Хитрая злая лиса (СИ). Страница 64

Себя было так жалко, что думать уже не было никаких сил, разболелась голова, всё тело как будто перехватило судорогой, слабой, но не отпускающей. Она просто лежала и плакала, вспоминая все эти лица, все слова, каждый взгляд, говорящий «ты никто» так уверенно, что она сама начинала сомневаться в своей способности выжить и выстоять.

«И министр... Тот, кто должен быть на моей стороне, тоже воюет против меня. Даже с ним надо воевать, нигде тыла нет, один фронт кругом, захочешь уткнуться в надёжного человека — хоть ежом сворачивайся, потому что кроме себя и нет никого.

Хотя... ничего нового. Я такое уже видела. Первый год в техникуме на мужской специальности, первый год в издательстве без опыта, первый год на заводе, где вообще женщин нет толком. Я это проходила. И каждый грёбаный раз такое удивление — неужели это возможно, в наш просвещённый век, в нашем мире равенства и братства, такие зашоренные, глупые, предвзятые люди? Как? Почему они до сих пор существуют? Неужели они до сих пор не поняли, что вешать на людей ярлыки по полу, возрасту, внешности и прочим случайным вещам нельзя? И ответ всегда один — да, это существует, прикинь. Этих людей тьма, они повсюду, и тебе придётся ходить на учёбу и работу как на войну, каждый день, день за днём, как в бой, и ты будешь это знать, и ты будешь это делать. Ради того, чтобы через год, два или пять выгрызть себе зубами право на такое же отношение, которое мужчины имеют без малейших усилий, со старта. И ты будешь это делать, и ты это сделаешь. Потому что другого пути нет, не придумали ещё. Хочешь — придумай ты.»

На первом этаже заскрипели ступеньки, сквозь бумажную дверь стал пробиваться тусклый свет, потом шаги приблизились, в дверь постучали и сразу открыли.

Она сделала вид, что свет слепит глаза, закрыла их рукавом и отвернулась. Свеча погасла, Вера убрала рукав и увидела в лунном свете сидящего рядом с её матрасом министра Шена. Он был в костюме для фехтования, состоящем из широких штанов, нижней рубашки и длинного халата с короткими рукавами, пах каким-то слабым алкоголем, но не тем, который они пили с Джен Джи в зале для фехтования. Она спросила шёпотом, чтобы голос не выдал её состояния:

— Как Джен Джи?

Министр тяжко вздохнул и бросил на пол возле свечи пачку листов, шёпотом отвечая:

— Кайрис написала мне восьмистраничный отчёт на тему «Почему госпожа Вероника плачет», но попросила его не читать. Личные просьбы от неё бывают настолько редко, и оказываются в итоге настолько значимыми, что я предпочитаю прислушиваться. В прошлый раз она попросила спасти Артура. До этого была попытка суицида у пленника. А до него я её не послушал, и получил крайне неприятные последствия. Что случилось в этот раз, вы мне можете объяснить?

«Я всё могу. Но не всё хочу. Перебьётесь.»

Она прочистила горло и повторила:

— Как Джен Джи?

— Вера, почему вы плачете?

— Вы хотите, чтобы я в третий раз повторила вопрос, а вы в третий раз его проигнорировали? Можете сразу уходить в таком случае.

Он медленно глубоко вдохнул, ещё медленнее выдохнул и взял брошенные на пол листы, чиркнул спичкой, зажёг свечу. Вера встала и сказала:

— Я буду спать с Кайрис.

— Вера! — он поймал её за рукав, она с лёгкостью выскользнула из кимоно и пошла дальше, оставив куртку в его руках. Он тихо выругался, потушил свечу и догнал Веру у двери, набросил на неё сзади одеяло и прижал к себе, шёпотом требуя: — Вы можете просто ответить на вопрос?

— А зачем? Идите сразу к Кайрис, она вам в отчёте всё конкретно напишет. Записи разговоров послушаете, отчёты почитаете — вот и мнение сложится. А я по любым вопросам тоже буду обращаться к Кайрис, очень удобно. И спать тоже буду с ней, мы уже достаточно близки. И на мои вопросы она всегда отвечает, в отличие от вас, я это в людях очень ценю.

— Я отвечу на ваш вопрос, как только вы ответите на мой.

— Почему так? Я первая спросила.

— Потому что... — он оборвал себя, как будто сам себе захлопнул рот, постоял молча и сказал с бездной терпения, как будто говорил с больным человеком: — Хорошо, я отвечу первым. Оденьтесь. Я зажгу свечу.

