Последний рассвет Трои (СИ). Страница 34

— Да, отец, — понурился я. — Я пытался, но не смог. Я знаю, что на попону нужно положить седло, но у меня ничего не вышло. Поможешь?

— Помогу, — серьезно кивнул Анхис. — У меня есть пара мыслей.

— Спасибо, отец! — я совершенно искренне обрадовался. Анхис, опытнейший воспитатель лошадей, сразу увидел мою ошибку. Он нутром чует своих коняшек. По-моему, он даже разговаривает с ними, а они разговаривают с ним.

— Скажи мне, что это всё, Эней, — просящим взглядом посмотрел на меня Анхис. — Иначе чудеса не поместятся в моей многострадальной голове.

— Не всё, — покачал головой я. — Весной я уплыву, поэтому тебе придется научить людей биться в конном и пешем строю.

— В пешем строю? — непонимающе посмотрел на меня Анхис. — О чем ты говоришь, Эней? Мы от веку бьемся пешими.

— Я велел сделать длинное копье, — пояснил я ему. — Оно называется сарисса. Нужно очень много тренироваться, чтобы биться им. Это сделаешь ты, меня все равно никто не послушает. Да и уплыву я весной в Аххияву.

— Великие боги, дайте умереть своей смертью! — возвел к небесам очи отец. — Я за всю жизнь не видел столько странного, как за последний год!

Он взял у Креусы носок, удивленно повертел его, разглядывая, а потом надел на ногу и с блаженным видом пошевелил пальцами.

— Хорошо-то как! А где второй? Уважь старика, невестушка. Если мои кости будут в тепле, я готов удивляться и дальше.

1 Черноголовые — самоназвание жителей Междуречья.

2 Море Ассува — Мраморное море. От древней страны Ассува происходит топоним Азия.

Глава 15

Феано раньше даже представить себе не могла, что бывают такие красивые платья. Для нее одежда — это хитон или длинный пеплос, который носили богачки из дворца на горе. Только теперь девушка поняла, что никакие не богачки царские жены с Лесбоса, а самая что ни на есть нищая деревенщина. Дочери Агамемнона и ванасса Клитемнестра носили платья до того яркие и искусно пошитые, что Феано чуть слюной от зависти не захлебнулась. Синие, желтые, коричневые, красные и даже пурпурные ткани были пестрыми, украшенные тончайшей вышивкой. Широкий пояс могли стянуть в талии, а подол платья сделать из разноцветных клиньев, которые спускались вниз слой за слоем. Все это великолепие еще и золотыми бляшками могли обшить по кругу или цветной тесьмой.

Она таки попала в услужение к царевне Электре. Феано девушка пригожая, скромная и послушная. Именно так и расписал ее достоинства дворцовый чиновник, который получил за это серебряное кольцо и несколько сладостных минут на мешках с шерстью. Управляющий дворцом равнодушно взглянул на нее и кивнул, дозволяя прислуживать на пиру. Она справилась и шагнула на ступеньку вверх, потому как пир — это лицо царя. Если это лицо уродливо, то и чести ванакса наносится немалый урон. А потому, заметив ее старания, молчаливость и скромность, господин управляющий перевел ее в покои второй дочери владыки Агамемнона. Он тоже получил свои несколько приятных минут, а Феано, едва скрывая отвращение, старалась как могла, ублажая этого борова. Возвращаться к остальным рабыням, чтобы сучить нити и молоть зерно она не желала категорически. За этакое счастье можно немного и потерпеть.

Так она прочно окопалась в покоях царевны Электры, которые располагались вдалеке от того места, где вкалывали ее бывшие соседки по тесной комнатушке. Здесь было просторно и светло, а стены завешивали цветными тканями, скрывая за ними грубую кладку. Сама царевна спала на резной кровати, прикрытая толстым покрывалом, а Феано — на топчане неподалеку. На улице зима, а в покоях стояла жаркая духота, потому что дочь Агамемнона была изрядной мезлячкой. Изящные бронзовые жаровни чадили день и ночь, и Феано только и бегала за углем, подсыпая все новый и новый взамен прогоревшего. Электра оказалась девушкой порывистой, острой на язык и весьма неглупой, которая от своей старшей сестры Ифигении отличалась разительно. Та, напротив, росла задумчивой и нерешительной, погруженной в мечты. Феано же, изучая свою госпожу день за днем, понемногу начинала улавливать ее настроение, и изо всех сил пыталась угодить. Электра — девчонка молоденькая, лет двенадцати, но ладошка у нее весьма крепкая. Врезать может от души. Характер у нее тоже сложный, иному мужу впору. Была она упряма просто невероятно.

