"Фантастика 2025-37". Компиляция. Книги 1-23 (СИ). Страница 604

Память Эммочки услужливо перелистнула несколько страниц прошлого. И выставила перед моим мысленным взором череду фигур.

Свекровь, Капитолина Порфирьевна. Дама незлая, но чуть глуповатая, склонная много болтать и мечтать о несбыточном. Полностью покорная мужу не то что в делах, но даже и в мыслях. Когда меня изгнали, возразить не посмела.

Свекор. Степан Михайлович Шторм. Мужчина грузный, солидный и медлительный. Характером суров и категоричен. Есть только два мнения — его и неправильное. Раз взяв что-то в голову, не передумает.

Собственно, с его подачи Эммочку и отправили восвояси. Дошло до Степана Михайловича, что вдова его сына романы крутит, стыда не боится.

А откуда дошло?

Вот!

Нежнейшая и приятнейшая Авдотья Петровна Сологубова, вдова надворного советника, наша соседка и первая сплетница Коломны. Она и донесла на Эммочку. Она вечно все лучше всех знает. Даже то, что происходит на другом конце Петербурга. Она не может держать новости в себе. И очень, очень падкая на лесть. Обожает выступать третейской судьей в чужих семейных разборках (которые сама частенько провоцирует) и покровительницей молодежи.

Вот ей-то мы и напишем. Что-то в таком духе: мол, милейшая Авдотья Петровна, спасите-помогите, снизойдите до несчастной. Подскажите, как со свекрами помириться, да что вообще произошло, да я, бедная, совсем не того хотела… Короче говоря, между этими слезами и вздохами вполне можно вставить пару нужных вопросов. Вроде того, что супостат-то, что меня преследовал, честную вдову, неужто на том успокоился? Может, еще к кому приставал?

Я почти уверена, что мне ответят. И выложат все сплетни отсюда и до Пасхи Христовой. А я почитаю и подумаю…

Мысль показалась настолько дельной, что я не вытерпела, подскочила с кровати, в которую все же забралась. Накинула на ночную сорочку шерстяной капот и собиралась уже отправиться в кабинет, как дверь сама скрипнула и приотворилась. Из темноты вынырнула маленькая фигурка, зябко поджимавшая одну босую ножку.

— Маменька? — тихо сказала она.

Детский голосочек был полон даже не страха, а какой-то безнадежной тревоги и обиды. Я вспомнила, как меня, в самом раннем детстве, укладывали спать раньше, чем обычно, или в наказание, или потому, что родители хотели посмотреть фильм. Тревожный, болезненный, бесформенный сон и внезапный ужас среди ночи. Например, я вдруг узнала, что фарфоровая кошка на верхней полке шкафа стала настоящей тигрицей, и проснулась, когда она прыгнула на меня с высоты, выставив передние лапы с когтями, каждый из которых величиной с мою ручку. Ни мама, ни папа долго не могли забыть мой крик.

— Маменька, — повторила Лизонька, — ба… бабай ходит.

Я обняла теплое тельце, подняла на руки.

— Лизонька, кто тебе сказал про бабая?

— Лу… Луша. Она казала: бабай беёт кто не спит. поснулась, а он ходит.

Последние слова утонули в слезах. Это и к лучшему. Страх без слез — как и горе без слез. А вот Луше я завтра устрою такого бабая-перебабая! Детей пугать!

В порыве гнева я чуть не сжала Лизоньку. Потом дунула ей в лицо, чуть-чуть подбросила, еще и еще. Кто-нибудь сказал бы: ребенка разгуляете. Но он и так разбуженный и разгулянный хуже некуда.

После пятого подброса на заплаканной мордашке появилась улыбка.

— Пойдем, Лизонька. Со мной тебе никакой бабай не страшен, — сказала я.

И мы вышли из спальни. От импровизированного фитнеса я слегка утомилась и остановилась.

— Ой, — сказала Лизонька, — бабай!

Не успела я возразить, как услышала скрип половиц. И увидела бледный огонек.

Глава 37

Еще шаг — и мы встретились лицом к лицу с так называемым бабаем. С Михаилом Федоровичем Вторым. Полуприкрытая ладонью свеча освещала белую рубаху и лицо, сделав гостя похожим на ангела, посетившего грешную землю. Хорош, стервец. В другой ситуации я бы даже полюбовалась.

Только вот мысли на этом ангельском облике были совершенно не ангельские. И я их прочла сразу.

