Хозяйка расцветающего поместья (СИ). Страница 49

Срезая сирень — часть соцветиями, на настойку от суставов для Марьи, а часть с ветками, поставить себе в комнату, — я то и дело останавливалась, чтобы сунуть нос в душистые цветы, а может быть, спрятать слезы, норовившие навернуться на глаза. Виктор говорил, что любит сирень, и вот она цветет, а его где-то носит. По делам, но от этого было не легче. Конечно, я выберу самые красивые, самые душистые соцветия, поставлю ветки в кипяток и буду регулярно его менять — так сирень может простоять неделю, а если повезет — и больше, но кто знает, когда он приедет?

Никогда я не накручивала себя на ровном месте, а тут разнылась. Настроение скачет, словно у подростка. Я тряхнула головой, чтобы привести мысли в порядок: Виктор приедет, когда приедет, это не последняя сирень на нашем веку.

Голова закружилась, в глазах потемнело, я вцепилась в ветку. Да что это такое, я ж здорова как кобыла!

Вот именно. Здоровая. И со мной происходит то, что рано или поздно происходит с любой здоровой замужней женщиной. Да, если начистоту, я же давно подозревала, но отмахивалась от этой мысли. Утренняя тошнота и прочие прелести токсикоза меня миновали. Но запахи я воспринимала слишком остро, запасы соленых огурцов и квашеной капусты стремительно уменьшались — и вовсе не потому, что стояли с прошлого года. Да и к рыбке я регулярно норовила приложиться. На рыбу и соленья я и списывала то, что сшитые по весне платья стали тесноваты в груди.

Я медленно — чтобы снова не закружилась голова — положила срезанные ветки в корзину. Окликнула мальчишку на побегушках, велела отнести корзинку в мой кабинет. Настойку я поставлю сама, и о букете позабочусь, но сначала…

Я прошла в спальню, встала у зеркала. Руки дрожали, мешая разбираться с крючками на спине. Следовало бы позвать горничную, но я сейчас не хотела никого видеть. Нервно хихикнула, вспомнив, как лет в тринадцать, когда тело стало меняться, разглядывала себя перед зеркалом. Сейчас… Я смотрелась в него каждое утро, приводя себя в порядок, смотрелась — но не видела. Грудь набухла, ареолы потемнели. Я провела ладонью по пока еще плоскому животу, по темной полоске, устремившейся вниз от пупка. Одевшись, опустилась в кресло.

С одной стороны, мне хотелось прыгать от радости и визжать от счастья. С другой — в голос рыдать от страха. Мои знания, которые так спасали в этом мире, сейчас служили дурную службу: я слишком хорошо понимала, как много может пойти не так и чем это «не так» способно обернуться в итоге. А местная медицина ничем не могла мне помочь — хорошо, если удастся убедить врача вымыть руки перед тем, как принимать роды. Да и какого врача? Евгения Петровича?

Я медленно выдохнула. Спокойствие, только спокойствие. У меня еще много времени все продумать. Найти нормальную повитуху, а может, и самой обучить какую-нибудь молодую и смышленую девушку. Запасти травы.

Я взяла лист бумаги и начала записывать.

Ромашка, календула и мята уже растут на особых грядках в огороде. Хотя нет — ромашки нужно побольше, может понадобиться купать ребенка. Укропа тоже надо посадить побольше — заваривать малышу от колик. Когда зацветет липа, отправить кого-нибудь собирать и проследить, чтобы правильно высушили. Она пригодится и от простуды, и добавить в успокаивающий сбор для меня и младенца. Что еще… Крапиву, лист березы и брусники можно начать собирать прямо сейчас. Первая хороша как источник железа и поможет быстрее восстановиться от кровопотери после родов, береза и брусника пригодятся на случай отеков. Боярышник уже цветет, надо собрать — вдруг я сама не смогу справиться со своей тревогой. А осенью пойдут плоды, поддержать сосуды и сердце. И шиповник, витамины зимой мне тоже понадобятся.

Я отложила исписанный листок и начала второй, составляя подробную инструкцию для каждого растения — как собирать, как сушить. Вот и еще заботы. Улыбка сама по себе появилась на лице. Пусть заботы. Справлюсь. И все же как жаль, что я не могу сейчас ни с кем поделиться ни своей радостью, ни своими тревогами. Как ни крути, Виктор должен узнать эту новость первым.

