Последний рассвет Трои (СИ). Страница 21

— Здравствуй, почтенный Эгефрон, — ответил купец. — Зерно, медь, немного олова и золото. Олова мало совсем, едва выхватил. И просят за него какую-то неслыханную цену.

— Олово! Проклятое олово! — поморщился писец. — Куда оно подевалось? От мышьяка наши кузнецы мрут как мухи. Каждый второй — хромой калека. А это кто у тебя? — он показал в сторону Феано, которая с любопытством слушала этот разговор.

— Наложницу царю хочу подарить, — гордо выпятил грудь купец. — Две мины серебра отвалил за нее. Она поет, танцует и играет на кифаре! А еще она не знала мужа.

— Еще одна наложница! Ванасса (1) Клитемнестра будет в полном восторге, — хмыкнул писец и равнодушно отвернулся от девушки. — Заноси!

Крепкие рабы сноровисто начали забирать груз с телег, с жадным любопытством пытаясь разглядеть красоту необыкновенную, которую так бережно прятали от солнца. Писец считал груз, тщательно осматривая его и делая пометки на влажной глине, а Феано упрямо сжала губы, прокручивая в голове каждое слово из того, что сейчас услышала.

— Так много баб… да-а… тут тяжело будет пробиться, — бормотала она, едва шевеля губами. — А если еще и к царице в немилость попаду, сгноят ведь на черной работе. Я же петь не умею, и не дева совсем… Да как же выкрутиться мне, бедной? Страсть как неохота в поле работать.

— Пойдем, девка! — скомандовал купец, когда груз приняли. — Я подарю тебя царю. У него прямо сейчас идет пир.

— Мой добрый хозяин! — смиренно произнесла Феано, скромнейшим образом уставив глаза в пол. — Снизойди к своей рабыне. Мне нужен гребень, красная лента, заколки и чистая вода. Так твой подарок будет выглядеть наилучшим образом. И я очень прошу тебя, подари меня тогда, когда царь уже будет сильно пьян. Поверь, это в твоих же интересах.

Мегарон — центральное место любого дворца. Он и тронный зал, и святилище, где стоят жертвенники богам, и то место, где ванакс Микен Агамемнон пирует со своими вельможами и знатными воинами, что ведут в бой колесницы. Двадцать на двадцать шагов размер мегарона, а перекрытие его держат четыре толстые колонны, на которых сходятся балки.

Сегодня ванакс пирует со знатью, а потому зал уставлен ложами и низкими столиками, которые ломились от еды. Виночерпий, который стоял около огромного кратера с вином, то и дело наполнял чаши, а юркие рабыни обносили гостей. Вино смешивали один к двум, а потому напоить ораву могучих воинов — дело совсем непростое. Лишь к концу вечера почтенный купец Эпикаст, который уже догадался, что его надули, как мальчишку, посмел войти в зал, где пьяный шум стал внушать определенные надежды.

Все это время Феано покорно ждала в продомосе (2), с любопытством разглядывая фрески на стенах. Сюжеты были довольно однообразны. Воины с копьями идут куда-то, воины с короткими мечами режут врага, царь на колеснице важно шествует, гордо подняв голову, воины разят копьями других воинов… Война, война, война! Впрочем, вот сцены охоты на кабана и льва. Львов в окрестностях Микен предостаточно, и они часто нападают на стада. Бр-р! Феано даже передернуло от ужаса. Она никогда не видела львов, но слышала о них много. Нет спасения одинокому человеку, если лев нападет на него. Так говорили гребцы на корабле.

— Позволь вручить тебе мой дар, великий царь! — услышала Феано льстивый голос хозяина. — Это прекраснейшая из дев! Я отдал за нее две мины серебра!

— Тащи ее сюда! — зашумели в зале. — Пусть танцует!

— Великая мать, помоги мне! — прошептала Феано. — Я ведь из танцев знаю только тот, которым мы славим тебя весной. А, ладно! Там же пьяные мужики! Как-нибудь выкручусь.

Ванакса Агамемнона окутал хмельной туман. Он развалился на ложе и лениво цедил вино из золотой чаши, украшенной сценами битв. Ему ближе к сорока, и он по-прежнему силен, хотя в его волосах и бороде появились седые пряди. Десятки царей от далекой Итаки до Милаванды, что за морем, склонили перед ним головы. Чего ему еще желать? У него ведь и так есть все. Земли, золото, власть, любые женщины. Женщины, да! Он любил их страстно и брал их, не считаясь ни с чем. А когда они надоедали ему, выбрасывал прочь, не испытывая сожалений. Доверенный купец решил угодить ему и подарил красивую рабыню. Агамемнон лениво повернул голову в центр зала, где его новая наложница уже пошепталась с музыкантами, которые развлекали их сегодня. Флейты взвыли необычно громко, приковав взоры гостей к той, кто стоял перед ним.

