Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969 (СИ). Страница 20

В дополнение к этим приятным изобретениям, у Уны из реального мира был злобный антагонист, функция которого состояла в том, чтобы сбивать ее с ног, унимать ветер ее парусов и заставлять ее чувствовать себя плохо: Бес. Этот Бес очень похож на знаменитого, хотя и более позднего Маленького горбуна Вальтера Беньямина:

Реальная Уна была старшим ребенком профессора химии и его жены, переехавших из Бостона в Цинциннати, а затем, когда Уне было девять лет, в Вашингтон, округ Колумбия. Ее родители были унитарианцами и просвещенными дарвинистами, не похожими на большинство других людей на Среднем Западе или в Вашингтоне: «Мои родители были воспитаны в Бостоне среди самых возвышенных и духовных людей, поэтому их точка зрения полностью соответствовала девизу „живи просто, думай высоко“» 78 . Хант высоко ценит своих родителей, особенно отца, который стал для нее «старшим товарищем» 79 и учил всевозможным важным вещам о мире природы. Она отмечает, что в ее детстве «самым острым был конфликт между Разумом и Религией» 80 , и ее родители определенно выступали на стороне Разума. Однако ее мистическая половина требовала иной пищи, чем их осмысленная рациональность. Мамми, ее няня-негритянка, набожная католичка, знакомит ее в Вашингтоне с церковным богослужением, которое взывало к эмоциям героини. Другое, возможно, более острое, разочарование Хант связано с убежденностью ее родителей, особенно матери, в том, что одежда должна быть прочной, а не модной. Как и большинство маленьких девочек, Уна «жаждала принадлежать к подавляющему большинству» 81 и, в частности, одеваться, как остальные – тема, которую повторят многие авторы после нее. Отчасти из‑за своего воспитания Уна выделяется среди других девушек. В Цинциннати у нее есть один близкий друг – мальчик. У нее не было подруг, пока в десять лет она не встретила в Вашингтоне двух девочек, похожих на нее. Ее тесная дружба с ними постепенно раскрыла Уну Мэри и запустила процесс, в результате которого та наконец слилась с Уной.

Уна – эмоциональный ребенок, обладающий интуицией и эстетически восприимчивый. Ее тяга к религии становится центральной темой книги. С раннего возраста ей свойственны размышления о Боге, которые предвосхищает ее вера в Санта-Клауса. Эти размышления вдохновлены ее ранним ощущением «потустороннего», но еще больше – смертью. Ее пугает молитва Now I lay me down to sleep * : ей кажется, что текст намекает на смерть, что все время таится где-то рядом, готовая наброситься. «Эта молитва была черным ужасом моего детства» 82 . В конечном счете она приходит к собственной концепции смерти: душу, тяжелую, как скелет, извлекают из тела, и Бог забирает ее. Позднее она ассоциирует херувимов и серафимов с цирковыми животными, и небеса в ее представлении превращаются в «знаменитый [парк] Circus World со всем очарованием рождественской елки» 83 . При виде своей первой рождественской елки Уна испытала откровение, и с тех пор Рождество стало для нее «великим днем года» 84 . Окончательное озарение, которое привело к слиянию Уны Мэри с Уной в возрасте четырнадцати лет, заключается в том, что Бог есть Красота.

Но внутренняя жизнь Уны отнюдь не сводится только к Богу, жизни и смерти. У нее пытливый ум, и она хочет докопаться до сути вещей. Например, в раннем возрасте она задается вопросом, откуда берутся дети (одна из тем, по которой ее родители хранили молчание), и приходит к выводу, что дети вылупляются из яиц. Когда рождается ее младшая сестра, она ищет и не находит скорлупу. На протяжении всего детства она вносит творческие улучшения в свой мир, подстраивая его под себя. Например, она собирает гальку на побережье Массачусетса. Гладкие камни становятся ее «кошками», а те, что с цветным кольцом, – «собаками». Одну такую «собаку» она хранит в течение трех лет, закапывая на промежутки от лета до лета так, чтобы найти ее снова. Затем, уже в Вашингтоне, Уна шьет одежду для кукол (девочек ее поколения еще обучали шитью), в том числе по воскресеньям, на что ее няня говорит, что каждый шов, который она сшивает в воскресенье, ей придется рвать зубами, когда она попадет в чистилище. Но она перехитрила дьявола, перейдя на швейную машину своей матери: эти швы было легко разорвать. Наконец, в возрасте от десяти до тринадцати лет девочка вместе с двумя близкими друзьями изобретает секретный язык. Они обнаруживают, что многие из их чувств нельзя описать существующими словами, поэтому они придумывают для них новые слова и составляют из них словарь из 63 позиций. «Уна Мэри» – уникальная книга, не похожая ни на одну другую в том, как в ней раскрываются измерения тайного внутреннего мира ребенка.

