Книга тайных желаний. Страница 14

Наши блуждания по холмам не приносили результата.

XII

Мы редко собирались за столом все вместе, за исключением суббот, поэтому, когда мать настояла, чтобы мы разделили трапезу, я поняла: есть новости. Однако большая часть ужина сопровождалась отцовскими рассуждениями о пропаже золотых чаш из дворца.

— Но что тебе в них? — недоумевала мать.

— Это чаши из библиотек. Ими пользуются писцы и другие придворные служители. Сначала исчезла одна, потом вторая. Теперь недостает уже четырех. Антипа недоволен. Он поручил мне найти вора. А я даже не знаю, с какой стороны взяться за дело — я же не дворцовая стража!

Вряд ли причиной нашего семейного собрания служили затруднения отца.

— Хватит с нас краденой посуды, Матфей, — заявила, вставая, мать. Ее так и переполняли чувства, готовые вот-вот выплеснуться наружу. — У меня важные новости, Ана. Церемония помолвки состоится во дворце!

Я вперила взгляд в рассыпанные по блюду гранатовые зерна.

— Ты меня слышишь? — повысила голос мать. — Сам Ирод Антипа устраивает пир по случаю твоего обручения. Тетрарх собственной персоной, Ана. Подумать только!

Нет, такого я не могла себе представить. Да, без публичного объявления не обойтись, но превращать помолвку в зрелище? Наверняка матушка постаралась.

Я никогда не бывала во дворце, куда мой отец каждый день отправлялся давать советы тетрарху и записывать его послания и указы, но мать как-то раз удостоилась приглашения на торжественную трапезу вместе с отцом, хотя, разумеется, сидела с другими женщинами. После она неделями без умолку трещала о том, что видела: о римских банях, об обезьянах, гуляющих по двору с цепочкой на шее, о плясунах с факелами, блюдах с жареным страусом и о том, что нет никого краше Фазелис, молодой жены Ирода Антипы, набатейской царевны, чьи блестящие черные косы доходят до самого пола. О том, как темные пряди обвивали ее руки, словно змеи, а она взмахивали ими, потешая гостей, которые сидели подле нее за трапезой. Так говорила мать.

— И когда назначено празднество? — спросила я.

— Девятнадцатого числа месяца мархешвана.

— Но это же… всего месяц остался.

— Я знаю, — ответила она. — Не представляю, как мне со всем управиться, — она заняла свое место подле отца. — Разумеется, все заботы о подарках для тетрарха и семьи Нафанаила лягут на меня, а ведь еще нужно подготовить приданое. Тебе понадобятся новые туники, плащи и сандалии. Придется покупать заколки для волос, пудру, стеклянную и керамическую посуду: нельзя допустить, чтобы ты вошла в дом Нафанаила со всяким старьем… — продолжал журчать ее голос.

Я почувствовала себя веткой, которую уносит бурлящий поток, и с мольбой посмотрела на Йолту.

XIII

Однажды утром, пока мы с Тавифой кусочек за кусочком клевали медовые пирожные, Йолта развлекала нас египетской историей — сказанием о боге Осирисе, убитом и расчлененном, а затем собранном из частей и воскрешенным богиней Исидой. Йолта не пропустила ни одной ужасающей подробности. Тавифа даже запыхтела, так поразило ее повествование. Я кивнула ей, словно подтверждая, что тетя еще и не такое знает.

— Это было на самом деле? — спросила Тавифа.

— Нет, дорогая, — разуверила ее Йолта, — это выдумка, хотя все же и правда.

— Ничего не понимаю, — пожаловалась Тавифа.

Я тоже была в недоумении.

— Суть в том, что подобное может произойти с каждой из нас, только внутри, — объяснила Йолта. — Только представь: твою привычную жизнь могут разорвать на куски, словно Осириса, а потом сложить заново из разрозненных деталей. Часть тебя может умереть, а потом возродиться в новом обличье и занять прежнее место.

Тавифа недоверчиво скривилась.

— Вот сейчас ты, девушка, живешь в доме своего отца, — продолжала Йолта. Но скоро эта жизнь закончится и начнется новая: жены в доме мужа. — Она перевела взгляд с Тавифы на меня: — Не следует полагаться на судьбу. Возрождение зависит только от тебя. Стань Исидой, возвращающей Осириса к жизни.

