Барин-Шабарин 2 (СИ). Страница 44

Что там ещё говорили за моей спиной две женщины, разница в возрасте которых была не столь велика, я не слышал. Пришёл в свою комнату, разделся, дал указания Саломее разбудить меня через три-пять часов и лёг в постель.

— Я понимаю, что сейчас не до меня, но я не могу спросить тебя, может, мне всё же войти? — поинтересовалась Эльза, которая по факту уже вошла.

— Что, твоя комната рядом с комнатой маман, оттого ты чувствуешь себя скверно? — уже сквозь сон спрашивал я.

— У меня за долгие годы появился тот человек, за которого я беспокоюсь. Я хочу быть в минуту твоих переживаний рядом, — отвечала Эльза.

— Ну ты же понимаешь, что у нас с тобой будущего нет, — сказал я.

— Ох уж это твоя прямолинейность! Но у нас есть настоящее, хоть и скоротечное. Завтра могут тебя убить, — сказала вдова.

Я рассмеялся.

— Спасибо, что поддержала! — сквозь смех сказал я. — Раздевайся и просто ложись рядом. Мне приятна теплота твоего тела. Но всё же мне нужно выспаться.

Моя любимая поза для сна, когда одна рука на груди красивой женщины, а на другой руке, словно на подушке, голова этой самой прекрасной дамы.

Не сказать, что я выспался, но определённо хотя бы три часа поспать нужно было. Соломея со слезами на глазах, наверняка понимая, что должно произойти, будила меня, стараясь не показывать своих слез.

Умывшись холодной водой, я несколько взбодрился, после выпил ещё крепчайшего кофе, который заранее просил приготовить Соломею, и направился на выход.

— Прекрасный день для смерти, — храбрился я, улыбаясь.

Да, рассвет предвещал ясный денек, может только чуточку с облаками. Для смерти день хорош. А вот для урожая — не очень. Уже полторы недели ни одной капли дождя. Приходится гонять людей и поливать хотя бы мой огород.

Если есть те люди, которые идут на дуэль или в бой, при этом не испытывать никакого страха, то это люди психически неуравновешенные. Страх — абсолютно нормальная реакция организма на опасность. В прошлой жизни я так и не стал адреналиновым наркоманом, которые идут в бой, как за дозой наркотика. Встречал я таких людей. Они не могут усидеть дома, если где-то идет война. И я был близок к тому, чтобы стать именно таким наркоманом. Наверное, вовремя ушёл из театра военных действий, чтобы попасть в программу «время героев».

Боялся другого, что страх, который будоражит мое сознание, заставит руки дрожать, а коленки подкашиваться. Вот такое физическое проявление реакции организма на стресс мне была категорически не нужно. В руке не должен дрогнуть пистолет.

— Я не спал ночь, а ещё, после объявления о дуэли, не выпил ни грамма шампанского или водки, — с укором, даже с обвинением, говорил Картамонов Матвей Иванович, когда встретил меня у крыльца моего дома.

И не понять в чем больше он меня упрекал. Скорее всего, что выпить не мог.

Неподалёку стоял Михаил Андреевич Алексеев. Он заразительно зевал, наверняка тоже не сомкнул глаз, чтобы быть здесь, в небольшом леску, да при параде, в качестве моего второго секунданта. На самом деле, могло хватить и одного секунданта, вот так вышло, что у меня, и у Микалашевского их по двое. А ещё обязательно почти на каждой дуэли представителем должен был быть доктор. У нас такой тоже имелся, вот только это был тот самый медик-недоучка, который когда-то престал перед моими глазами, когда я очнулся в поместье в теле абсолютно чужого человека, жившего более, чем полтора века назад.

— У нас время, позволяющее сделать последние распоряжения. Не желаете? — спрашивал меня Алексеев.

— Нет. Если мне суждено умереть, то всё иное неважно. Детей не нажил, имущество перейдёт к маман. Так что мне, конечно, жаль будет, если коим образом может ощущать чувства мертвец, — с улыбкой говорил я.

Ну, не показывать же мне, что я всё-таки беспокоюсь за исход дуэли. И нет, потом, что моё имущество достанется матери. После моей смерти, действительно, иного варианта невозможно. Ведь я, как бы то ни было, не могу полноценно распоряжаться всем имуществом, так как подобное может оспорить маман. Хотя я почти уверен, что она при первой же возможности продастся мне, чтобы укатить в Петербург, где остался её Артамон. Видимо, нашёл себе новую жертву уже из столичных дамочек.

