Ворон, каркни на счастье (СИ). Страница 51

После того как ударили первые морозы, Охраш, недовольный скоростью продвижения на запад, велел разделить орду. Наиболее боеспособная часть составила «западную» орду, сконсолидировавшись вокруг кагана. Женщины, старики и дети, одним словом, те, из-за кого движение орды замедлялось, остались в «восточной». И Герман заскрипел зубами, понимая, что этим разделением каган согласился обречь их на уничтожение Великим Ничто.

— Я останусь в восточной орде, — хмуро заявил он Охрашу.

Каган уставился на него:

— Ты поедешь со мной.

— Я останусь с моей женой.

Охраш рассмеялся, фыркая, точно лошадь.

— Я подарю тебе новых. Там, на западе, скоро множество дев останется без мужей и женихов. Выбирай любую. Ты любишь беленьких? Я подарю тебе двоих беленьких.

— Мне не нужны никакие женщины, кроме Мари. Или моя жена и её служанка отправятся с нами, или я останусь с ними.

Чёрные глаза скользнули по архитектору-колдуну с презрением.

— Я велю связать тебя, а будешь противиться — тебе отрубят пальцы на ногах и левой руке. И лишат твоего жеребца, раз для него есть только одно стойло, куда ты согласен его загнать.

Герман не сразу понял шутку про жеребца. Но даже поняв, лишь пожал плечами:

— Делай что пожелаешь, владыка. Но подобные недружественные поступки лишь приведут к тому, что ты превратишь меня в обычного раба-недотёпу. Архитектора у тебя не станет.

Чёрные глаза сузились злобно. «Я только что нажил врага», — понял Иевлев, уже достаточно поживший среди кочевников, чтобы понимать такие вещи.

— У меня есть средства, чтобы сломить твоё упорство, — прошипел каган.

— Безусловно, владыка, — Герман устало пожал плечами. — Вот только я так слаб духом, что твои средства быстрее повредят мой рассудок, чем упорство.

Охраш негодующе прицокнул.

На следующее утро Мари и Майя отправились с западной ордой.

Зима наступила стремительно: вчера ещё комья жирной земли взлетали из-под острых копыт, а сегодня подковы цокали по замёрзшей в лёд почве.

— Им придётся штурмовать пограничные заставы, — заметил Бертран. — Это надолго. Думаю, мы задержимся до весны. А там, глядишь, и Эйдэн вернётся.

Но принц-Кот ошибся: кочевники не стали штурмовать крепости. Они просто с гиком промчали мимо, оставляя ошарашенных рыцарей, кипятивших смолу на широких стенах, позади. А в один из дней произошло сразу два события. Утром — ещё не начало светать — Мари шепнула «мужу» на ухо:

— У нас появилась проблемка.

— М-м? — сквозь сон отозвался тот, зарываясь в её волосы и вдыхая родной запах тёплой кожи. — Давай обсудим это через час или…

— Через час лагерь поднимется, и у нас будет всего несколько минут до седла. Герман, я серьёзно.

Он зевнул, потёрся о её макушку отросшей бородкой.

— Какую из наших проблем ты сейчас имеешь ввиду?

— Я беременна, — прямо произнесла она, и Герман сразу проснулся.

А спустя ещё часа три или четыре в морозной дымке они увидели ровные столбы дыма, устремляющиеся в голубое небо. Семь столбов.

Перед высокими кострами стояли семь мужчин, одетых в чёрное. Рядом с одним из них невысокая русоволосая девушка в меховой накидке, испуганно таращила глаза на несущихся всадников. Рядом с другим пламенела рыжая шевелюра другой, по виду знатной аристократки. Герман не сразу узнал Эйдэна.

Приоратский замок в Гатчине, землебитное здание, нечто вроде «дачи» императора Павла, построенная для Мальтийского ордена.

ПРИМЕЧАНИЯ

залечь на матрас — Бертран цитирует фильм (или книгу) «Крёстный отец», выражение означает «спрятаться», «затаиться»

Глава 23

Суслик

Приблизившись, скакуны замедлили ход, волна расступилась в стороны, а из искрящегося тумана на белом коне, гарцуя, выехал всадник в золотых доспехах. Из инкрустированного сверкающими камнями шишака, струилось серебро хвоста. Алый шёлковый плащ поверх лат трепетал на ветру.