Тетя кивнула мне, и я поняла. Если супружеству суждено растерзать мою жизнь, нужно попытаться собрать ее заново согласно моим желаниям.

В ту ночь я лежала в постели, полная решимости расторгнуть помолвку, не дожидаясь заключения брака. Это было трудно, почти невозможно. Женщина не имела права подать на развод, если только муж не откажется выполнять супружеский долг — а если бы Нафанаил и правда отказался, я сочла бы себя самой счастливой женщиной в Галилее, а то и во всей Римской империи. Мужчине же, напротив, дозволялось отказаться от жены до или после свадьбы едва ли не из-за любой малости. Нафанаил мог легко развестись со мной, если я ослепну, охромею, подцеплю кожную болезнь или окажусь бесплодной, а также в случае беспутного поведения, непослушания или другой причины, вызвавшей его неудовольствие. Что ж, я не собиралась слепнуть или хрометь, но любые другие поводы готова была обеспечить. А если они не сработают, придется вывернуть песню Тавифы наизнанку и стать зрячей, которая притворяется слепой. Даже такие нелепые идеи меня утешали.

Когда я уже балансировала на грани яви и сна, меня вдруг посетила тревожная мысль: допустим, мне посчастливится и Нафанаил расторгнет помолвку еще до свадьбы — но тогда я вряд ли обручусь с другим. На тех, кого заранее отвергли, не женятся: даже у разведенных больше шансов. Раньше я бы блаженствовала от одной мысли о подобном исходе, но после встречи с юношей на рынке что-то во мне изменилось.

XIV

Мы с Лави пересекали город на рассвете, когда розовеющие лучи пробегали по улицам, словно замирающий пожар. Я не теряла надежды найти укромное место для своих записей, но терпение мое подходило к концу. Это была наша седьмая вылазка в холмы.

Когда перед нами предстали стены дворца, сложенные из сияющего белого камня, и красные сводчатые крыши, я остановилась. Присутствие тетрарха на нашей помолвке привлечет к ней внимание всей Галилеи, ведь этот союз заключается едва ли не с одобрения правителя. Подтолкнуть Нафанаила к разрыву станет еще труднее. Я боялась, что мне уже никогда не избавиться от бен-Ханании.

Мы подошли к восточным воротам, названным по имени жены римского императора Ливии. Ворота, по обеим сторонам которых стояли кедровые столбы, недавно посекли топорами и мечами. Я решила, что это зелоты оставили следы в знак своего презрения, и задалась вопросом, был ли среди них Иуда. Рассказы о Симоне бар-Гиоре и его людях быстро распространялись по городу. Лави приносил их из кузницы, с мельницы, возвращаясь с винодельни, и с каждым разом сюжеты становились все страшнее. Двумя ночами ранее я собственными ушами слышала, как отец кричал матери, что если Иуда окажется среди бунтовщиков, то Антипа прикажет его казнить, и он, отец, не сможет этому помешать.

Прежде чем спуститься в долину, я задержалась у Ливиевых ворот, наблюдая за путниками на дороге в Назарет далеко внизу. С этой высоты белые домики в деревне, видневшейся в отдалении, выглядели стадом овец.

Первая обнаруженная нами пещера служила, очевидно, логовом какому-то зверю, и мы поспешно покинули ее. Свернув с тропинки, мы углубились в заросли бальзамической рощи, направляясь к просвету среди ветвей, где виднелась полоса известняка. Сперва я услышала низкий, глухой голос. Потом увидела и его самого, а за ним — темный вход в пещеру. Человек стоял спиной ко мне, словно обрамленный в камень, воздев руки горе, и что-то бормотал. Видимо, молился.

Я осмелилась подкрасться поближе, однако держалась на таком расстоянии, с которого меня нельзя было заметить. Рядом с молящимся на камне лежал кожаный пояс с шилом, молотком, зубилом и еще каким-то изогнутым приспособлением. Его рабочий инструмент.

На поверхности камня предзнаменованием вспыхнул луч солнца. Человек слегка повернул голову, и я убедилась в том, что и так уже знала: это был тот юноша с рынка, Иисус. Я пригнулась к земле, жестом приказав Лави последовать моему примеру.