— А еще, госпожа, говорят, львы на коров в Тиринфе напали, — трещала Феано без умолку, превращая спутанные после сна светло-русые волосы1 царевны сначала в идеально гладкую волну, а потом в затейливую укладку из кос, из которой по бокам выпускались завитые локоны. Она вплетала в прическу ленты и золоченые нити, продолжая болтать без умолку.

— И много коров задрали? — заинтересовалась Электра, которая придирчиво осматривала себе в полированное бронзовое зеркало. Она довольно мила: большие выразительные глаза, опушенные густыми ресницами, приятный овал лица и точеный носик.

— Целое стадо сожрали! — Феано в притворном ужасе обхватила щеки и глупо открыла рот. Сработало, ее госпоже нравились придурковатые слуги.

— Да врут! — отмахнулась Электра, которая, тем не менее, слушала болтовню рабыни с жадным любопытством.

— Люди так говорят, — развела руками Феано и аккуратно размотала локон с деревянного цилиндра. Да, вот так! Волосы упали небрежной волной, как и задумывалось.

Царевна, хоть и обладала умом сугубо практическим, сплетни очень любила. Тут ведь и заняться-то особенно нечем. Скоро к матушке на поклон идти, потом завтрак подадут, а там пора садиться ткать. Негоже знатной девице бездельничать.

— Со мной в Спарту поедешь, — сказала вдруг Электра.

— Как прикажете, госпожа, — привычно ответила Феано, но не удержалась и проявила легкую дерзость, которая позволена только любимым служанкам. — А зачем нам туда?

— Двоюродную сестру матери моей сговорили, — ответила Электра. — Пенелопа ее зовут. В такую даль отдаем, что даже не вымолвить. Какие-то острова на западе, дыра жуткая. Там одни разбойники живут.

— А почему разбойники, госпожа? — удивилась Феано. — Может, рыбу ловят да коз пасут. У нас на Лесбосе так было.

— Пф-ф, — презрительно фыркнула царевна. — Все островитяне — пахари моря. Это же любой дурак знает. Кроме тебя… ха-ха! Крит, говорят, только разбоем и живет, да и Одиссей, басилей тех островов, сюда не раз добычу привозил. Там же земли почти нет, на островах тех.

— А когда поедем? — спросила Феано и тут же поняла, что совершила ошибку. Не ее собачье дело, когда и куда госпожа поедет. Пощечина получилась такой, что аж искры из глаз полетели и слезы брызнули.

— Мне же вещи собирать ваши, госпожа! — торопливо затараторила она, с трудом пряча волной нахлынувшую ненависть. Щека горела просто нестерпимо. — Все успеть нужно. Не можете же вы, как простая крестьянка выглядеть. Я обещаю, вы там самая красивая из всех будете.

— А-а-а! — поняла Электра, которая передумала давать вторую пощечину излишне любопытной рабыне. — К весне ближе. Так матушка сказала.

— А, тогда мы успеем, — успокоилась Феано и отошла в сторонку, чтобы полюбоваться своими трудами. — Готово, госпожа! Вы просто ослепительны сегодня.

Феано была довольна и проделанной работой, и сама собой. Вчера, когда она чинила одно из платьев царевны, то пришила на новые места все золотые кружочки, которыми украшен подол. Ну подумаешь, их там было двадцать три, а стало двадцать два. Никто и не заметит.

Рапану грустил не на шутку. Сбежать из Угарита с зерном им так и не дали. Царские писцы, которые вцепились в источник жизни подобно охотничьим собакам, тут же учли его до последней амфоры и потребовали доставить во дворец, грозя карой за малейшее промедление. Пришлось подчиниться.

Купец Уртену кое-как вывез в Сидон самое ценное из своего имущества, но бежать из города не смел. Царь и его вельможи дураками не были, и за передвижениями своих тамкаров следили бдительно. С таким народом расслабляться нельзя. Чуть зевнул, и казна в убытке. Захотел купец отплыть по торговым делам — будь любезен опись представить, царский товар для продажи взять, да еще и отчитаться, куда поедешь, на сколько, и что оттуда привезешь. А писец тебе еще и указание даст: вот этого, мол, не нужно, это другой тамкар привезет, а вот этого нужно побольше. Без его разрешения ты даже из порта не выйдешь. А чтобы глупые мысли в голове не бродили, купцам давали понять, что семья и имущество в городе остаются, в полной власти светлого царя Аммурапи, да продлятся дни его до бесконечности.