Саженец (СИ). Страница 28

— Лучник бы не отходил. — на ломанном местном языке ответил кельт. Погружение в языковую среду творило чудеса, как, впрочем, и две тысячи лет спустя.

— Кто-нибудь его разглядел?

— Одежда наша, обычная, — чуть помедлив, произнес Вернидуб. — А лицо в тени — не разглядел.

— Луки наши, — заметил один из роксоланов. — Он как стрелять начал, мы побежали за своими. И как вернулись, несколько стрел успели пустить.

— Так он от стрел побежал?

— Видать, от них, — ответил Вернидуб. — Одна точно в дерево рядом с ним воткнулась. Я приметил.

— Засада — не засада, а это все так оставлять нельзя. — хмуро произнес Беромир, запах карболки которого явно взбодрил. — Надеваем доспехи и выступаем. Надо осмотреть место, может, он чего приметное забыл.

— А если нападут? — осторожно спросил седой.

— Свяжись с рощей. Вы птицами переговариваетесь. Я слышал. Пусть поглядят — видна ли угроза с их стороны.

— Легко сказать, чем сделать, — фыркнул Вернидуб.

— Так сделайте ее! — рявкнул Беромир. — Что как дети?

— Да как мы ее сделаем?

— Хочешь — с флажками подскажу? Чтобы буквы глаголицы[2] взмахами флажков передавать?

— А что такое флажок?

— Флажок — это древко небольшое с куском ткани, которое приделано к его торцу вдоль дерева.

— И как этими тряпками на палках слова передавать?

— Ну, смотри. Издали можно легко разглядеть три положения флажка: рука опущена, рука поднята, и рука отведена в сторону. Так?

— Да.

— Два флажка позволяют получить восемь сочетаний. Исключая то, в котором оба они опущены. Почему восемь?

— Правая рука опущена, левая отведена или поднята — это две. Левая опущена, правая отведена или поднята — еще две. Итого четыре. Обе отведены. Обе подняты. Уже шесть. Ну и еще два сочетания, при котором одна рука отведена, а вторая поднята.

— Хм. Чудно, но… занятно. Однако же букв у нас больше.

— Так в чем беда? Просто нужно договориться о том, сколько для каждой буквы таких взмахов делать. Два или три. Тут надо поглядеть, сколько потребно[3]. Ну и заучить их все. А так — крикнул какой птицей. Привлек внимание. И такими взмахами пересказал что надо. Главное, чтобы разглядеть можно было.

Вернидуб покивал, ясно загрузившись и увлекшись этой идеей.

Беромир же лишь головой покачал, поняв, что он ему сейчас не помощник. Да и он явно дал понять, сложное сообщение передать не сможет.

— Не ходи, — с нажимом сказала Дарья, когда молодой ведун встал и направился облачаться в доспехи.

— Почему?

— Предчувствие. Просто не ходи…

[1] Отношение золота к серебру было примерно 12 к 1. Условно. Поэтому 100 либр золотом равнялось 1200 либр серебра.

[2] Беромир назвал придуманный им алфавит глаголицей. Просто чтобы не по-гречески.

[3] Два взмаха в таком случае позволяют закодировать 64 символа (то есть, 8 во 2 степени).

Часть 2

Глава 4

168, червень (июнь), 9

— Голова повязана, кровь на рукаве… — напевал Беромир песню о Щорсе, возясь с «бумажными» делами…

Наконец-то пошел дождик.

Долгожданный, так как от жары изнывали все. Легче, впрочем, от него пока не становилось. Слишком округа прогрелась. Не каменные джунгли мегаполиса, конечно, но все равно — хамам пошел. То есть, вся округа покрылась водяным паром, из-за чего стало особенно потно и душно.

— У природы нет плохой погоды, говорили они. Всякая погода — благодать, сочиняли эти болтуны, — бурчал ведун, утирая снова выступивший пот со лба.

— Врали! — уверенно и решительно произнесла Злата, которой эта жара тоже не нравилась. Тем более что она уже ходила с явно выраженным животом, из-за чего ей и без летнего зноя постоянно было жарко.

— Ты все пересчитала?

— Два раза.

— И все на месте?

— Выглядит именно так. Все же я не стала ворочать корчаги с житом и просо. Ты же запретил. Но с виду все на месте.

