Счастливчик (СИ). Страница 17

Надо было вскочить, выбежать из комнаты, укрыться в каморке Жилонны. Но Николетт словно парализовало страхом. Она сидела, сжавшись в комок, и слушала то, чего давно подспудно ждала.

Окассен повернулся к ней, быстро взял за руку.

— Выходи за меня замуж, Николетт! — на одном дыхании проговорил он. — Выходи за меня, так будет лучше всего.

За окном снова сверкнула молния, сквозь прорези в ставнях на миг осветилось лицо Окассена — невероятно сосредоточенное, но не злое.

— Нет-нет, — едва слышно ответила Николетт. — Я не могу, мессир Окассен.

— Почему?

— Я люблю Бастьена, вы же знаете. Я давно люблю его, с тех пор, как он приехал во Францию. Не сердитесь на меня... я не виновата в своих чувствах!

Ей было страшно от тишины, в которой слышалось лишь его напряжённое дыхание. Что он сделает сейчас — задушит её голыми руками или бессильно расплачется?

— Я тоже люблю тебя. Давным-давно, с самого детства, — глухо произнёс он. — Разве ты не догадывалась?

— Пожалуйста, не надо! — простонала Николетт, зажав уши руками. — Не могу даже слышать это!

Из горла Окассена вырвался странный звук — то рыдание, то ли хрип. Он отдёрнул от неё руки, словно обжёгся.

— А, я так противен тебе?

Она хотела сказать: «Нет», но горло её сдавило страхом. Окассен резко повернулся к ней и вдруг притянул к себе за плечи.

— Не отдам, — хрипло сказал он. — Никому тебя не отдам, слышишь?

Николетт, уже понявшая, что сейчас произойдёт, рванулась в его руках. Окассен одним махом разорвал на ней рубашку от горла до талии. И зажал рот девушки ладонью, так что она и пикнуть не успела.

— Закричишь — сама себя опозоришь, дура!

И прижал её к подушкам, навалившись сверху всем телом. Николетт хотелось орать во весь голос, но словно некая злая сила лишила её остатков воли. Она бессильно рыдала, чувствуя, как руки Окассена скользят по её груди.

— О, какие они красивые! Вдвое больше, чем у той чернявой дряни, — быстро шептал Окассен. — Видит Бог, как я ненавижу её. Почему, почему ты у меня не первая?

Он целовал её живот, гладил внизу. Николетт стиснула зубы и сдавленно застонала, когда внутрь вошли его жёсткие пальцы.

— Почему я у тебя не первый? —с отчаянием пробормотал Окассен.

Наверное, он пытался быть нежным. Но все его ласки получались слишком быстрыми, сумбурными. Словно он тонул в реке и барахтался из последних сил, пытаясь спастись. Николетт беззвучно плакала, отвернув лицо, чтобы не слышать его лихорадочного дыхания.

Она не испытывала отвращения к Окассену, только ужас, как перед сегодняшним сатанинским дождём. Кажется, он искренне наслаждался своей тёмной страстью, которую наконец выпустил на волю. Целовал её волосы и шею, бормотал ласковые слова, каких Николетт в жизни от него не слышала. А она лежала неподвижно, словно мёртвая, повторяя в уме только одну фразу: «Когда же, когда это кончится?».

Наконец, Окассен оторвался от неё и, тяжело дыша, лёг рядом.

— Господи, как хорошо! У меня никогда ещё не было так долго!

Николетт вскочила. Теперь она пришла в себя. Чувства, застывшие во время унизительного насилия, теперь так и кипели. Стыд, отвращение, гнев. Всё тело ломило от боли. Соски горели, живот ныл. Никогда не бывало такого после любви с Бастьеном. Ощущение было, словно её избили ногами, оплевали, измазали грязью. Как теперь она выйдет за Бастьена после этой мерзости? Слёзы потоками полились из её глаз.

— Я сейчас разбужу мадам Бланку! — крикнула она. — Разбужу отца Рока. Всё расскажу! Я не хотела... ты меня изнасиловал!

— А я скажу, что давным-давно с тобой сплю, — всё ещё тяжело дыша, ответил он. — Скажу, что ты беременна от меня. Скажу, что передумал отдавать тебя Бастьену. Вот возьму, и сам женюсь на тебе!

Николетт была вся мокрая от слёз, растрёпанная, в клочьях разорванной рубахи. Её била крупная нервная дрожь, глаза светились ненавистью.

