Червь 3 (СИ). Страница 20

— Инга!

Я обернулся на голос. Борис смотрел на меня со всей строгостью учителя, ткнувшего именно на твою фамилию в классном журнале.

— Пёс хоть что-нибудь сказал?

— Нет, — ответил я. — Мозг его занят перевариванием боли. Собака боится.

— Подойди к нему.

— Зачем?

— Облегчишь боль. Успокоишь. Ты же умеешь…

— Я не умею.

— Иди!

Заглядывая в глаза этому седовласому мужчине, становилось как-то не по себе. Слов на ветер он точно не бросает, что вызывает у меня к нему неподдельное уважение. Начинаешь испытывать уверенность даже в своих действиях, понимая, что с тебя так просто не слезут. Сделают всё, но поставленной цели добьются. Закатают в асфальт, а дело сделают. Спорить нет смысла, хоть даже если ты клоун, которого заставили вырезать у своего напарника аппендицит. И меня это бесит. Бомбит! И выводит из себя!

Я спрыгиваю с лошади. Мои ботинки тут же скрылись в гуще мерзкой жижи и разъехались в разные стороны. Ну, пиздец! На ровном месте упал на колени в навоз. Бля! Я испытал лёгкое унижение, подкреплённое жидкими смешками взрослых мужиков, восседающих с довольными рожами на лошадях. Гляжу на Бориса. Хотелось найти хоть какую-то поддержку, но на всё, что он способен — снять кожаную перчатку и запустить свою ладонь в свои влажные от пота кудри. Убрав седые локоны за ухо, он запускает руку в боковую сумку, прикреплённую к седлу. Шурует в ней. Что-то находит. Выуживает ладонь и говорит:

— Возьми!

Гордо встаю. Иду к нему.

Маленький пузырёк, размером с теннисный мяч взмыл в воздух и полете в моём направлении. С реакцией у меня всё в порядке. Я ловко ловлю пузырёк перед самой своей рожей, чем даже смог удивить мужиков. Осматриваю пузырёк. Обычный, стеклянный. Что внутри — непонятно. Вода?

— Вода тут явно не поможет, — сказал я, переведя взгляд на умирающую собаку.

— А ты попробуй, — парировал кудрявый.

Шутник. Глупая ситуация, в которой мне пришлось тупо стоять, не понимая, что происходит. Не понимая, как поступить. Издеваться над животным, даря крохотную надежду на спасение жалкими каплями воды — вот уж истинное лицо мучителя, а не спасителя. Нет уж…

Звук стремительно натягивающейся тетивы резко оборвал мои думы. Я обернулся. Осси, эта рыжеволосая сука целится прямо в меня! Эта крепко сбитая баба достала лук и прицелилась, наставив на меня наконечник стрелы из высушенной кожи.

— Не бойся, — встрял Борис, начав успокаивать меня, — это не для тебя.

После его фразы, наконечник медленно поплыл по воздуху. Через секунду в меня никто не целился, но стрела продолжала угрожающе подёргиваться в луке, готовая сорваться в любую секунду. Я оценил траекторию — целились в собаку.

Стеклянный пузырёк приятно холодит ладонь. Придётся воспользоваться, деваться некуда. Я закрываю глаза. Мысленно произношу: Собака, ты меня слышишь?

Тишина. И во что я вляпался? Что задумал Борис? Лучше сразу прикончить бедное животное, зачем давать испытывать нестерпимые муки? И еще это жуткое место… всюду грязь… вонь, и рёв скота, запертого в деревянных амбарах.

Подхожу к собаке. От животного исходят слабые волны страха, готовые вот-вот разбиться о холодную тишину смерти.

Сажусь на корточки.

— Инга, — говорит Борис, — лей прямо в глотку, не бойся. Но потом сразу отходи.

Я откупориваю пузырёк. В нос сразу же ударил тяжёлый запах разложения. Желудок взбесился, кинув волну спазма по всему телу. Даже мимо меня не прошла: сдавило в кишках спрессованными отходами жизнедеятельности человека так, что чуть наружу не выдавило. Еле удержался. И ясно одно — в пузырьке не вода. И ни вино, и ни пиво. Внутри был тот самый гной, что вытекал из поражённых болезнью тел крыс. Что вытекал густой жижей из ноздрей тех бедных солдат, попавших на поле под гнойный ливень лопнувшей туши, некогда бывшей обычным человеком.

