Последний рассвет Трои (СИ). Страница 37

— Ну посмотрим, на сколько тебя хватит, жирный боров, — прошептал он и начал длинный танец, который состоял из наскоков, уколов и ложных финтов, которые неизбежно измотают его соперника, который, хоть и был могуч, но уже разменял пятый десяток. Не поскачешь как мальчишка, будучи дородным купцом.

— Х-ха! — торговец нанес могучий удар, в который вложил все свои оставшиеся силы.

Он тоже понимал, что слабеет. Ему все тяжелей и тяжелей поднимать щит, когда в лицо летит наконечник копья. А проклятый мальчишка-афинянин, у которого нет тяжелого доспеха, всего лишь немного раскраснелся, начав дышать чуть чаще. Он молод, подвижен и силен. Он просто загонит его, как раненого оленя.

Так и вышло. Еще два таких удара купца Уртену, который уже не дышал, а свистел и хрипел, и Тимофей аккуратным движением острого наконечника сначала ударил в запястье, а потом распорол заднюю часть голени там, где не было поножи. Следующим уколом он попал прямо в глаз врага и опрокинул его на спину ударом ноги.

— Здоровый кабан! — Тимофей утер со лба проступивший пот. — Теперь раздеть его надо, и к восточным воротам идти, пока добыча не разбежалась.

Толпы женщин, детей и рабов давили друг друга, бранились и дрались, стараясь выйти из города первыми, но получалось далеко не у всех. В Угарите жили тысячи людей, а кто-то попытался выехать на повозке, почти перекрыв выезд. Рев ослов, плач женщин, теряющих в давке своих детей, и проклятия мужчин, которые поминали немилость богов, — все это слилось в густой, почти осязаемый гул, повисший над городом подобно грозовой туче.

Не всем суждено сегодня спастись. Порой бывший хозяин узнавал в поднявшейся суете, что раб, который униженно кланялся ему столько лет, бережно лелеет в своем сердце тлеющий огонек ненависти. Вот богатый писец, которому не хватило мужества встретить врага с оружием в руках, смотрит непонимающе на своего повара. Раб всадил ему в живот длинный нож, которым еще недавно резал мясо для господского стола. Тощий мужичок, волосы которого выстрижены уродливыми клоками, оставляя плешь от лба до затылка, хохочет как безумный. Хозяин смотрит на него неверяще, а потом опускается на колени и падает лицом вниз.

Жена писца, полная баба с нарумяненными щеками, в бусах из жемчуга и с витыми золотыми браслетами на запястьях и лодыжках, истошно визжит, глядя, как расплывается по каменным плитам богатого дома темно-алая кровь. Повар наотмашь бьет ее по лицу, а потом тащит за волосы и грубо бросает на хозяйскую кровать. Сегодня он натешится вдоволь, выплеснув застарелую ненависть к тем, кто долгие годы считал его животным, отказывая даже в человеческом имени и облике. Его специально уродовали столько лет, чтобы все видели, что он раб, безгласное существо, имущество, недостойное сочувствия и уважения. Он возьмет сегодня эту сытую суку, которая била его по щекам за малейшую провинность, потом пустит ей кровь, а затем с наслаждением вырвет драгоценные серьги из ее ушей и ограбит дом. Он заслужил это. Через две четверти часа, наскоро сделав свое дело, бывший раб, выскобливший голову острым ножом, вышел из дома с котомкой за плечами. Он водил по сторонам безумными глазами, словно не узнавая того, что было вокруг него. Впервые в жизни он был счастлив. Он и умер счастливым, даже не поняв того, что в спину его ударило брошенное копье.

— Гляди, старшой, — присвистнул Главк, афинянин, который шел под командой Тимофея. — Тут золото и жемчуг! Вот это свезло нам! Не иначе, раб хозяина за нас ограбил. Смотри, башка в порезах вся.

— В общую кучу отдашь, все по обычаю разделим, — кивнул довольный Тимофей, который с трудом, враскачку, вытащил из тела копье. Широкий, в виде листа, наконечник застрял между ребер беглого раба.

— А оружие тоже делить будем? — ревниво спросил Главк, здоровенный малый, у которого от многолетней гребли плечи и руки оказались непропорционально могучими, в отличие от тонких ног.

— А оружие твое то, что сам в бою взял, — усмехнулся Тимофей, на котором сиял снятый с покойного Уртену доспех. — Это тоже обычай такой. Не знал?

