Зарево. Страница 22

Снова огонь противника. На этот раз по нас. Надо принимать решение. Связи по-прежнему нет. Кромка леса загремела пулеметными очередями. Наша батарея, расположенная на склоне холма, видна как на ладони. Молниеносно оцениваем обстановку. Нас двое офицеров, и соответственно два варианта выхода из затруднительного положения: мой — принять бой собственными силами и любой ценой задержать врага (это были неприятельские отряды, пробивающиеся из Пилы), требуя одновременно подкрепления; вариант хорунжего — отвести орудия на холм, в молодой лесок, и оттуда открыть огонь, а остальными силами принять бой. В нашем распоряжении было около сорока солдат. В конце концов мы выбрали третий вариант, компромиссный: половину батареи отвести и начать огонь прямой наводкой, а остальным солдатам принимать бой стрелковым оружием и двумя ПТР.

Противник вновь ведет сильный огонь по нашей батарее. Имеются раненые. Делим между собой обязанности: хорунжий прикрывает отвод двух гаубиц. Задание превышает человеческие возможности. Водитель автомашины, капрал В., отказывается выехать из укрытия. Вытаскиваю пистолет. Москвич Мишка Родин бросает шапку о землю и с криком: «Раз мать родила, раз и помирать!» — вскакивает в кабину «студебеккера». Двигается. За ним другой, Демяновский. Пока не думаю о наказаниях за неподчинение, которое на фронте строго карается: нет времени.

Мои ребята включили первую скорость. Машины, страшно завывая, увязая в грязи, медленно поползли вверх.

Хорунжий Пизло делает в батарее все что можно, чтобы прикрыть отход моих орудий. Машина Демяновского совсем увязла в грязи, водитель ранен. Из капота вырываются клубы пара; радиатор без воды — продырявлен; стекла кабины от пуль стали матовыми.

— Взводный! Заменить водителя!

— Слушаюсь!

Мишка едет. Со спущенными камерами и без воды в пробитом радиаторе. Орудие выдвигают вперед. Раненых затаскивают в кузов. Во рту чувствую такую сухость, что не могу говорить. Бегу к хорунжему. Укрываюсь вместе с расчетом за бронещитком гаубицы капрала Кшисяка. Отдаю приказания.

Сила нашего огня кажется детской забавой по сравнению с огнем, который ведет противник. По-прежнему нам не удается установить связь с командиром дивизиона. Мы можем рассчитывать исключительно на собственные силы.

— Лаговский! Зажги лесную сторожку! — кричу я.

Дельный капрал Лаговский, командир третьего расчета, жарит зажигательными снарядами по домику, из которого недавно убежали наши обозники. Одерживаем первый успех: лесная сторожка начинает гореть. Судя по всему, там засели «диспетчеры» наступления. Возможный успех противника угрожал окружением наших отрядов на аэродроме. Мы отдавали себе в этом отчет. Связист не возвратился с линии. Я послал связного к командиру. Хорунжий Пизло подготавливает четвертое орудие к стрельбе прямой наводкой. Очень трудно передвинуть лафет. Капрал Алипов, хотя его орудие, установленное выше, находится под сильным обстрелом, справился с этим быстрее. Вот он уже производит первый выстрел. Над лесом заклубился огонь и дым. Это успокоило на минуту врага и нас. Последним, нечеловеческим усилием четвертый расчет устанавливает орудие на удобной позиции. Третий расчет ведет огонь из стрелкового оружия.

— Заряжай! — кричит хорунжий. А потом еще громче с ужасом: — Моя нога! Моя нога…

Из ноги у него обильно струится кровь. Вальдек смотрит на меня невидящими глазами, хочет что-то сказать… и теряет сознание.

Меня охватывает жалость и бессильная злость. Проходит всякий страх. Раненого укладываем за колесом орудия. Нет санитара: он ушел с первой группой раненых. Хорунжим занимается старый вояка канонир Кордиака. Вновь огрызаемся несколькими выстрелами. За хорунжего — огонь!

