Одержимый (СИ). Страница 21

— Расслабься, иначе порву, — рычит.

Он сделает это. Он сделает.

— Пожалуйста, я тебя умоляю, — хнычу. Ноги дрожат, к горлу подкатывает тошнота. Да вот только, ему плевать на мои мольбы.

Он вынимает пальцы. Ягодицы снова обжигают шлепки. И колечка касается мокрая головка.

Прикусываю ребро ладони. Боль такая, будто в меня проникает раскаленное железо. Вытерпеть невозможно. Он руками разводит ягодицы, проталкивая член внутрь. В глазах темнеет от боли.

— Расслабься, — хрипло, свистяще, надрывно. Его дыхание сбилось. — Я почти вошел.

— Бооольно! — скулю. Размазывая слезы, перемешивая со слюной и кровью, из прокусанной ладони. — Мне больно! — визг. Он подался вперед, касаясь клитора и загоняя член еще глубже.

Я мечтала умереть. Боль не проходила. Но сил кричать уже не было. Я выла, уткнувшись лицом в матрас, пока он меня насиловал, загоняя член быстро, размашисто, на всю длину, шлепая, при каждом толчке мошонкой по клитору.

Прошла вечность, прежде чем он кончил. Вошел глубоко, сжимая ягодицы и притягивая попку максимально близко, будто насаживал куклу на себя, пока она не сломается, глухо зарычал и замер. Я чувствовала внутри вибрацию его члена. Он вышел, оттолкнув от себя.

Я завалилась на бок, подтянув колени к груди. Заплакала, чувствуя, как из меня вытекает его сперма.

35

Я не знаю сколько я так пролежала, вздрагивая всем телом, время от времени.

Боль притихла, перейдя в разряд тянущей, тупой.

Только ощущение грязи заставило меня пошевелиться. Казалось, я пропахла запахом своего насильника. Он проник, впитался в кожу, намертво. Заклеймил. Сломал.

— Хрен тебе, — пробормотала, с трудом разлепив губы.

С постели я сползла на пол, стараясь не делать резких движений, развалюсь на части, не дай Бог.

Ноги дрожали, отказываясь держать меня. Не придумав ничего лучше, я поползла на карачках в сторону ванной, тихонько поскуливая, при каждом движении.

В ванной, щелкнув выключателем, жмурюсь, от ослепляюще яркого света.

Держась за косяк, с огромным трудом поднимаюсь на ноги. С губ срывается протяжный стон.

— Больно-то как, Господи!

После обжигающего душа, где я пыталась мочалкой снять кожу, я почувствовала себя гораздо лучше.

Опираясь на стену, смогла спуститься вниз, с намерением выпить обезболивающего. Но, на кухне меня ждал сюрприз.

Вцепившись в ручку двери, я пыталась устоять на ногах.

Возле окна, спиной ко мне стоял он. Брюки, белая рубашка, рукава закатаны до локтей и, неизменная маска.

— Присаживайся, — сказал, медленно ко мне оборачиваясь. А я стояла, не в силах пошевелиться.

— Я…, - открыла рот.

— Сама виновата, — вздохнул он, приблизившись. Взял под локоть, приобняв за поясницу, помог добраться до стула и усадил. — Я тебя предупреждал. Была бы послушной, избежала бы, никому не нужной боли.

Он обогнул стол. Ладони легли на столешницу. Они были огромными, увитые венами. Длинные пальцы, с ухоженной ногтевой пластиной.

— Что у тебя с руками? — слышу свой голос. От запястья до локтей они были покрыты крошечными шрамами. Их было так много, будто их прогнали через шредер. Резко поднимаю взгляд, встречаясь с его, в прорезях маски. У него глаза были голубыми, холодными словно льдинки, на дне которых плескалась усмешка и…тоска.

— Засунул в мясорубку, — я не видела, но чувствовала, что он улыбается. — У тебя пустой холодильник. Надеюсь, яичница с ветчиной сгодится? — не дожидаясь ответа, он отворачивается и идет к холодильнику.

— Я не хочу есть, — отвечаю.

— Захочешь, — прозвучало так, что спорить мне расхотелось.

Он молчал.

И я молчала. Наблюдая за его действиями. Он двигался не спеша, размерено. Без суеты. Достал сковороду, лопатку, масло, открывая нужный шкафчик. Желудок обдало холодом — на моей кухне он был не впервые. Даже я, время от времени, забываю, где и что лежит. А он нет.

Мужчина был высоким, широкоплечим. Мощная спина, с перекатами мышц, переходила в узкую талию. Маска полностью скрывала цвет его волос, но судя по волоскам на руках, он — брюнет. Господи, кто же ты?