Семь воронов преклонили колена и головы. Я растерялась: а мне что, тоже нужно? Не хотелось. Оглянулась на Кару. Та присела в глубоком реверансе, выгнув спинку так, что это подчеркнуло её прелести. Я последовала её примеру, но изгибаться не стала.

— Мои верные вороны! — провозгласил сияющий в лучах солнца всадник. — Исполнили ли вы то, цто было велено?

— О, повелитель солнца и луны, любимец Утренней звезды, — начал Аэрг, Первый, — позволь отвецать тебе слуге твоему Эйдэну, Третьему ворону.

— Почему мне должен отвецать Третий, а не Первый?

— Потому цто это было его дело, — уклонился Аэрг от ответственности.

Вот же хитрец! Каган явно размышлял. Я покосилась на Эйдэна. Тот замер в коленопреклонённой позе, прижав руку к сердцу и опустив голову и взгляд, но отчего мне кажется, что Третий улыбается?

— Ну хорошо. Говори, Эйдэн, Третий ворон.

— Мой повелитель, — хрипло заговорил тот, — я, Эйдэн, перед тобой, солнцем, луной и звёздами говорю и заявляю: та, о которой говорили пророцества, проснулась.

— Это я и без тебя знаю, — проворчал каган. — Луц света вспыхнул на западе. Мы поняли, цто он знацил.

Так вот как догадался герцог…

— Это она? — всадник пальцем с длинным, сверкающим ногтем ткнул в мою сторону.

Эйдэн повернулся и скользнул по мне неожиданно весёлым взглядом.

— Кто? Дева из пророцества? — уточнил невинно.

— Да.

— Нет, повелитель. Дева из пророцества не она.

Мир, казалось, замер. В том, что Эйдэн издевается, не нарушая почтительности в голосе, я была уверена.

— А кто? Вон та?

Кара, видимо.

— Нет, повелитель.

Каган ощутимо начинал злиться. Воздух потяжелел.

— Не заставляй меня задавать ненужные вопросы, Эйдэн, Третий ворон. Где дева из пророцества?

Эйдэн поднял лицо, подставил его лучам солнца, зажмурился и откровенно улыбнулся:

— Не знаю, повелитель. Я её не видел.

Лицо кагана налилось багрянцем, ноздри раздулись от гнева:

— Ты должен был разбудить её и отдать в жёны Седьмому ворону. Ты обещал это мне.

— Я обещал жену брату моему Кариолану. Брат мой Кариолан получил жену. Но кто я такой, цтобы разбудить ту, цто спала? В моём сердце нет доброты. Я не обещал, что женой Седьмого ворона станет дева из пророцества.

Каган сузил глаза, разглядывая наглеца. Эйдэн улыбался, и я вдруг поняла, что его сейчас убьют. И что он знает это. И знал задолго до сегодняшнего дня.

— Повелитель, — мягко сказал мятежный ворон, — ты видел: дева проснулась. А знацит, пророцество сбылось. Веди нас на Великое Ницто, семеро готовы идти за тобой.

Глаза кагана округлились, лицо выразило непонимание. Эйдэн вскочил на ноги, выхватил саблю, салютуя и крикнул что-то на своём языке. Очень громко крикнул, и раньше, чем мир потонул ответном в рёве войска, Кара успела перевести:

— Да славится Охраш, Великий победитель Великого Ничто! Да здравствует тот, кто поведёт семерых против Тьмы! Да сбудутся пророчества!

Каган посерел, но, судя по всему, ничего не мог возразить. Видимо, где-то существовало ещё одно пророчество, по которому именно ему нужно было вести войско в последнюю битву. И, возможно, разбудив Аврору, Эйдэн подвёл необратимую черту.

Когда восторженные вопли сотен тысяч людей смолкли (а это случилось не скоро), а мои уши вновь обрели способность слышать, Эйдэн поцеловал саблю и с откровенным вызовом глядя в глаза своего господина, вновь провозгласил:

— Моя жизнь — тебе. Моя сабля — тебе. Веди нас в бой, повелитель.

— Вас должна повести дева, — вполголоса прошипел каган, его ноздри широко раздувались от бешенства. — Пророцество…

Но Эйдэн вдруг его перебил:

— Дева во главе войска — позор войску. Кто пойдёт за слабой женщиной? Дело девы — проснуца поутру. Дело владыки, друга Солнца, Луны и звёзд — вести в битву своих воронов.