Молодая красивая женщина на мгновение застыла в центре мегарона, держа в руках даф, обтянутый кожей бубен. Первый удар — глухой, тяжелый и протяжный. Она начинает двигаться. Сначала медленно, почти нехотя. Босые ноги бьют в каменные плиты пола, как будто она хочет разбить их. Бубен гудит под ритмичными ударами девичьей ладони, а сердце царя поневоле начало биться в такт. Девчонка коснулась головы, и на ее плечи и спину упал водопад смоляных, переливающихся в лучах света волос. Ее бедра раскачиваются, плечи подрагивают, а руки то поднимают бубен вверх, к потолку, то опускают его вниз.

Ритм ускоряется. Она бьет по бубну все чаще и резче. Звук становится громче, звонче. Ее тело оживает, а стройное бедро, которое показалось в разрезе короткого хитона, дразнит собравшихся здесь мужей. Девчонка крутится, а волосы хлещут по лицу и по спине, но она все не останавливается, а босые пятки выбивают дробь из плит пола. Бубен в ее руках — продолжение рук, голоса, крика, который вот-вот вырвется из груди.

И вот она кричит. Коротко, резко, словно выдыхая, и этот звук вывел царя из оцепенения. Бубен гудит, а девушка изгибает стройный стан и кружится снова. Ее движения резкие, порывистые. Она то приближается к зрителям, почти касаясь их, то отпрыгивает назад, как будто боится их или дразнит. Ее глаза горят. Они не видят людей вокруг, они смотрят куда-то ввысь. Девушка кричит снова и замирает. А потом, через несколько мгновений, она подходит к виночерпию, наливает чашу прямо из кувшина и несет ее к царю на вытянутых руках.

Агамемнон выпил эту чашу, не отрываясь от дерзкой девчонки, которая смотрела ему прямо в глаза, а потом зарычал, схватил ее в охапку и утащил в свои покои под одобрительный рев гостей. Он берет ее быстро и грубо, а потом, уже засыпая, произносит.

— Проваливай, девка! Завтра после ужина придешь.

Надо сказать, существование в переходах огромного дворца оказалось примерно таким, как его Феано и представляла. Она уже неплохо освоилась здесь. Запутанный лабиринт из сотен помещений, где ютилось множество женщин и немного мужчин, жил довольно напряженной жизнью. Сюда, на гору, непрерывно ехали десятки телег с зерном, вином, шерстью и маслом, а обратно они же везли ткани, горшки и инструменты. Что-то продавалось внутри царства, но большая часть уходила в Навплион, где грузилась на корабли и развозилось во все концы Великого моря. Что ни говори, а керамику здесь делали просто бесподобную. Феано поначалу не могла оторвать взгляда от искусной росписи, но вскоре привыкла.

Жизнь наложницы оказалась совершенно необременительной, а вот жизнь рабыни — очень даже непростой. Царь нечасто радовал ее своим вниманием, зато писец, который каждое утро строил толпу женщин в шеренгу и пересчитывал по головам, спуску никому не давал.

— Сорок девять, — тыкал он палочкой в грудь каждой, — пятьдесят, пятьдесят одна, пятьдесят две, пятьдесят три! Двоих не хватает! Где они?

— Захворали, господин, — хором ответили рабыни. — Лежат в лихорадке.

— Проверим, — пробормотал писец, стер что-то на табличке и нанес новые значки. Феано уже знала, что он потом начисто все на папирус переписывает. Папирус дорогой, его из самого Египта везут, а потому все надписи сначала на глине делают.

— Ты, ты, ты, ты и ты, — ткнул писец наугад. — Вы пятеро идете на кухню! Там работы много. Завтра басилей Нестор приезжает в гости, будет пир. Вы трое — молоть зерно. Остальные идут ткать. Кто норму не сдаст, без ужина останется. Смотрите мне, я проверю! И не вздумайте нити пропускать! Жалобы пошли, что полотно до того тонкое, аж насквозь светится. Кто хитрить будет, высечь велю, так и знайте!