Главк засопел недовольно, но спорить не решился и поудобней перехватил дубинку, украшенную затейливой резьбой. Он немало голов разбил ей сегодня, но хорошего оружия ему так и не досталось. Только дрянные ножи и кривые копья небогатых горожан. Копье у него уже есть, но с дубиной ему сподручней.

— Куда пошли, олухи? — заорал Тимофей, вспоминая науку многоопытного дяди. — Еще успеете дома пограбить! К воротам идем! Там наше золото!

Город опустел на глазах. Окончательную точку поставил штурм царского дворца, где отборная полусотня стражи дала последний бой. Бойцы, закованные в бронзу, бились за каждый коридор, за каждый покой и зал. Данайцы, имевшие щиты, пошли первыми, тесня охрану царя Аммурапи, загоняя ее все дальше и дальше вглубь огромного лабиринта, что и был дворцом повелителя одного из древнейших городов в мире.

— Копья! — крикнул Гелон, когда остатки воинов, половина из которых была ранена, загнали в тронный зал.

Отверстие в потолке освещало выложенный камнем пол и расписанные яркими картинами колонны. Статуи богов, курильницы и лампы, стоявшие вдоль стен, притягивали к себе взгляды не избалованных роскошью пастухов, у которых даже в глазах зарябило от мешанины ярких красок.

С тихим шелестом полетел целый рой копий, многие из которых поразили вельмож в разноцветных одеждах и пышных тюрбанах, сгрудившихся вокруг массивного трона, на котором гордо восседал сам царь.

Аммурапи оказался мужем лет пятидесяти, с густыми иссиня-черными волосами, присыпанными легкой проседью, с тщательно уложенной бородой, в золотом ожерелье и с массивными перстями на пальцах. Голову его венчала высокая шапка, расшитая жемчугом, лазуритом и золотыми нитями. Он, не отрываясь, смотрел, как добивают его охрану, как перерезали его писцов и вельмож, и как из боковых покоев начали вытаскивать его жен и наложниц. Губы царя шевелились. Он шептал проклятия беспощадному врагу, особенно громиле в рогатом шлеме, с лицом, перечеркнутом шрамом сверху донизу.

— А-а-а! — заорал Гелон, который увидел, как царь шепчет что-то и теребит драгоценные амулеты, висящие на его шее. Наемник не страшился смерти, но колдовства боялся до икоты. Он могучим броском отправил в полет свое копье, и оно пробило царя насквозь так, что вышло из спинки его кресла. Глаза повелителя Угарита заволокла пелена боли, а потом жизнь ушла из них навсегда.

— Баб и все добро тащите на улицу! — заорал Гелон. — Тимофей! Корабли в порту взяли?

— Взяли, дядька, и охрану выставили, — кивнул парень, вытирая меч о богатую одежду какого-то вельможи. Из-под ярко-синей накидки торчали голые ноги в нарядных туфлях, расшитых золотом и мелким жемчугом. Тимофей наклонился и отстегнул крупную фибулу, скреплявшую на плече плащ, а потом сорвал с рук драгоценные браслеты и надел сам.

— Все, что в порту было, наше теперь, — пояснил он. — Много кораблей с товаром стояло, уплыть хотели. Рапану помнишь, сынка купеческого? С круглой мордой, на кота похожий?

— Ну, — кивнул Гелон. — Помню, конечно. Вы с ним красивую девку в Трое продавали.

— Ушел, представляешь! — ухмыльнулся Тимофей. — Семью, слуг, рабов, товар, все вывез на трех кораблях. Мы погнались было, да он чуть не сжег нас.

— Бойкий купчишка, — коротко хохотнул Гелон, который снял шлем с потной головы и теперь примерял царскую тиару. — Правильно сделал, что не стал биться, племянник. Тут и без того добра хватает. Как тебе?

— Ты, дядька, прямо как наш басилей Менесфей, — засмеялся Тимофей. — Только у него такой богатой шапки точно нет. Жаль, нам теперь в Афины нельзя. Он бы от зависти слюной захлебнулся.

— Плевать на него! — махнул рукой Гелон. — С кораблями мы сами себе басилеи.

Им нужны корабли, много кораблей, потому что здесь они захватили богатую добычу и красивых женщин. Может быть, они потом продадут их, а может, оставят себе, взяв в жены. Никто не отдаст любимую дочь за бродягу, потому-то и воруют женщин те, кто живет на кораблях. Невольницы плачут тайком, вспоминая прошлую жизнь и погибшие семьи, но потом, родив новых детей, свыкаются и принимают свою судьбу. Так происходило тысячи лет и так случится опять.