Она не ответила, он оставил ей одеяло и ушёл к свече, зажёг её, с непривычки она казалась такой яркой, что даже глаза заболели. Вера какое-то время простояла неподвижно, потом министр подошёл и протянул ей её куртку от кимоно, она взяла и пошла к расстеленному на полу одеялу, бросила своё сверху, стала одеваться и завязывать пояс. Министр всё это время стоял к ней спиной, низко опустив голову, Вера осмотрела комнату — в центре её мятое нижнее одеяло, мокрая подушка, ещё более мятое верхнее одеяло. У изголовья горящая свеча и коробка спичек, рассыпанные по полу листы, исписанные мелким летящим почерком. Подушка из столовой.

«Он пришёл со своей подушкой? Оптимист. Или он сначала взял подушку, а потом ему Кайрис на лестнице вручила свой отчёт и наставления? Хотя, в любом случае оптимист. Мне бы такую веру в лучшее.»

— Вы оделись?

— Да. — Она перевернула свою подушку слезами вниз, поправила одеяло, села в центре по-турецки и изобразила готовность, — я вас внимательно слушаю.

Министр ногой подвинул свою подушку, чтобы она оказалась напротив Веры, и сел на неё так, как сидели цыньянцы, по-японски. Вера невольно уважительно хмыкнула — выкрутился.

Он расправил костюм и тоном скучного отчёта сказал:

— Джен Джи очень плохо. Жена отказалась с ним разговаривать, и его слушать тоже отказалась, как только он её отпустил, она вырвалась и ускакала по крышам неизвестно куда. Он не стал за ней гоняться.

— Правильно сделал.

Министр опять резко вдохнул, как будто собирался возразить, а потом так же резко оборвал себя, как будто не считал это разумным. Но хотел, она видела. Сделав несколько медленных вдохов, он ровно сказал:

— Вы на мой вопрос ответите теперь?

Она молча взяла телефон, открыла фотографию Миланы и показала:

— Второй Призванный — моя лучшая подруга.

Он не выглядел удивлённым. Она подождала реакции, не дождалась и спросила:

— Как давно вы в курсе?

— Я узнал сегодня.

Она убрала телефон, он помолчал и тем же тоном добавил:

— Это не ответ на мой вопрос.

— Это ответ.

— Вы недовольны тем, что это она?

— Да.

— Почему?

— Я думала, это папа.

— И?

— И всё.

Повисла тишина, Вера смотрела на свечу, министр смотрел на Веру. Потом осторожно сказал:

— Вы хотели бы своему отцу такой судьбы? Чужой мир с плохой медициной, оторванность от семьи и привычной жизни, положение раба?

— Нет. Я эгоистично хотела всего только для себя — чтобы в этом сраном чужом мире с плохой медициной у меня была семья, которая могла бы за попытку обращаться со мной как с рабом настучать всем обнаглевшим по башке ракетой. А не получилось. Всё, можете обращаться со мной как хотите, ракета по вашему дому не прилетит, живите спокойно.

Она закрыла лицо руками и опять разревелась уже без малейшей надежды когда-нибудь остановиться, беречь уже было нечего — Кайрис отчитается письменно по каждой её мысли, у неё вообще ничего личного и сокровенного в этом мире нет, даже мыслей, всё нараспашку, всё расковыряют и изучат, и будут использовать против неё. Желание выйти в окно сдерживалось только тем, что она по опыту знала, что это её не убьёт, даже над смертью своей у неё нет власти.

Министр погасил свечу, долго сидел молча и без движения, потом положил ладонь Вере на плечо, она от неожиданности замерла, он тихо сказал:

— Вера... Хочешь — верь, хочешь — нет, но я тебя понимаю.

Она усмехнулась, не поднимая головы, он сжал её плечо сильнее, сказал с невесёлой иронией:

— Я знаю, что ты не поверишь, но попробуй. Однажды давным-давно я уехал в храм без двух минут кронпринцем, а вернулся безродным сиротой, который никому не нужен и всем мешает. Я был настолько в шоке, что не знал, за что хвататься, чтобы хоть немного прийти в себя и осознать реальность. И единственный человек, который мне всегда в таких ситуациях помогал советом, поддержкой, деньгами, властью и самим своим существованием, лежал мёртвый в холодильнике патологоанатома и спасать меня не собирался. Радуйся, что твои хотя бы живы. И живи дальше.