— Гадаешь? — он даже не обернулся, продолжая помешивать в сковороде ветчину.

Я поспешила отвести взгляд, чтобы в следующую минуту, снова посмотреть на него. Ничего не было знакомого в нем.

— Гадаю, — признаюсь. — Ты меня хорошо знаешь, значит мы знакомы. В моем доме ты не плохо ориентируешься. Частый гость?

Он разбил несколько яиц, и обернулся ко мне. Я сжалась под его взглядом, было в нем нечто такое, от чего кожа покрылась мурашками и, если бы у меня была бы шерсть, она встала бы дыбом. Угроза. Вот что таилось в его глазах. Взгляд был колючим.

— Я хорошо тебя знаю, — ответил он. — Даже лучше, чем ты сама. Только эту тему развивать не советую. Пожалеешь, — я, сглотнув ком в горле, кивнула. — Умничка. А теперь ешь.

Передо мной оказалась тарелка с глазуньей, аромат которой, наполнил рот слюной.

Он сел напротив, наблюдая за тем, как я, с удовольствием, поглощаю еду.

— Вкусно, — благодарю.

— На здоровье, — он забирает тарелку, определяя ее в раковину. Неужто и помоет?

— А что дальше?

— Дальше: ты попьешь чай. Мазь, что я отправил в прошлый раз, осталась?

— Да, — с трудом выдавливаю, чувствуя, как по лицу разливается румянец.

— Вот и хорошо, используй ее сегодня.

После чая он протянул мне пузырек со снотворным и стакан воды.

— Пей, — оказать сопротивление у меня и помыслов не было. — Посиди здесь.

Он ушел, судя по шагам, направился в спальню.

Так и было. Он поднимался, чтобы перестелить простыни.

На руках он отнес меня и уложил на кровать.

— Где мазь?

— В тумбочке, — таблетка уже начинала действовать, и я еле шевелила языком. — Я могу сама.

— Расслабься, — полы халата разошлись. Он развел ноги.

Проваливаясь в сон, последнее, что я почувствовала, холодное прикосновение.

А последней мыслью было: «ему надо чтобы я была в отключке».

36

Я плыла. Медленно покачиваясь на волнах, то просыпаясь, то снова проваливаясь в забытие. Боли больше не было. Была легкость. Я стала бестелесным перышком. А еще был лютый холод. Он начинался на кончиках пальцев, растекался по венам, проникал в душу.

Я хотела согреться. Дула в ладони, сложенные лодочкой, но и дыхание мое было морозным.

Может я умерла? Но, нет. Вот я чувствую на себе халат. Вот одеяло, что плитой придавливает к постели. Жива.

Мне просто холодно. Я поэтому дрожу. А противный звук, который я слышу — мои собственные зубы, которыми я, видимо, спешу отбить чечётку. Накрываюсь одеялом с головой. Сейчас, сейчас я согреюсь. Сворачиваюсь клубочком, подтянув колени к груди.

Возможно, я снова засыпаю, потому что, когда я в следующий раз открываю глаза, в комнате царит полумрак. И в нем я вижу мужчину. Он рядом. Протягивает ко мне руки. Они длинные и мощные, как ветви многовекового дуба.

— Саша, Сашенька, — в горло будто ваты напихали. Господи, почему так тяжело? — Прости меня, — хнычу, чувствуя, как он касается моего лба. Его руки еще холоднее моих. — Прости…

— Твою мать! — рявкает муж, чужим голосом. И тут же растворяется, как тень. В следующее мгновение, или вечность спустя, меня отрывают от кровати. Что-то касается губ, а следом стекает по подбородку.

— Выпей. Это жаропонижающее. Пей, блядь! — и я пью, проталкиваю в горло таблетку, запиваю водой, с горьким привкусом, потратив на это последние силы.

Но ему этого показалось недостаточно. Отбросив в сторону одеяло, он принялся снимать с меня халат.

— Не надо. Мне холодно. Холодно! — плачу. Но руки как плети, безвольно весят, не пытаясь сопротивляться.

— Сейчас будет тепло.

— Холодно, — мычу что-то бессвязное, до кучи.

— Он мокрый, насквозь. Снимай!

Халат он снял. Уложил меня на кровать и укрыл одеялом. Тепло не было. Был обжигающий холод.

— Ты соврал, соврал…

А потом он оказывается сзади. Обнимает, притягивает. Крепко прижимает. Так крепко, что между нашими телами, невозможно просунуть листок бумаги, если такое кому-нибудь пришло бы в голову.