Пария (ЛП). Страница 31

Он моргнул, глянув на рыцаря, и кивнул.

– Благодарю, старый друг.

Рыцарь не ответил, во всяком случае я ничего не слышал. Положив руку в латной перчатке на плечо Декину, он опустил его на колени. Мне не хотелось видеть то, что будет дальше. Я хотел сбежать и забиться в угол, где можно порыдать. Но я этого не сделал. Сбежать от вида кончины Декина было бы предательством. Насколько я знал, из банды злодеев, которую он называл семьёй, остался только я. И только я мог стать свидетелем его смерти, испытывая скорбь, а не ликование.

Рыцарь с орлом на кирасе взялся за дело быстро и без колебаний – никакой финальной паузы, чтобы усилить напряжение толпы, никаких красивых жестов, чтобы поднять и опустить длинный меч. И никакой задержки, во время которой Декин мог бы выкрикнуть какое-нибудь последнее заявление, как, вполне возможно, собирался. Я стоял, оцепенев, и наблюдал, как с первого же удара голова Декина отделилась от тела. Она глухо ударилась об доски, тело обмякло, став кучей костей и плоти, а из обрубка хлынула кровь – сначала густым потоком, который потом стал тонкой струйкой.

Прежде я никогда не видел казни предателя, поэтому лишь позже узнал, что по традиции палач поднимает отрубленную голову и объявляет, что правосудие свершилось во имя короля. Но этот рыцарь тем утром плевать хотел на традиции. Как только дело было сделано, он быстро повернулся, зашагал на прежнее место и встал в ту же позу, опустив окровавленный меч. Даже голову не повернул, когда опустилась тишина, и не ответил на выжидающий взор констебля.

К моему удивлению, из толпы не доносились выкрики или улюлюканья. Обезглавливание встретили резким вздохом, а не диким весельем, которого я ожидал. Обычно, если вешали разбойника или пороли еретика, в воздухе стоял гул весёлых криков. То ли из-за последнего слова, то ли из-за неожиданной быстроты его кончины, но в тот день толпа не пожелала радоваться смерти Короля Разбойников Шейвинского леса.

Рыцарь так и стоял равнодушно, и я увидел, как констебль раздражённо напрягся, покраснел от смеси отвращения и смирения, наклонился и схватил обеими руками голову.

– Узрите, – сказал он и выпрямился, поднимая на всеобщее обозрение капающую голову с обмякшим лицом. Его голос прозвучал хрипло, и ему пришлось прокашляться, чтобы восстановить свою прежнюю резкость. – Узрите! Голова Декина Скарла, предателя и разбойника. Пусть его имя будет забыто. Да здравствует король Томас!

С последними словами он опрометчиво решил потрясти головой Декина и сильно забрызгал кровью свой плащ, весьма подпортив момент. Констебль не смог сдержать отвращения, после чего его стошнило, и дворянская рвота смешалась на досках с кровью разбойника. Реакция толпы была такой же неутешительной – ропот неохотного подчинения, а не пылкое излияние преданности.

– Да здравствует король Томас, – пробормотал я вместе со всеми.

Толпа немедленно начала рассасываться в сторону деревни, где все таверны наверняка будут забиты. Мне удалось задержаться, глядя, как рыцарь подождал, пока не уйдут констебль и сопровождающие чиновники, и только потом сменил позу. Несколько замковых слуг взобрались по лестнице, чтобы убрать труп, но рыцарь прогнал их, взмахнув рукой и рявкнув команду:

– Прочь!

Он поднял руку и подозвал людей короля, стоявших внизу. Полдюжины из них поднялись на помост и принялись аккуратно заворачивать тело и голову в муслиновый саван. Закончив, они подняли тело на плечи, спустили по ступеням и унесли в тёмную громаду замка.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Я держался в самом тёмном уголке пивнушки, не желая привлекать внимания солдат, набившихся в это жалкое помещение. Те, кто пришли на казнь, к этому времени уже свалили, и, закинув за плечи узелки, топали долгим путём к своим фермам или деревням. Следом за ними пришли солдаты за грогом. А я начал вечер с ясным намерением: сидеть тихо и собрать все детали насчёт кончины Декина и остальных. Особенно мне хотелось узнать имя рыцаря с медным орлом на кирасе.