Смешение жанров

До сих пор мы видели автобиографии, в которых на передний план выдвинута личность автора (в основном французские), и автобиографии самоуничижительные (в основном английские или американские). В некоторой степени они вызваны разнонаправленными импульсами – желаниями написать исповедь и историю – и совпадают с типами, которые различают как «автобиография» и «мемуары». Автору, сосредоточенному на рассказе о внутренней жизни, не нужно передавать дух времени, а писательница, собирающаяся запечатлеть картину отдаленного мира, в котором ей довелось жить, имеет основания не включать в книгу много информации о себе.

Эти два типа можно комбинировать, и большинство авторов в некоторой степени так и поступают. Ни одна работа, написанная до Первой мировой войны, не сочетает в себе мемуары и личную автобиографию столь бесстрашно, как бестселлер Мэри Антин «Земля обетованная» (The Promised Land, 1912). Антин – белорусская еврейка, эмигрировавшая в Соединенные Штаты и добившаяся там успеха как писательница и поэтесса. Она написала эту книгу, когда ей еще не исполнилось тридцати. Эту работу объясняет социальная история. Антин утверждает, что ее жизнь «иллюстрирует множество неписаных жизней» 85 . Работа лишь вскользь затрагивает вопрос, что значит быть женщиной, хотя Антин отмечает предвзятость иудаизма к женщинам: она рассказывает, как мальчиков учили говорить в своей утренней молитве: «Спасибо тебе, Всевышний, что не создал меня женщиной» 86 , и что в черте оседлости для девочек не было бесплатного обучения, потому что «девочка родилась ни для чего другого», кроме как стать женой 87 . Тем не менее сочинение примечательно тем, как семейная история и мемуары переходят в полумемуары, то есть мемуары, которые включают некоторые аспекты собственной истории писательницы. Когда Антин становится подростком, полумемуары, в свою очередь, все больше превращаются в полноценную автобиографию, рассказывающую о личной карьере автора. Как только Антин сосредоточивается на себе, она переходит на исповедальный тон и включает в повествование подробные описания мыслей и чувств Мэри (или Марьяше – ее имя при рождении) в то время. По-видимому, поворот к автобиографии можно объяснить патриотизмом Антин в отношении ее второй родины, ведь она воплощает американскую мечту: из нищего угнетенного состояния в России история ведет ее к новой жизни и надеждам в США. Там она получает возможность бесплатно учиться. Будучи одаренным ребенком, становится лучшей в своем классе и поступает в колледж. Тем не менее тексту любопытным образом свойственно противоречие между гордостью за реализованные амбиции и скромностью. Скромность, по-видимому, объясняется тем фактом, что эта черта считалась неотъемлемым качеством женщин той эпохи. В середине более поздней, сосредоточенной на себе части рассказа Антин не только иронизирует насчет наивной смелости себя-школьницы, пытавшейся опубликовать в бостонской газете стихи, но и рассказывает, как однажды смутилась, когда ее упрекнули в отсутствии скромности. Она совершает ужасную оплошность: на выпускном вечере в школе спикер хвалит одаренную ученицу, имя которой не называет, но в которой Мэри узнает себя. Она встает, чтобы поблагодарить его. Когда директор машет рукой, чтобы заставить ее молчать, она понимает «чудовищность того, что сделала» 88 . Мало того что церемония была испорчена для нее, эта сцена возвращается к Антин и многие годы спустя, преследует ее в кошмарах. Причина: «Я так чудовищно страдала не потому, что была дерзкой, а потому, что меня назвали дерзкой» 89 . Итак, еще один поворот: сначала текст идет на поводу у представлений о женской скромности, но затем превращается в исповедь, хотя и продолжает сюжет в стиле Хорейшо Элджера.