В первый миг на лице была маска восторженно-страстной романтичности. Можно сказать, байронической демоничности, столь модной нынче в столицах, да, пожалуй, и во многих поместьях.

Ну понятно. Для такого персонажа заночевать под одной крышей с прекрасной дамой и не овладеть ею — нанести оскорбление и ей, и себе. Будь я одна, он мгновенно был бы передо мной на коленях: «Я ваш, чтобы вы стали моею!»

Зуб даю, как говорили пацаны во дворе моего детства, две из трех институток перед таким порывом бы не устояли, а третья сожалела бы всю оставшуюся жизнь.

Однако Лизонька разрушила этот план. И во второй миг я увидела сосредоточенное, рассерженное, даже злое лицо: да как посмел кто-то встать на моем пути. Или нет — будто моя дочка пришла со мной в драматический театр и засвистела в свистелку в самый сакрально-трагический момент. Или выскочила на сцену, как Буратино, убив прекрасную постановку.

Но гость столь же мгновенно понял, что роль Карабаса-Барабаса ему сейчас как козе баян. Поэтому на лице появилась новая маска, елейно-сентиментальная.

— Какое прекрасное дитя! — проговорил он. — Ты почему еще не в кроватке? Хочешь, я расскажу тебе…

— Немедленно разуйтесь! — перебила я его повелительным шепотом.

— А… почему? — Глаза у Михаила Второго стали большие-пребольшие.

— Разуйтесь, пока вы не перебудили весь дом своим топотом! — теперь я шипела, как королевская кобра на сокровищах. — Разуйтесь и ступайте к себе!

Сама развернулась и направилась с Лизонькой в детскую.

— Маменька, а почему дядя-гость ходит? — спросил ребенок, когда мы тихонько вошли в комнату. Луша и Степка спали мертвым сном на топчане, который по моему настоянию поставили возле Лизонькиной кровати. В моем доме женщины с детьми на полу спать не будут! Это я объяснила всей дворне твердо. Одна только Павловна пока сопротивлялась и упорно ложилась на войлок, правда не в моей спальне, а в собственной каморке. Той самой, куда выходила задняя стенка кухонной печи.

Что же ответить на вопрос Лизы? А вот что!

— Сейчас я тебе это расскажу, — прошептала я в спутанные детские волосики. — Только обещаешь никому не говорить?

— Ни-ко-му, — отчетливо сказала Лизонька, приникая ко мне плотнее.

— Это не просто дядя. Это дядя-котик, — таинственно начала я. — Жил был мальчик. Он плохо себя вел: лазал по деревьям, кусался, царапался, залезал в чужие сумки…

«…и писал в ботинки гостям», — хотела добавить я, но решила избежать таких натуралистических подробностей.

— Однажды он оцарапал тетушку-фею. И она превратила его в котика. А мальчик стал плакать… — Малышка уже лежала под одеялом, но мою руку отпускать не торопилась. А я и не отнимала.

— Почему? — спросила Лизонька. — А я хочу быть котенькой!

— Его все дергали за хвостик, и он прятался под пыльной софой. Тогда добрая тетя-фея сжалилась и снова превратила его в мальчика. Но теперь раз в месяц он ходит ночью по дому и хочет поймать мышку.

— А он поймал мышку? — зевнув, спросила Лизонька.

— Нет. Сегодня эту мышь поймала Мурка. Но дядя завтра поймает мышь у себя дома и сразу же заснет. Спи, моя хорошая. Спи…

Уф. Лизонька затихла в кроватке, вспоминая сказку с хорошим концом. А я на цыпочках направилась к выходу. По пути трансформируясь из заботливой мамы в гневную барыню.

Не нравятся мне такие истории! Ну вот совсем не нравятся! Не нравились с самых юных дней, со студенческих лет, полных разных авантюр.

Потому что у меня простой принцип. Если девочка ничего не обещала, будучи трезвой и бодрой, то от нее не надо на что-то надеяться, когда она стала нетрезвой и сонной. Нельзя пользоваться моментом, даже если ты его нарочно не создавал.

Что я увижу, проникнув в образ мыслей Михаила Федоровича Второго? Незавидная картина возникает, конечно.

Вдовушка, живет одна в имении. Приехал вдруг молодой, привлекательный, весь такой модный-прогрессивный. Обещал помощь. Выставил себя заранее героем-спасителем. Какая устоит? Особенно учитывая, что, несмотря на строгую официальную мораль, нравы в провинции весьма просты. И соседей не особенно стесняются — все одним миром мазаны, кто не грешит, тот не покается.