Я узнал намного больше, чем мне хотелось бы, о мести и о её бесчисленных осложнениях, но возможно главный урок, который стоит принимать во внимание, заключается в том, что она начинается с мелочи, семени, которому суждено прорастить чудовищные ветви. Распри – неотъемлемая и, в некотором смысле, необходимая часть разбойничьей жизни, поскольку они обеспечивают некий порядок среди хаоса тех, кому приходится жить за гранью ограничений закона. Предательство неминуемо завершается смертью или её обещанием, как и убийство человека, которого ты считал главарём.

Поэтому я сидел и слушал болтовню солдат, понимая, что на самом деле она меня не очень-то интересует, и мой живой ум снова принялся планировать. Теперь вместо причудливых схем спасения он разрабатывал абсурдные стратагемы убийства орлоносного рыцаря, кем бы тот ни был. Моё планирование отличалось угрюмостью, и образ головы Декина, падающей на помост, усиливал этот недуг. И, как это бывает со страданием, что сваливается на юношу, оно вызвало опрометчивую жажду эля, который в этом заведении оказался не таким уж разбавленным, как можно было ожидать.

– Сударь, ещё одну, – немного невнятно сказал я трактирщику, натужно улыбнулся и поставил кружку. Он подождал, пока я не подвинул ему шек по неровной доске, а уж потом согласился налить. На меня вдруг навалилась усталость, и я тяжело облокотился на стойку, чувствуя такой прилив печали, что – невероятно! – на глаза навернулись слёзы. Неотвратимое понимание того, что теперь я совершенно один, вызвало воспоминания о той первой ночи в лесу. Я вспомнил боль от синяков, оставшихся от побоев, нанесённых сутенёром. И как я плакал, ковыляя, пока Декин с Лорайн меня не нашли.

Я опустился ещё ниже, и перед моим расфокусированным взором блеснуло что-то маленькое и металлическое. Я сморгнул влагу и увидел качавшийся перед глазами медальон Ковенанта. Настолько лёгкий и несущественный, что я даже забыл о том, что он висит на шее.

«Оставь сучку себе», – подумал я, вспомнив слова Декина о везении, которое даруют мученики. «Мужчина в этом мире сам добывает себе удачу». Я взял маленький бронзовый диск, и мои губы изогнулись в улыбке от мысли, что этот знак служил защитным амулетом в моих недавних горестях. Как же разъярился бы Конюх, услышав от меня такие мысли.

– Почитатель мученицы Херсифоны?

Я моргнул и снова вытер глаза, а потом повернулся и посмотрел на человека возле себя. Я тут же узнал в нём солдата, но не из таких, к каким я привык. Худощавое гладко выбритое лицо и выкрашенная в королевские цвета туника. В ножнах на поясе кинжал с гранатовым навершием, а рядом – меч с оплетённой проволокой рукоятью. Кинжал был, возможно, для виду, а вот меч точно нет. Солдат дружелюбно улыбался, но в его взгляде сквозила увлечённость, которая могла бы меня встревожить, если бы я не принял столько неразбавленного эля.

– «И, о чудо», – процитировал я, поднимая кружку перед солдатом, – «когда родные уложили её в землю, её тело было изуродовано, и дыхание замерло, но с наступлением утра она поднялась, и никакие раны не марали её красоту». – Я улыбнулся и хорошенько отхлебнул из кружки. – По крайней мере, так говорят свитки.

– Такой юный, и уже знаток учения Ковенанта. – Солдат рассмеялся, устраиваясь возле меня, и махнул трактирщику. – Бренди, и ещё один моему набожному другу.

– Не знаток, – пробормотал я, крутя в пальцах медальон. – Но у меня был… учитель. Он много знал о мучениках, хотя основной областью изучения для него был Бич.

– Просящий? – сказал солдат.

– Вряд ли. – Я снова рассмеялся, и этот звук раздражал своим цинизмом. Однако веселье быстро угасло, когда в голове ярко вспыхнули уродливые воспоминания о смерти Конюха.

– Не печалься, друг. – Рука солдата, лёгкая, но сильная, пихнула меня в плечо. – В конце концов, нам есть что отпраздновать. Голова Декина Скарла наконец-то на пике, где ей и место. Выпей за это… – он сунул бренди мне в руку, – если уж больше не за что.