головы, отозвался Тито.

От нечего делать Джулиано обшарил свою одежду и за подкладом куртки обнаружил старую монетку счастья из «Сучьего Вымени». Развязная девица нагло раздвигала перед ним бёдра.

Джулиано подкинул кругляш и прижал его рукой к тыльной стороне кисти. Выпала девятка. Де Грассо стал подкидывать монетку снова и снова, и всегда его ожидал один и тот же результат. Юноша разозлился и, досадуя, с силой зашвырнул медяк в узкое окно под потолком камеры.

Тускло блеснув напоследок, монетка канула в небытие.

Наступило утро судного дня. Заспанный Эразм, бренча ключами о деревянное ведро, принёс узникам воды.

— Вы обещали мне священника! — тут же накинулся на него Джулиано.

— Тихо там, — поморщившись, буркнул тюремщик, — ничего я тебе не обещал, сопляк. Пей свою воду, не задерживай кружку.

Джулиано сжал тяжёлую глиняную посудину в руках так, что побелели костяшки пальцев, прикидывая, как бы половчее ударить грузного мужика в голову. Почуяв недоброе, Эразм ловко, несмотря на свои немалые размеры, отскочил в сторону и с укоризной погрозил толстым пальцем:

— Не стоит шалить, сеньор. Знаю я вашу братию. Чуть зазеваешься, и уже весь затылок в крови. Бросьте вы это, из Тулианы вам всё равно живым не выбраться.

— Лучше смерть от меча, чем в петле! — не согласился Джулиано, с размаха кидая увесистый терракотовый снаряд в тюремщика.

Эразм легко поймал кружку на излёте и покачал тяжёлой головой:

— Напрасно вы так, сеньор. Поверьте мне, уж я-то её в достатке повидал на своём веку: смерть безобразна во всех её проявлениях.

Дверь за спиной тюремщика с лязгом захлопнулась.

Не прошло и четверти часа, как узилище наполнилось топотом солдатских сапог и скрипом отпираемых решёток. Эразм вернулся в компании тюремных стражников — таких же грязных, вонючих и нечёсаных, как узники Тулианы. Пожалуй, если бы по воле рока они вдруг заняли места своих подопечных, никто бы на первых порах даже не обнаружил подмены. За ними, подволакивая калеченную ногу, брёл близорукий писарь в очках и палач в гротескной маске-черепе на месте лица. Палач нёс в руках лохматые обрезки верёвки и несколько пар кандалов.