А моя мама не упустит шанс попробовать его вернуть. Она ведь на самом деле переживает, что её бросил её же любимый человек. Вот что бывает, когда маленькие девочки, взрослеющие на французских любовных романах, становятся жёнами достаточно пожилых мужчин, в которых из романтики — шлёпнуть по заднице в пьяном угаре. Хотя, наверное, в дворянском обществе всё же несколько иначе, но то, что я узнал о своём отце, говорило, что он так и не принял всю дворянскую культуру.

В дуэли нельзя опаздывать. Насколько я знаю, там двадцать или тридцать минут, которые положено выждать одной стороне, но, если другой поединщик не приезжает, то это считается трусостью. Даже, если соперник опаздывает лишь на минуту, что все — трус.

Мы прибыли на пятнадцать минут раньше. И пришлось ждать Миклашевского. Мой соперник прибыл практически минута в минуту, такое ощущение складывалось, что он ожидал где-то за деревом, чтобы после появиться, как чёрт из табакерки. Кстати, подобный приезд на дуэль считается весьма выразительным и правильным. Мне также предлагали где-нибудь в сторонке чуть обождать, чтобы не являться раньше. Только я не видел в этом смысла.

Я смотрел на Андрея Михайловича Миклашевского, и не сказать, что испытывал к нему какие-то особо враждебные чувства. Как говорят в народе, мне с ним детей не крестить, а сколько раз я ещё мог бы увидеть за свою жизнь этого человека, бог весть, может, больше и никогда бы и не пересеклись. Тем более, что он ещё не оставил свою службу, лишь планирует покинуть армию и окончательно осесть в поместье.

— Готовы ли господа примириться? — весело, с задором, с плохо скрываемым злорадством, спрашивал Жебокрицкий.

Чего ему стоило набиться в секунданты к Миклашевскому, одному Богу известно. Но сейчас я видел, как этот человек рад своей роли. Почему-то в обществе не знают об его отказе со мной стреляться. Хотя я был уверен, что Жебокрицкий даже не появится на балу, несмотря на то, что я, как сосед, вроде бы желающий перемирия, между тем, выстраивающий линию атаки, пригласил его.

— Мне лишь достаточно того, чтобы господин Миклашевский признал свою неправоту в том, что он вёл себя на приёме прескверно, — сказал я.

— Ни в коем разе! — воскликнул Миклашевский.

Я лишь пожал плечами. Рассчитывать на то, что офицер будет отказываться от дуэли, особенно с тем, кто, по логике вещей, и оружия-то в руках не держал — это глупо. Микклашевский решил меня унизить. Наверняка он не хочет моей смерти, так как в обществе всё равно это будет порицаемо, особенно после того, как я вполне зарекомендовал себя в этом самом обществе. Но вот унизить меня, скорее всего, нанести какое-то ранение, — он захочет.

Стрельбой я занимался. В прошлой жизни стрелял очень неплохо, имел хороший глазомер, порой, даже чуйку, куда и как стрелять. В прошлой жизни я успел сперва получить разряд по пулевой стрельбе, а после, когда жизнь вокруг стала сплошь бандитской, неоднократно, уже забросив спорт, приходил в стрелковый клуб, где Семёныч, тренер, за определённую плату давал пострелять. Как он отчитывался за патроны, ума не приложу.

Потом срочная служба, где так же пострелял вдоволь. И я никогда не забрасывал стрельбы. Она расслабляла, давала некую уверенность в себе, которая так нужна была в жестоком постсоветском мире.

Так что, как только я уличил возможность пострелять в этом мире, обязательно начал это делать. В программу подготовки дружины входила стрельба. И я уже потратил на это дело порядка ста пятидесяти рублей. Вероятность дуэли была велика, если только хоть с кем-нибудь общаться, да своим врагам на хвост соли насыпать. Так что я неустанно тренировался на дуэльных пистолетах.

Ещё то оружие, которое, порой, и с шестнадцати шагов может стрелять абсолютно не туда, куда целишься. Так что меня всё равно нельзя было назвать новичком в стрельбе, о чём мой оппонент не мог догадываться.