— Ты сумасшедший! — во весь голос закричала она. — Я давно знала, что ты чокнутый, в тебе бесы сидят! Сначала Урсулу изнасиловал, теперь меня! Таких, как ты, в деревнях кастрируют!

— Замолчи, дура! — яростно произнёс он.

— Не замолчу! Вот погоди, приедет Бастьен, он тебе покажет, как надо мной издеваться!

Окассен вдруг резко успокоился. Встал с кровати, тряхнул головой, отбрасывая волосы.

— Посмотрим, что сделает твой Бастьен, когда я сам на тебе женюсь, — усмехнувшись, сказал он. — Ведь ты моя крестьянка, значит, моя собственность. Если захочу, то обвенчаюсь с тобой прямо сейчас.

Он схватил кремень и кресало, выбил искру и зажёг лампу. Лицо у него было совершенно спокойное. Николетт даже подумала, что всё это неправда, ей просто снится страшный сон. Но нет, вот синяки от его пальцев на запястье, вот разорванная рубаха и отвратительно скомканная постель...

— Окассен, милый, — умоляюще проговорила она. — Что ты творишь? Опомнись! За что ты со мной так, братец?

— Оденься, — не глядя на неё, ответил Окассен. — Я пойду разбужу отца Рока. Ты ничего не добьёшься своими слезами и воплями. Николетт. Я так решил, и я сделаю по-своему, потому что жить без тебя не желаю.

Он взял лампу и вышел из комнаты. Николетт слышала, как он бормотал внизу, видимо, будил монаха. Потом на лестнице зазвучали шаги и кашель отца Рока. Николетт едва успела набросить на себя платье. Как бы ни было тяжко на душе, она не хотела предстать перед циничным монахом в растерзанной рубашке.

— Эй, ты! — крикнул Окассен, распахнув дверь в свою спальню. — Живо иди сюда!

По его тону Николетт догадалась — зовёт Урсулу. А она-то здесь зачем?

Вслед за Окассеном и отцом Роком в комнату вошёл взлохмаченный со сна конюх Матье. Через минуту появилась Урсула. Она с одинаковой ненавистью смотрела и на Окассена, и на Николетт. Всё слышала, всё знает, подумала Николетт. Почему же она на меня так злобно смотрит? Разве я хочу этого жуткого брака? Но у неё не было сейчас сил размышлять. Слёзы безостановочно катились из глаз, лоб и виски давила страшная тяжесть.

— Вот и два свидетеля, — сказал Окассен, указывая на Урсулу и Матье.

Так, под шум дождя, при свете единственной лампы, напротив скомканной постели, ещё хранившей следы грешного соития, монах обвенчал Окассена и Николетт. Когда в дверь заглянула заспанная мадам Бланка, обряд уже закончился. Николетт сказала: «Да». И на пальце её блестел старинный серебряный перстень, который достался Окассену от отца. За неимением венчального кольца жених надел Николетт этот перстень, а с её руки содрал колечко, подаренное к помолвке Бастьеном. Оно едва налезло ему до первой фаланги пальца.

— Что здесь такое творится? — изумлённо спросила мадам Бланка.

А дальше новобрачной пришлось возиться с хозяйкой, которой стало дурно от услышанных новостей. Окассен, уже полностью одетый, аккуратно причёсанный, сидел в трапезной за столом и говорил отцу Року:

— Я не мог больше бороться с собой, отче. Я и так подавлял это в себе с двенадцати лет. Неужели я так дурно поступил?

Монах лукаво захихикал.

— Апостол Павел учил: «Чтобы не разжигаться, женитесь». Без брака, конечно, было бы грешно, сын мой. А теперь всё правильно, всё по закону.

Николетт молчала, лицо у неё было застывшее, словно сонное. До сих пор всё происходящее казалось ей кошмарным сном.

— Боже мой, какой срам, какой позор! — стонала мадам Бланка. — Что скажет твой дядя? А граф, твой сюзерен? Ты женился без их согласия, на девице низкого происхождения, к тому же, чужой невесте...

— А мне наплевать, что они скажут! — грубо выкрикнул Окассен. — Никто моей жизни не хозяин, никто!

Николетт, всхлипывая, прикладывала хозяйке ко лбу полотенце, смоченное водой с уксусом.

— Ну, давайте выпьем, что ли? — предложил отец Рок. —Дождь-то кончился! Ха, ну и свадьба, век не забуду! Рыбы с неба падали!

А в кухне слышался сдавленный плач — это рыдала Урсула, лёжа вниз лицом на лавке. Все слышали её, но никто не пришёл утешать.