Немцы перебежками все время продвигаются вперед. Два их ручных пулемета лают как бешеные собаки. До шоссе около ста метров. Все командование принимаю на себя. Вдруг из оврага выныривает «студебеккер» с походными кухнями. На полном ходу он пробует проскочить зону перекрестного огня. Огонь фашистов еще более усиливается, и все на мчащуюся машину. Видимо, в Мирославце тоже очень горячо. Я пользуюсь минутным ослаблением огня и приказываю отнести раненых за домик, а потом под его прикрытием за возвышенность, в молодой лесок. Энергичный Кордиака на своих кривых ногах тащит, спотыкаясь в топи, Вальдека. Кордиака, бедный крестьянин из Тарнополя, дома он оставил кучу детей.

Автомашина ударяется в дерево. Из нее выскакивают трое. Они карабкаются в нашем направлении. Между тем нам удалось перегруппировать свои силы, вкопавшись в землю как можно глубже. Снарядов у нас немного, а батальоны 5-го полка наверняка просят огня на аэродром, на это проклятое Боруско. Наконец начинает бить первое орудие с закрытой позиции. Взводный, командир первого расчета, идет к нам с помощью. Чудесный парень Мишка, все-таки он довез орудие до места!

Противник достиг рва у шоссе.

— Огонь по пехоте! — приказываю я.

Готовятся, сволочи, к последнему броску. Как бы не так! Вновь нашу батарею потрясают взрывы мин. Град осколков падает между расчетами орудий. Стрельба из наших гаубиц здесь уже ничего не даст. Взводный со своим орудием из кожи вылезает, но его огонь также безрезультатен. Враг слишком близко. «Кажется, мы не выдержим», — закрадывается в голову ужасающая мысль. Я обдумываю возможность отхода. Но что будет с орудиями, автомашинами? Оставить так, в поле? Этого мне никто никогда не простит.

Вновь на нашу батарею обрушивается прицельный огонь. Я чувствую легкий удар в области сердца. Осколок снаряда попал в самую середину индивидуального санитарного пакета. Каждый солдат носит такой пакет в левом кармане с целью оказания первой помощи раненому товарищу или себе самому. На этот раз пакет выполнил иную функцию — стал щитком.

Но… что это такое?

Шоссе покрылось взрывами. Неужели бьют по своим? Нет, это наши. Наверно, четвертая и пятая батареи. Это поручник Бердовский, командир четвертой батареи, спешит прийти на помощь товарищу, находящемуся в трудном положении.

— Гражданин поручник! — кричит капрал Алипов. — За нами пехота!

Смотрю, но вижу не слишком отчетливо. Это, пожалуй, какая-то из рот третьего батальона. Наши пехотинцы разворачиваются в цепь, тащат за собой минометы. Постепенно сгущаются сумерки.

Под прикрытием темноты орудия были отведены со злополучной высотки в рощу, расположенную недалеко от летного поля. Справа проходило железнодорожное полотно. Бои за Боруско затягивались. Боеприпасы у нас были на исходе, а контратаки противника усиливались. Наша оборона была надежной, однако бои не прекращались ни днем, ни ночью. Начинала сказываться усталость. В этой сложной местности противник имел сильные опорные пункты в деревнях Жабин, Жабинек, Вежхово. В Вежхово частенько наведывался вражеский бронепоезд, осыпая нас бешеным шквалом огня. Железобетонные бункеры, однако, укрытия надежные.

И все же постепенно начинало проявляться наше превосходство над противником. Подтянулась и батарея минометов 1-й пехотной дивизии, подоспела новая партия боеприпасов.

Потери среди личного состава у нас весьма ощутимы. Погиб во время проверки телефонной связи Девятин, наш телефонист. Ему перебило осколком позвоночник. Навсегда замолк его вызов: «Висла», «Висла», я — «Пальма»…

Погиб при невыясненных обстоятельствах заместитель командира взвода по политико-воспитательной работе Капустин. Угодивший в штабную машину снаряд-болванка оторвал руку связисту. Раненых было много.

По ночам нас сильно беспокоили немногочисленные, но отчаянно дравшиеся группы немцев, пробивавшихся из нашего тыла к своим. Одного из них я взял в плен. На мой окрик «Хенде хох!» он даже присел со страху и покорно поднял руки. Я привел его в батарею, держа на мушке его же пистолета.

— А неплохого фрица вы, товарищ поручник, облюбовали, — смеялись солдаты.

Отбивая контратаки противника, мы готовились к решающему наступлению.

Однажды ночью к нам прибыл хорунжий Борковский, назначенный на должность раненого Пизлы. Я спал в окопе вместе с расчетом одного из орудий, когда меня разбудили.