Кладу ладонь собаке на шею. Шерсть грубая, грязная. На моё прикосновение нет никакой реакции. Тишина. Только дыхание с каждым разом становиться всё реже и реже.

— Поторопись! — крикнул Борис.

Потерпишь.

Может… Может ничего не предпринимать. Подождать, и всё закончиться. А может… А вдруг… Вдруг содержимое этой колбы действительно ей поможет? Ну как я могу именно сейчас опустить руки, даже не попробовав помочь бедному животному!

Хватаю собаку за ошейник и тяну на себя, вытаскивая её из грязи. Безжизненную голову зажимаю между ног. Нижняя челюсть сама опадает, выкидывая посиневший язык. Отлично, а то было стрёмно руками прикасаться, не говоря уже о том, что придётся их совать в пасть. В открывшуюся пасть лью жидкость. Когда первая струйка касается глотки, собаку тут же начинает плющить. Чем-то похоже на эпилептический припадок у больного. Я не смог сдержать собачью голову коленями. Та вырвалась и выбила из моих рук опустевшую колбочку. Жутковатое зрелище, особенно когда собаку начало скрючивать узлом. Я решил не рисковать, последовал совету Бориса.

Отхожу.

Собаку охватила судорога. Передние лапы дёргались из стороны в сторону, то выпрямляясь в локтях, то сгибаясь обратно. Животное начало кашлять. На землю полетели слюни с желтоватым оттенком. Следом вылетели шматки крови. Голова елозила в грязи. Единственный глаз, который мне был виден, закатился. Но всё закончилось так же быстро, как и началось. Собака резко вытянула конечности, словно они были привязаны к уезжающей машине, и сразу же замерла. Грудь больше не вздымалась, а вывалившийся язык медленно утопал в грязи.

Опять гробовая тишина. Даже местный скот затих; лошади с наездниками, Борис, и я — мы молчали. Смотрели на бедную псину в ожидании чуда. Да какое тут нахуй чудо? Это был пиздец. Полный. Я сделал всё, что от меня требовали, и теперь мог спокойно умыть руки. Всё, баста! Тузик сдох — пора домой. Я уже собирался вернуться к своей кобыле, показав своим взглядом, что нихуя у нас не вышло, но Борис вскинул руку, заставив меня остановиться.

— Наберись терпения, — говорит он, — Подожди. Не торопись.

Все смотрели на собаку. А я хотел смотреть на чистую постель, на вкусную еду и горячительный напиток! Я хотел жрать! И мне было абсолютно не интересно снова смотреть на окоченевший труп. Чего я там не видел?

На лице Бориса начала прорисовываться улыбка. Он смотрел поверх моего плеча, довольно покачивая головой. Любопытство заставило меня развернуться. Собака зашевелилась. А вернее шевелилась её кожа, словно под ней копошились миллионы маленьких червей. Шерсть словно срубали косок. Тело собаки стремительно лысело. Передние лапы согнулись к груди, спина с хрустом выгнулась. На груди, в том месте, где рёбра вылезли наружу, на коже начал образовываться серый хрустящий налёт. Кожа как будто начала твердеть и заживать, пряча под собой обнажённые кости. Обалдеть! Где недавно была дырень, теперь всё в полном порядке, за исключением грубой сморщенной заплатки. Ползающие в поисках пропитания мухи моментально прилипали, и, продолжая жужжать своими крохотными крылышками, быстро окутывались новообразованием, становясь частью кожи. Становясь сотней новых родинок. Собака напоминала единый организм, движущийся, трясущийся, лысеющий. Кожа то сморщивалась, то покрывалась буграми. На шее вздулись полупрозрачные пузыри и сразу же сдулись, впрыскивая в организм собаки густой гнойный коктейль. Ошейнику теперь хана. Даже он не смог спрятаться от этой мутации: кожа обхватила его наполовину, и теперь он напоминал кусок арматуры, вросший в дерево.

Осси продолжает целиться в псину. На её лице — дикая улыбка, требующая сражения. В её глаза так и читается: давай, псина, только дай мне повод и стрела в тот же миг пронзит твой глаз. Остальные молча наблюдали. И в их взглядах не было никакого страха или удивления. Для них не было ничего не обычного. Обычный день. Обычная собака, превращающаяся в хрен пойми кого! Борис заметил мою растерянность. Спрыгнул с лошади. Подходя ко мне, вынул меч.

Он сказал:

— Если всё получится, ты должна будешь ЭТО успокоить, — кончик меча указал на трясущуюся собаку.