Срезанная сирень не дождалась его. Муж вернулся в середине июня. Я выбежала его встречать — и замерла, наткнувшись на его взгляд, как на стену. Взгляд, полный боли и чего-то похожего на отчаяние.

Глава 35

Выглядел он ужасно: лицо осунулось, под глазами залегли тени. Но хуже всего — взгляд. Муж смотрел, словно прощался.

— Что случилось? — выдохнула я. Совсем некстати закружилась голова.

— Ничего. — Виктор улыбнулся, и мне захотелось попятиться от этой улыбки. — Ничего нового.

Он склонился к моей безжизненно повисшей руке, и я вспомнила, что во дворе полно народа, все смотрят на нас.

— Пойдем, — не стала настаивать я. — Сейчас затопим баню, поешь, отдохнешь…

— Не нужно. Я не голоден и не устал.

Вот только выглядит так, будто не спал всю неделю пути от столицы до моего дома. Да что происходит, в конце концов?

— Пойдем в твой кабинет и вели, чтобы нам не мешали.

Я едва удержалась, чтобы не встать столбом посреди коридора и, вцепившись в локоть Виктора, потребовать объяснить, какая муха его укусила. Муж пропустил меня вперед, закрыл за собой дверь так медленно, будто боялся шарахнуть ею со всей дури.

— Я получил привилегию на постройку завода для добычи сахара из свеклы, — ничего не выражающим тоном произнес он. — А вот это твое.

Он поставил на стол сундучок, достал пачку документов.

— Что это?

Виктор пододвинул бумаги ко мне.

— Привилегия на способы заготовки мяса и других продуктов, позволяющие хранить их без порчи много месяцев.

— Спасибо.

Надо бы радоваться, но радоваться не получалось. Слишком уж контрастировал смысл его слов с тоном голоса.

— Ты не рад. — Это был не вопрос, а утверждение.

Муж криво улыбнулся. Положил поверх документов еще один. Я узнала его почерк, но разобрать буквы смогла: они прыгали перед глазами.

— Дарственная на земли. Мое проигранное пари, которое мы так и не заключили.

— Я не…

— Не беспокойся, — перебил меня Виктор. — Заверил один из известнейших нотариев Рутении. Я сам не сумею оспорить дарственную, если вдруг захочу. Единственное ограничение — пять лет ты не сможешь продать эти земли.

Я отшвырнула лист бумаги, топнула ногой.

— Да объяснишь ты мне, наконец, что происходит?!

— После того, как ты объяснишь мне, как это оказалось у Гольдберга.

На стол с глухим стуком опустилась плоская шкатулка. Я узнала ее еще до того, как Виктор открыл крышку и на бархате засверкали драгоценности.

Я дернулась в сторону кухни, но остановилась, не сделав и шага. Смысла переворачивать картошку, очевидно, не было. А Виктор с каменным лицом поставил на стол и раскрыл еще одну шкатулку. Жемчуг и кораллы. Диадема, ожерелье, серьги, парные браслеты. Потом еще и еще.

— Откуда? — только и смогла выдавить я. Тяжело оперлась на столешницу — ноги подкашивались.

— Я же сказал — от Гольдберга.

— Кто. Такой. Гольдберг?

Я начала понимать Настеньку, запустившую в мужа цветочным горшком. Будь у меня сейчас под рукой что-то тяжелее бумаги и не темней в глазах, я бы тоже…

— Мой друг сказал, что Гольдберг предложил ему купить гарнитур, очень похожий на тот, что я заказывал как свадебный подарок у Сазикова. — Муж усмехнулся. — Он оказался не просто похож.

Да уж, это тебе не ювелирный завод, штампующий одинаковые украшения тоннами. Здесь каждая вещь уникальна.

— Так как ты это объяснишь?

Хотела бы я сама знать. Конечно, я не проверяла украшения после того как закопала их под картошкой. Но и чужих в доме не было. Поместье охраняли, и охраняли хорошо, с тех самых пор, как…

— Пожар! — вырвалось у меня. — Когда горела изба и в доме никого не осталось! Это единственная возможность Зарецкому…

— «Зарецкому», — передразнил Виктор. — Как удобно. Нашла козла отпущения. Однако Гольдберг утверждает, что эти украшения ему прислал ломбардщик из Больших Комаров, понимая, что в уездном городе их не сбыть: слишком дорогие. Гольдберг, конечно, узнал манеру своего постоянного соперника. Говорит, переплавить украшения не поднялась рука.