— И правильно, что не стала. Вообще, пока непраздна ничего тяжелое ворочать не нужно. А то бед не оберешься.

— Да, я понимаю, — кивнула Злата. — Мама также говорила…

Сказала и всхлипнула.

Но быстро взяла себя в руки. Знала, что мужу все эти слезы доставляют откровенную боль. А жива Мила или нет — неясно. Может быть, еще и объявиться.

— А что мыши повредили? Углядела все?

— Зерно у нас все в корчагах. Я приметила, что они пытались их грызть, но без всякого толку. Толстые у этих горшков стенки. Никаких зубов не хватит грызть. И сверху крышки для них неподъемные. Иное же по чуть-чуть. Сухое мясо погрызли слегка. Ягоды. И все.

— Откуда только они взялись?

— Вестимо, откуда? Из полей. Они же в полях живут.

— А это разве мышки-полевки?

— Почему полевки? — удивилась она. — Разве иные бывают?

— Еще как бывают. И мыши, и крысы. Их много видов.

— Крысы? Кто сие?

— Их старшие родичи, порой вот такие здоровые вырастают, — произнес Беромир, показав руками размер. — Ежели с хвостом их отмерять.

— Ого! Пакость какая! Эти и корчаги прогрызть могу.

— Могут, наверное. Хорошо еще, что их у нас тут нет[1]. Надо внимательнее относится к торговцам. Они к нам на их кораблях могут попасть.

Дальше Беромир рассказал все, что знал об этих грызунах. И о мышах, и о крысах. Немного, но сочно. Поведав, что именно они разносят «черную смерть» — страшную прилипчивую болезнь. И что для борьбы с ними очень полезно держать кошек.

— А это что за зверьки?

— Да такие небольшие пушистые зверьки. В отличие от собак очень дерзкие и самостоятельные, но и полезные. Особенно нам сейчас. Если не заведем их несколько штук — мыши и крысы нас сожрут. А крысы, будь уверена, рано или поздно появятся. Вместе с речной торговлей.

— Нужны ли они, кошки эти? — спросил молчавший до того Вернидуб.

— А почему нет?

— В наших краях не жили. А ну как беды от них великие придут?

— Вот если кошки не придут — беды будут. Где излишки еды — там мыши с крысами, а там, где они — многие прилипчивые болезни да разорения. Мы хотим жить лучше? Вот. Эти грызуны — оборотная сторона благополучия.

— Так выходит гордиться ими надо. Заводятся только там, богатство прибывает.

— Ты про болезни не слышал, что я сказывал?

— Ромеи говорят, что прилипчивые болезни — кара небес.

— А небеса, когда хотят самым суровым образом наказать, лишают разума. Не так ли? По землям ромеев постоянно ходят великие поветрия разных прилипчивых поветрий. А они кошек почти не разводят. Поэтому у них многочисленные мыши да крысы не только портят их припасы и имущество, но и губят, заражая. Та же черная смерть из-за них может десятилетия свирепствовать.

— Думаешь, они о том не знают?

— А сейчас вообще мало кто разумеет в природе болезней. Ту же ведь воду я кипятить постоянно заставляю не просто так. И с очисткой ее вожусь тоже не оттого, что мне заняться нечем. Если руки дойдут — сделаю мелкоскоп. Сам поглядишь, какая жуть в той же речной воде плавает. Удивительно маленькая и неприметная. Но потом. Сейчас нам надо понять — можем ли мы нанять людей в кланах.

— Можем. Отчего же нет? Любой клан за топор охотно выставит десяток работников дней на десять или даже на пятнадцать. — серьезно и убежденно произнес Вернидуб.

— Только не в посев и не в страду?

— Само собой. Тут никого не найти. Если только едой не платить.

— А за сакс?

— Да, может, и за сакс. Нож он здоровый, весьма полезный. Мыслю, на том же можно сойтись.

— Кормить их придется мне?

— Ну а как? Кто на работы зовет, тот и кормит…

Беромир задумался, уставившись в свои наброски.

Бояре и дружинники взяли свою долю добычи из трофеев. Но не индивидуально, а по кланам. Чтобы учесть погибших. А то ведь несправедливо выходило — человек пал в общем деле, а ему ничего.